Книга Моя подруга всегда против онлайн

Посвящается Маргрет

БЛАГОДАРНОСТИ

Разумеется, сначала мне хотелось бы поблагодарить Сидни и Эйлин Миллингтон, которые, как недавно выяснила наука, оказались самыми лучшими на свете родителями.

За ними следует Ханна Гриффите – лит-агент по профессии, балдежница по призванию, – я бы отдал десять процентов гонорара только за возможность зависать вместе.

Уважительный кивок мистеру Джонатану Нэшу, на чьем примере я постоянно учусь не сдаваться. Джонатан – веселый и умный, он без устали хлопотал в поисках приюта для слепых животных, где из них потом делали дешевый изоляционный материал и пирожки с мясом на экспорт за пределы ЕС.

Наконец, огромнейшее спасибо моей названной сестре и фее Хелен Гарнонс-Уильяме, чудесной издательнице, прекрасному человеку, продвинутому, пусть и не главному в мире, историку рок-н-ролла.

Тонкий красный луч

– Куда, черт возьми, подевались ключи?

Ну вот. Уже опаздываю. А десять минут назад у меня был вагон времени.

Я болтался без дела в промежутке между «рано» и «поздно», выдумывая одно за другим пустяковые и никчемные занятия, добродетельно сопротивляясь зуду самовольно приблизить заветное «пора». Дети, мигом смекнувшие, что на несколько минут я обречен бессмысленно и бесприютно топтать землю, тотчас прилепились к моим ногам – по одному к каждой. И я ходил по дому, волоча ноги, словно на них были башмаки на магнитных подошвах, а мелюзга, подыхая от хохота, брызжа слюнями, палила друг в друга из пальцев-пистолетов, укрывшись за моими голенями, как за колоннами.

А через каких-то десять минут меня трясло в лихорадке опаздывающего. И виной тому были вовсе не дети, но ключи от машины; вернее, ответственный за них – моя подруга Урсула.

– Ну куда, черт побери, куда подевались ключи? – прокричал я в очередной раз с лестницы.

Разум давно покинул меня. Я беспорядочно шарил там, где ключи уж никак не могли заваляться. Проверив все эти невозможные места, я прочесал их по второму кругу – на случай, если в первый раз меня поразила истерическая слепота.

Задыхаясь от изнеможения, глянул через перила, попросил мелюзгу отцепиться и проверил в третий раз. На подходе была последняя стадия бешенства, когда поиски сводятся к распотрошенным подушкам, развороченным половицам и обращенным в труху гипсокартонным перегородкам.

Так и не добившись успеха, я кубарем скатился по лестнице на кухню, где Урсула, укрывшись в коконе невозмутимого безразличия, неторопливо заваривала в кружке чай.

– Ну? – буквально выплюнул я, так меня трясло.

– Что – ну?

– А как думаешь – что? Я тебя уже в третий раз спрашиваю!

– Я не слышала, Пэл. Тут радио работает.

Урсула кивнула на карманный приемник, бубнивший на полке.

– Оно тебя оглушило, да? Где чертовы ключи от машины?!

– Там, где всегда.

– Убью!!!

– Меня? Не думаю, что получится. – Урсула выдержала театральную паузу, медленно размешивая молоко в чае. – Во всяком случае, выхлопными газами меня не одолеешь.

– Р-р-р-р!

И еще одно «р-р-р-р!», чтобы до конца очистить организм от всякой скверны. Вот теперь можно и продолжить спор – с чувством и со вкусом.

– Похоже, ты уверена, что я не смотрел там, где они обычно лежат. Господи, ведь это так пошло – искать ключи там, где они должны быть! Однако, золотце мое, чтобы мы могли взахлеб посмеяться над моей глупой наивностью, скажи, наконец: ГДЕ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ? ГДЕ ЭТО ТАМ-ГДЕ-ВСЕГДА?!

– В прихожей. На полке за лампой из вулканического стекла.

– По-твоему, они всегда там лежат? Ты не находишь противоречия в том, что «всегда» – странное слово для обозначения места, в котором ключи до сегодняшнего дня ни разу не лежали?

– Я каждый день их туда кладу.

Я кинулся в прихожую, цапнул ключи и бросился к двери, на ходу судорожно натягивая пиджак. Рука, торопливо нашаривая рукав, взметнулась вверх, как у первоклашки-отличника.

– Наглая, беспардонная ложь!

Секунда – и моя вторая рука захлопнула входную дверь, но Урсула успела-таки крикнуть вслед:

– Хлеба купи!

Часы показывали 9-17.

История, в обманчиво спокойное русло которой вы только что ступили, трагедией не является. Спросите, откуда я знаю? Трагедия – это история о человеке, который носит в себе семена собственной погибели. Я же нахожусь в совершенно иной ситуации – семена моей погибели носит в себе кто угодно, но только не я. А я просто стараюсь высовываться поменьше и надеюсь, что карты лягут поудачнее, – большего мне и не надо. Поэтому технически моя история на трагедию не тянет.

Однако не будем забегать вперед. Ткнем пальцем в любой день календаря – почему бы и нет? – и начнем вместе со мной обычное воскресенье, сразу после того дня, что был отмечен утренней победой в схватке за ключи. Ни малейших предчувствий грядущих событий – ну разве что носится в воздухе нечто неуловимое. Прискорбные случайности не загромождают мою жизнь – полный штиль.

– Пап, сходим на «Лазерные войны»?

– Джонатан, сейчас полседьмого утра, «Лазерные войны» еще закрыты.

– Папа сходит с вами на «Лазерные войны», после того как подстрижет газон.

Значит, сегодня я стригу газон. Во как!

– Газон! Газон! – Питер прыгает на кровати, с каждым прыжком подбираясь все ближе к моим гениталиям.

– Пап, иди стриги газон. Ну, давай скорей! – командует Джонатан.

«Скорей» не получится. Наша газонокосилка питается не столько электричеством или бензином, сколько моим потом. Урсула настояла – она т природы настойчивая – на покупке допотопного тяжеленного железного монстра, изобретенного еще во времена Диккенса для приобщения узников долговой тюрьмы к христианским ценностям. Эта штуковина, видите ли, экологически чище, чем косилки на природном топливе, предохраняющие работника от грыжи. Почему-то всегда так-то, что хорошо для экологии, для меня – смерть.

Тем не менее… Надсадно хрипя, я сражаюсь с травой, дети вертятся вокруг и хохочут, не обращая внимания на угрозу остаться без ног, подруга предлагает заварить чаю, когда я закончу работу (в смысле, чтобы я для нее заварил чай), – чем не образчик семейной идиллии? Человек никогда не ценит прозу жизни, пока ей вдруг не наступит конец.

– Закончил?

Урсула наблюдала из окна, как я прислонил косилку к забору, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, уныло очистил ножи и шестерни от намотавшейся травы, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, смел обрезки травы в кучку и высыпал в мусорный бак и, наконец, с решительным видом вошел в дом.

– Да, закончил.

– Значит, подравнивать секатором не будешь?

– Совершенно верно. Ты правильно понимаешь значение слова «закончил».

– Вечно одно и то же. Если начал работу, почему не сделать ее как следует?

– Потому что так проще.

Телефонный звонок избавляет Урсулу от позора – ведь ей нечего возразить на столь весомый аргумент, – и она пулей уносится к телефону. Внезапно дела принимают воистину путающий оборот – в такие моменты начинаешь сомневаться в самых незыблемых истинах – к телефону просят меня. В нашем доме никому, кроме Урсулы, никогда не звонят. Бедняжку, наверное, чуть не хватил удар.

– Это Терри, – сообщает Урсула, уступая мне трубку с деланной беззаботностью, с какой бросают «привет» парню, накануне смотавшемуся к другой.

Кстати, Терри Стивен Рассел – мой начальник.

– Привет, Терри, сегодня воскресенье.

– А то я не знаю. Послушай, у тебя найдется время встретиться?

– Может, и найдется. Кроме похода на «Лазерные войны» примерно через час, других дел не намечается. (На кухне Урсула выгибает бровь, типа: «Не намечается, говоришь?»)

– «Лазерные войны»? Отлично. Лучше не бывает. Там и увидимся. Пока.

– Да, н-но…

Терри уже повесил трубку.

– О чем думаешь?

– Ни о чем.

– Врешь.

Урсула испытывает, на мой взгляд, нездоровый интерес к содержимому моей головы. Она постоянно спрашивает, о чем я думаю, вряд ли это можно счесть нормой. Лично я уверен, что это ненормально, потому что я – нормальный человек – никогда не спрашиваю, о чем думает она.

Урсула не верит, что можно думать «ни о чем». Довольно странно, если вспомнить, сколько раз во время ссор или когда я делал что-нибудь не так, меня стыдили: «О чем ты думал в этот момент? Ни о чем?» По правде говоря, мне чрезвычайно легко удается думать «ни о чем». Даже не надо прилагать усилий, чтобы погрузиться в «дзен». Возможно, «дзен» – мое естественное состояние. Усадите меня в кресло, оставьте в покое и – дзинь! – у меня уже «дзен».

Однако моя безупречно убедительная аргументация отскакивает от Урсулы и уносится далеко-далеко за горизонт, точно пули от танковой брони. Думать «ни о чем» совершенно недопустимо. Одно время я пытался делать домашние заготовки. НЗ, так сказать. Список отговорок, которыми можно прикрыться, если тебя застанут в ментальном неглиже. Например:

– О чем думаешь?

– О, я размышлял, удастся ли человечеству разработать подлинно единую физическую теорию. Неужели различия между ньютоновскими принципами, теорией относительности и квантовой механикой так и останутся непреодолимым препятствием на пути всеохватывающего математического метода, применимого ко всем случаям?

– Врешь.

И еще одна блестящая идея летит в мусорный бак.

Впрочем, должен признаться, в тот раз, пока я наслаждался короткой передышкой перед походом с Джонатаном на «Лазерные войны», в моем мозгу колыхалась и лизала прибрежную гальку вполне конкретная мысль. Не «ни о чем», а скорее «ни о чем особенном». Я вяло гадал, зачем я понадобился Терри Стивену Расселу так срочно, ведь в понедельник мы все равно увидимся на работе.

– Хорошо, тогда о чем я думаю на самом деле? – перехожу я в оборону.

– Не знаю, поэтому и спрашиваю. О доме, который мы вместе смотрели?

– Да.

– Врешь.

Медленно и долго выдыхаю. По-настоящему долго. Вначале это усталый выдох, но чем дольше он затягивается, тем яснее становится: в конце придется что-то сказать. Отодвигаю этот момент, напрягаю все мышцы живота, выдавливаю из легких последние остатки воздуха. Наконец, словно пловец, вынырнувший из глубины, быстро хватаю ртом воздух и насилу выговариваю:

– С чем будешь чай?

Согласен, можно было придумать что-нибудь и позатейливее.

– Мы, кажется, говорили о доме.

– Нет, не о доме.

– Нет, о доме.

– Нет, не о доме. Ты всего лишь спросила, думаю ли я о нем.

– И ты сказал, что думаешь.

– А ты сказала, что я вру.

– Так ты думал или нет?

– Уже не помню.

– Врешь.

В таких беседах мы с Урсулой способны провести целый день. А она еще жалуется, что мы мало разговариваем, поди, пойми этих женщин… Но сегодня мне и впрямь везло: меня опять спас телефонный звонок. Урсула предприняла достойную уважения попытку просверлить меня взглядом, мол: «Телефон звонит, ну и что? Пусть звонит. Я с тобой сейчас разговариваю». Она выдержала три звонка, потом сдалась и рванула к аппарату.

Навостряю уши, чтобы уловить первые звуки, определяющие весь ход разговора.

– Алло? – Потом еще раз, с ноткой узнавания в голосе и немецким акцентом: – Альо?

Урсуле звонят друзья-немцы. Уф-ф. Эдисон, дай я тебя расцелую.

Итак, Урсула. Располагайтесь поудобнее, уберите откидной столик, проверьте, надежно ли закреплен багаж на верхней полке, и внимайте.

Урсула родом из Южной Германии, из-под Штутгарта. Рост – метр семьдесят четыре. Полагаю, это весьма солидный рост для женщины. В туманных воспоминаниях о доурсуловой жизни мои подружки обычно довольствовались ростом метр шестьдесят пять – метр шестьдесят семь. По словам Урсулы, так было потому, что я, трус и лентяй, гулял только с англичанками (она произносит «англичанки», как Троцкий – «лакеи империализма»), Урсула непоколебимо уверена, что метр семьдесят четыре – средний рост для женщины, даже чуть-чуть ниже среднего, и что англичанки – а это всем известно – искусственно задерживают свой рост в угоду английским мужчинам, большинство из которых – пьянчуги и бездельники.

Мы живем вместе уже много лет, и, понятное дело, я не особо часто смотрю на Урсулу. Нужды нет – достаточно ощущения, что фигура подруги маячит где-то поблизости. Но для вас, так уж и быть, я пороюсь в захламленных подвалах моей памяти и постараюсь отыскать куда-то задевавшиеся черты моей лучшей половины.

Глаза у нее голубые. Не льдисто-голубые, какими редакторы женских журналов с помощью фотошопа малюют глаза моделям на обложках (так что, когда проходишь мимо полок с журналами, чувствуешь себя словно в «деревне проклятых»^[1]), а нежного оттенка, какой, скажем, бывает у жидкостей для мытья унитазов.

Пониже глаз у Урсулы, по современной моде, находится нос. Маленький такой, немного вздернутый. Нос Урсулы я вижу как наяву, даже зажмурившись. Должно быть, оттого, что она вечно сует его в мои дела.

Рот Урсулы – большой, и форма соответствует качеству. За пухлыми бледно-розовыми губами прячется ряд крупных, белых-пребелых, безукоризненных зубов, которых не касалась рука калифорнийских кудесников стоматологии. Помните, какие рты у королев красоты из Америки? У тех, что выходят на сцену в крошечном бикини и щебечут, как благородно было бы сводить слепых детей в зоопарк, а потом включают улыбку, яркость которой наносит зрителям ожоги третьей степени? Возьмите такую улыбку, наложите на нее губы французской актрисы, и у вас получится часть Урсулы от носа до подбородка.

Вот вам мгновенный снимок Урсулы (какое счастье, что фотографии не умеют говорить) – высокая голубоглазая блондинка с губами как у героинь из «Спасателей Малибу».

Совершенно не мой тип. Но никаких проблем – у меня достаточно глубокая натура, чтобы не шарахаться от бесспорно красивых женщин.

– Теперь мы можем пойти на «Лазерные войны»? Мы ждали сто тысяч часов. – Джонатан стоит передо мной с выражением страдальческой серьезности на лице. На нем резиновые сапоги, гавайская рубаха, верх от костюма Бэтмена, полицейская каска на два размера больше, чем следует, и накидка, которую он смастерил сам из двухметрового куска цветастой занавески. В руках – лазерный меч. Малый рост Джонатана только усиливает впечатление, будто кто-то поставил жуткий научный эксперимент и сжал бойца из «деревни проклятых» до минимальных размеров.

– Да, думаю, теперь можно. Только оденься поскромнее.

– Но почему? Я – джедай!

– А, ну тогда другое дело. Все же накидку оставь дома. Запутаешься в ней и упадешь, а отвечать потом мне.

– У-у-у-й. Я пока в ней побуду, потом в машине сниму. А то Питер заберет и ему достанется вся моя сила.

– Соображаешь.

Терри Стивен Рассел (в просторечии – TCP) возбужденно расхаживал по фойе «Лазерных войн».

– Опаздываешь? – TCP изумлен.

– Только на две минуты, мы…

– Не трать время на объяснения, надо спешить. Пошли. Привет, Джонатан. – Терри оглядывает наряд моего сына. – Что ж, по крайней мере один ошеломительный эффект мы произведем.

«Лазерные войны» – командная игра. На нашей стороне – я, TCP, Джонатан и розовощекий папашка с двумя розовощекими сынишками. Вряд ли на них можно рассчитывать. Уже ссорятся, кому какой пистолет взять, хотя все пистолеты одинаковые. Дилетанты чертовы. Стоит нам ступить на арену, как Джонатан исчезает из виду. У этого ребенка утонченная натура, он предпочитает прятаться в засадах и охотиться на противника в одиночку. TCP присаживается рядом со мной на корточки, слева от него розовощекое семейство продолжает выяснять отношения.

– Вы заткнетесь или нет? – шипит на них TCP. – Нас всех из-за вас поубивают.

Розовощекий отец хмурится:

– Полегче. Это всего лишь игра.

Мужик не понимает. Нам с TCP остается только недоуменно переглянуться, покачать головой и коротко, отрывисто рассмеяться. Хэ-х, ну и ну. Держись, солдат. Они не шутят.

Из-за укрытия выбегает ребенок противника и, стреляя без остановки, бросается к нашей позиции. Через секунду воздух пронзает одиночный лазерный луч, розовощекий мальчишка ранен прямо в нагрудный датчик.

– Аи! – разочарованно пищит пацан.

– К мамочке беги, – откуда-то из темноты раздается голос Джонатана.

Мы с TCP, поочередно высовываясь из-за низкого цилиндра, который нам служит укрытием, короткими очередями прижимаем противника к земле. После очередной серии выстрелов TCP опускается на пол рядом со мной и, прищурившись, говорит:

– Ты у нас все знаешь…

Отнекиваться не имеет смысла. В ответ я лишь вздергиваю брови, приглашая босса продолжать.

– Как насчет договоров о выдаче преступников? У Британии ведь нет такого договора с Бразилией?

Порывисто поднимаюсь над баррикадой и насылаю лазерную смерть на противника. Один из них в панике ныряет за картонный ящик, словно ему восемь лет от роду (на вид так оно и есть), но я попал в плечо его напарнику одиннадцати лет. Сразил наповал. Нет страшнее зверя, чем поверженный ребенок.

– Фигня какая-то! В меня не попали даже. Не датчик, а говно!

– Да-да… – кричу я из-за укрытия. – Я тебя сделал!

Повернувшись к TCP, облизываю палец – «один есть».

– С Бразилией вроде бы такой договор уже подписан. Но на рассмотрение дела уходит уйма времени. Даже из Америки, с которой мы общаемся почти на одинаковом языке, пока кого-нибудь выдадут, несколько лет может пройти. Начинаются бесконечные юридические споры, а если в документах пропустят какую-нибудь запятую, волокита затянется еще на полгода.

– М-м-м… – мычит TCP, аккомпанируя своим мыслям.

На левом фланге разыгрывается прелюдия грядущей катастрофы. Розовощекий отец никак не может разобраться, куда целить. Между тем розовощекий ребенок № 1 и розовощекий ребенок № 2, не сговариваясь, бросаются в атаку. Великий бог неуклюжести с улыбкой принимает их жертву – они стукаются лбами и валятся на пол, с воем хватаясь за ушибленные места.

– А в Азии как?

– Ну, в Китае вообще никаких законов нет. Каждый день после обеда решают по-новому, в зависимости от политического момента. В остальных странах – чем дальше от столицы, тем глупее кажется мысль о какой-либо правовой системе.

– Ясно. А какова лучшая форма защиты?

– Разумеется, нападение, маэстро.

– И то правда. Ур-р-а-а, прикрой!

TCP выкатывается на открытый участок Из-за винилового цилиндра поливаю карающими алыми лучами любого, кто смеет поднять голову, на стороне противника. В моей ли стрельбе дело или в хладнокровной меткости Джонатана (он все еще где-то прячется – одинокий воин средь неведомых земель), но TCP добирается ползком до позиций противника целым и невредимым. Наш огонь косит людей неприятеля как тупой домашний скот, они не успевают ни толком прицелиться, ни опомниться. Такие моменты бывают только раз или два в жизни. Даже теперь, вспоминая, я глотаю слюну от возбуждения.

Словом, битву мы выиграли с заметным перевесом. Я бы сказал, полный триумф. Радость победы несколько омрачил рыдавший белугой девятилетний пацан. Его привели на игру в день рождения, а беднягу то и дело убивали, он не успел сделать даже полдюжины выстрелов. Что ж, жизнь – суровая тетка! Ну ничего, в следующий раз повезет.

Прежде чем разойтись по машинам, TCP стрельнул в нас, сложив пальцы пистолетом:

– Классно сработано, джентльмены.

Не много пройдет времени, и TCP исчезнет из моей жизни.