Книга Злачное место онлайн

Комедия в двух картинах, соч. Н. Львова. СПб., 1858

Господин Львов, «свет Николай Михайлович», как его остроумно охарактеризовало ловкое объявление «Весельчака», поступившего ныне под редакцию этого самого света, – г. Львов есть автор комедии «Свет не без добрых людей», имевшей такой блистательный успех на сцене Александрийского театра^[1]. Этой рекомендации уже вполне достаточно для того, чтобы и вторая комедия «света Николая Михайловича» имела столь же блистательный успех на сцене Александрийского театра. Она и действительно имела этот успех; сему не отважутся противоречить самые заклятые враги комедий г. Львова. Но, к сожалению, есть критики, которые мало увлекаются «сценическими эффектами» (как они выражаются) и доискиваются в произведении – жизни, идеи, характеров, даже смысла!! Последнее требование совершенно уже излишне от комедии: комедия не только может, а даже некоторым образом должна представлять бессмыслицу. Этого никак не хотят понять наши критики, и оттого комедия «света Николая Михайловича» им не нравится. Они непременно хотят, чтобы она похожа была на трагедию; да помилуйте – она тогда ровно ни на что не была бы похожа!!

Мы берем на себя смелость защитить «света Николая Михайловича» от тех грозных обвинений, которые со всех сторон сыплются на него и которые мы, со всею откровенностью, свойственною нам, смеем назвать голословными, или, иначе, – бездоказательными. Для полного успеха нашей защиты просим у читателей позволения рассказать содержание комедии «Предубеждение, или Не место красит человека, человек – место». Оно было рассказано в прошедшей книжке «Современника»;^[2] но это ничего: там оно было рассказано подробно, а мы расскажем вкратце.

Дочь генерала Славомирского Наденька влюблена в станового пристава Андрея Николаевича Фролова, служащего приставом по собственной охоте. Отец имеет предубеждение против должности станового и не хочет выдавать за Фролова дочь свою. Но оказывается, что Фролов отдал долг за какую-то старуху, и генерал выдает за него дочь свою, убеждаясь, что «не место человека красит, человек – место».

Как видите, содержание комедии чрезвычайно забавно. Зная одно это содержание, можно уже предположить, что у действующих лиц комедии очень мало смысла в голове и что столкновение их на сцене производит комизм необыкновенный. Так, вероятно, думал и сам автор, так, кажется, думает и вся публика, которая потешается комедиею г. Львова в Александрийском театре. Но не так думают критики. Они – представьте себе – вообразили, что г. Львов имел намерение вывести в своей комедии какие-то идеалы чего-то!.. Вон куда метнули! И ведь пресерьезно, по всем правилам эстетики, расположились да и разбирают каждую фразу: прилична ли она идеалу или нет? Конец концов, критики основательно доказывают, что лицо, возведенное ими в идеал, недостойно сана идеала, как говорящее и делающее много вещей, идеалу вовсе неприличных. Но ведь это вам же не делает чести, господа критики: с чего вы взяли возводить лица комедии в идеалы? кто дал вам на это право? На каком основании утверждаете вы, что автор так, а не иначе понимал созданные им лица? Все это требует основательного рассмотрения.

Прежде всего нужно заметить, что намерения писателя драматического кроются во глубине души его и всегда бывают темны для посторонних. Не находясь в интимных отношениях, например, хоть с автором комедии «Предубеждение», невозможно сказать наверное, что он вот именно такого-то мнения о характерах своих героев. Может быть, и такого, а может быть, и нет: пари держать трудно. Я не могу опровергнуть вашего мнения, если вам вздумается утверждать, что г. Львов видит идеал благородства в своем Фролове; но и вы не можете опровергнуть меня, если я стану убеждать вас, что г. Львов, создавая это лицо, хотел именно вывести смешную и пошлую сторону подобных фразеров. Ведь автор ничего не говорит от себя, следовательно, мы сами уже должны придать тот или другой смысл явлениям, которые он изображает. Найдем мы истинный смысл явления – хорошо; ошибемся – мы виноваты. Но навязывать наши собственные воззрения самому автору комедии – нам никто не дает ни малейшего права. Иначе мало ли что можем мы выдумать и в чем обвинить драматического писателя!

Высказавши наши основания, мы намерены рассмотреть комедию г. Львова, вовсе не касаясь ее автора и его намерений, а только говоря о том, какой смысл имеет в наших глазах комедия «Предубеждение» и все выведенные в ней действующие лица. Нас не смущают при этом и ярлыки, приданные автором каждому лицу при исчислении персонажей комедии. Ярлыки эти весьма много повредили автору. Один остроумный критик даже основал на них свое суждение о комедии, и так как о Фролове сказано: «горячая голова и открытая душа», то критик и предположил, что в нем г. Львов хотел изобразить идеал^[3]. Предположение, как увидим, едва ли основательное. По нашему мнению, г. Львов, делая замечания о свойствах выведенных им лиц, хотел только объяснить актерам, какими они должны казаться в своей роли, то есть какими считаются эти лица в их кругу. Читатель увидит, в продолжении нашей рецензии, какими изображает г. Львов свои лица, и мы решительно считаем неделикатным мнение, будто автор хотел в них изобразить идеалов: говорить это – значит совершенно отнимать у человека присутствие здравого смысла.

Приступая к разбору комедии, заметим прежде всего, что самое название пьесы комедиею должно отвести нас от всякой мысли об идеалах. Известно всем и каждому, известно, вероятно, и г. Львову, что идеалы составляют достояние трагедии, на долю же комедии выпали именно недостатки людские. Общего между трагедиею и комедиею то, что содержание обеих почерпается из ненормального положения вещей и что цель их – выход из этого ненормального положения. Но трагедия отличается тем, что изображает положения, зависящие от обстоятельств внешних, от того, что у древних называлось судьбою и что не зависит от воли человека. Комедия, напротив, именно выставляет на посмеяние хлопоты человека для избежания затруднений, созданных и поддерживаемых его же собственной глупостью. Смотря на комедию, мы все понимаем, что, будь эти люди немножко поумнее, все разрешилось бы очень легко и просто. Вспомните, например, как невыносимо глуп Городничий в «Ревизоре», сам же своими деяниями воспитавший в себе чувство ужаса при первом слухе о ревизии и потом сам же затащивший к себе Хлестакова, от которого желает отделаться. Вспомните, как глуп и Хлестаков, не умеющий даже понять своего положения и пользующийся им очень неискусно. Вспомните, как тупы и нелепы все комические лица у Грибоедова и даже Фонвизина. Правда, им в придачу выводились иногда в комедиях и идеальные лица; но выводились они именно только в придачу. Они играли роль греческого хора и обязаны были пояснять недогадливым зрителям, что представленные им глупые лица – действительно глупы. Для этой цели, между прочим, у Грибоедова выведен Чацкий. Но до сих пор нельзя указать хорошей комедии, основанной на несчастном положении идеально-благородных, возвышенных характеров. Такие характеры возбуждают не смех, а сострадание, сочувствие к своим несчастиям, и, следовательно, комический элемент исчезает здесь в слезно-драматическом. Г-н Львов не мог не знать этого, и вот почему мы полагаем, что название его пьесы комедиею достаточно уже показывает отсутствие в авторе всякой мысли об идеалах.

Вообразим себе, в самом деле, что лица, выведенные г. Львовым, таковы, как хотят его критики. Чтоб это было возможно, надобно несколько изменить их положение. Представим себе, что Фролов – бедный становой пристав, служащий в этой должности не по собственной охоте, а по необходимости, потому что иначе ему некуда деваться. Он прекрасный, благородный человек, возвышенного образа мыслей. Он полюбил дочь генерала Славомирского, которая также любит его. Отец ее – добрый, честный, прямой человек, хотя и вспыльчивого характера. Он говорит дочери, что никогда не будет приневоливать ее в деле замужества: выходи за того, кого полюбила, иначе нет счастья в супружестве… Он узнает о любви ее к Фролову и готов бы ее отдать за него; но, к несчастью, он убеждается, и убеждается, по его мнению, неоспоримо, что Фролов – взяточник и негодяй. В сердце этого благородного отца совершается страшная борьба: он должен или идти наперекор своей дочери, разрушить ее надежды, презреть ее любовь, – или удовлетворить ее чувству и отдать ее в руки негодяя. Фролов также терзается: с одной стороны, женившись на дочери Славомирского, он не может дать ей тех средств к жизни, какие она имела у отца, и должен заставить терпеть всю горечь бедности; с другой – его терзает мысль, что отец его милой Наденьки, а может быть, и она сама, считают его, совершенно несправедливо, негодяем и подлецом. Обе эти мысли, в соединении с тою страстною любовью, какую питает он к Наденьке, производят в нем ужасные страдания и ставят его в положение действительно трагическое. В подобном же положении должна находиться и дочь Славомирского, лишающаяся своего возлюбленного, да еще узнающая, что он мошенник и взяточник. Трагедия может разрешиться тем, что Фролов уедет на Кавказ, Наденька зачахнет, а отец умрет от тоски по дочери, или тем, что Наденька, несмотря ни на что, убежит к Фролову, а отец проклянет ее. Можно, если хотите, дать становому приставу возможность оправдаться перед Славомирским и его дочерью (хотя это, в сущности, довольно трудно сделать без натяжки), и тогда все кончится благополучно. Но как ни вертите, а благородного и умного Фролова, доброго и честного Славомирского – никак нельзя поставить в комическое положение. Второстепенные лица могут быть комичны сколько угодно, но от этого сущность пьесы не переменится; вспомните, сколько комических лиц в трагедиях Шекспира.

Кто же на подобных данных может основать комедию? Кому придет в голову отыскивать что-нибудь забавное в таких тяжелых, отчаянных положениях? И какой смысл, какая цель могла бы быть в подобном труде – выставить на общее посмеяние страдания честных и благородных людей? Если бы кто-нибудь взялся за подобную комедию идеальных характеров, то не вправе ли были бы мы назвать автора бездарным человеком? Нет, автор, написавший комедию, думал, конечно, что лица, выведенные им, имеют комический характер: это подтверждается содержанием пьесы.

По нашему мнению, комедия г. Львова составляет пародию до того искусную, что ее пародический характер не всеми замечается с первого взгляда. Еще прежде г. Львов написал пародию на «Чиновника» графа Соллогуба, известную под именем комедии «Свет не без добрых людей». Граф Соллогуб в своем Надимове действительно видел идеального чиновника: это доказывается многими местами творений графа Соллогуба, в которых он говорит от своего собственного лица. Чтобы показать, как несправедливы воззрения графа Соллогуба и какую ничтожную заслугу составляет бескорыстие в богатом человеке, г. Львов вывел в своей комедии бедного и притом крайне пошлого и глупого чиновника и этого-то несчастного заставил говорить громкие, растянутые, приторные фразы о добродетели и отказываться от взяток. Пародия была понята очень многими, тем более что некоторые фразы Надимова почти целиком явились в «Свет не без добрых людей». Публика хохотала и хлопала до пресыщения, удивляясь тому, как верно в Волкове схвачен г. Львовым обедневший Надимов. Успех первой пародии очень естественно вызвал вторую. Она опять направлена на тот же предмет – на бестолковых фразеров, прикидывающихся благонамеренными. Но вместе с тем в постройке всей пьесы очевидна пародия еще на другое явление – на «Горация» Корнеля. Чем помешал Корнель г. Львову, что вызвало пародию на «Горация», – мы не знаем и не хотим знать: что нам за дело до намерений автора! Может быть, смерть Рашели^[4] перенесла к Корнелю мысль «света Николая Михайловича», может быть, в торжественной напыщенности Надимова заметил он сходство с языком корнелевских героев, может быть, и другое что… как бы то ни было, мы замечаем только факт, что «Не место красит человека» и пр. есть пародия на «Горация» Корнеля. Вы помните, что Гораций, назначенный для битвы с альбанцем Куриацием, женат на сестре этого Куриация, который, в свою очередь, хочет жениться на сестре Горация. Вы помните также, что Куриаций несколько колеблется между долгом гражданина и чувством жениха и брата, но Гораций непоколебим и, безусловно, все покоряет чувству гражданского долга. Пред вами трагические герои, поставленные в неестественное положение тяжелыми обстоятельствами, совершенно внешними, решительно не зависевшими от их воли. Их назначили по жребию; они не могут отказаться; государству римскому нет дела до того, кто кому родня… Положение действительно тяжкое, трагическое… Но вообразите, что Гораций сам напросился идти в битву, не слушая ничьих убеждений и без всякой надобности: какое впечатление произведут на вас его пышные возгласы о том, что он так геройски побеждает свои чувства, жертвуя ими требованиям долга? Равным образом – каковы показались бы и жалобы Куриация, если бы он перед тем сам настойчиво просился в битву? Мы полагаем, что при таких условиях оба героя явились бы лицами в высокой степени комическими. А что еще, если бы Гораций начал с горечью рассказывать о том, каким он неприятностям и опасностям подвергает себя в самой битве, которую хочет вести для славы своего отечества?! Это могло бы возвысить комизм его до степени шутовства; создалось бы лицо вроде Фальстафа^[5].

Комедия г. Львова именно и составляет попытку изобразить корнелевского Горация в шутовском виде. Герой ее, Фролов, сам, без всякой надобности, без приказа и приглашения, вызвался служить становым приставом. Идет, видите, новая война с Альбою^[6], – злоупотреблениями и невежеством: он тотчас вступает с ними в единоборство, потому что, говорит, иначе я ни на что не годен. Это его собственное признание. Но, вышедши на арену для этого единоборства, он (по собственной охоте, заметьте) – он начинает тем, что обращается к зрителям с жалобной гримасой и сентиментально говорит: «Да, тяжело служить в моей должности! На каждом шагу оскорбления!» Он воображает, что зрители прослезятся и умиленно заговорят в один голос: «Голубчик ты наш! как нам тебя жа-а-алко!..» Но зрители с первого разу, конечно, понимают, что это за молодец, и от души хохочут над его геройским малодушием. Впрочем, глупенькая, самодовольная личность этого господина Фролова так занимательна, что мы решаемся проследить за ней от начала до конца.