Книга День гнева онлайн - страница 3

2

Вызов во дворец пришел на следующий день. Доставили его двое мужчин, королевины стражники по оружию и одеждам, и принесли они не монету или другой дар, а приказ явиться во дворец и предстать пред королевские очи. Королева, похоже, желала сама поблагодарить спасителя своего сына.

Мордред, распрямившись надо рвом, где нарезал бруски торфа, уставился на стражников, силясь побороть или хотя бы скрыть прилив внезапного волненья.

– Сейчас? Вы хотите сказать, я должен пойти с вами?

– Таков приказ, – весело отозвался старший из стражников. – Так она и сказала, чтобы мы привели тебя во дворец. А второй с грубоватым добродушием добавил:

– Тебе нечего бояться, малец. По всему выходит, что ты отличился, и тебе за это что-нибудь да причитается.

– Я не боюсь, – с приводящим в замешательство самообладаньем, которое так удивило Гавейна, ответил Мордред. – Но я слишком грязен. Я не могу явиться к королеве в таком виде. Мне надо сперва пойти домой и немного почиститься.

Стражники переглянулись, после чего старший сказал:

– И то верно. Далеко отсюда твой дом?

– Вон там. Вон видите, тропинка поднимается на утес, так вот, надо по ней спуститься, и сразу будет мой дом. Всего пару минут. – Мальчик наклонился за веревкой волокуши.

Волокуша была уже наполовину полна. Бросив мотыгу поверх торфа, он двинулся по тропинке, таща волокушу за собой. Идти по высохшей и стертой траве было скользко, и потому полозья из китовой кости шли легко. Мордред почти бежал, а стражники шагали следом. На верху спуска они помедлили, поджидая, пока мальчик с рожденной привычкой легкостью развернул волокушу так, чтобы с холма она спускалась впереди него – тогда сам он сможет налегать на веревку, чтобы замедлить ее спуск. Он дал волокуше закатиться в поленницу сложенных брусков торфа в траве за хижиной, бросил веревку и побежал внутрь. Сула толкла в ступе зерно. Две забредшие в хижину несушки требовательно кудахтали у нее под ногами. Услышав шаги мальчика, женщина удивленно подняла голову.

– Как ты рано! В чем дело?

– Мама, достань мою праздничную тунику, ладно? Поскорей. – Схватив тряпку, служившую полотенцем, он снова бросился вон из хижины, но тут же вернулся. – Да, ты не знаешь, где мое ожерелье? Нитка с пурпурными ракушками?

– Ожерелье? Мыться посреди дня? – Сула в растерянности встала, чтобы отыскать требуемые вещи. – В чем дело, Мордред? Что случилось?

По какой-то причине, которой он сам, вероятно, не знал, мальчик ничего не рассказывал ей о том, как встретил на утесе Гавейна. Скрытность была в его характере, и вполне возможно, что именно глубокий интерес родителей ко всему, что он делал, заставлял его утаивать от них частицу своей жизни. Сохранив в тайне свою встречу с Гавейном, он лелеял мысль о том, как порадуется Сула, когда королева, как он был уверен, наделит его какой-нибудь наградой.

– Это посланники королевы Моргаузы, мама. – В голосе его звучало приятное сознание собственной важности, даже ликованье. – Они явились, чтобы просить меня явиться во дворец. Я должен идти прямо сейчас. Сама королева желает меня видеть.

Впечатление, какое произвели на Сулу эти его слова, изумило его самого. Его мать, которая была на полдороге к его постели, застыла как вкопанная, опершись одной рукой о стол, словно упала бы без такой поддержки. Пестик выпал из ее руки и со стуком покатился по полу, где с кудахтаньем к нему кинулись курицы. Сула, казалось, этого не заметила. В дымном свете, лившемся в дверной проем хижины, ее лицо стало как будто землистым.

– Королева Моргауза? Послала за тобой? Так скоро?

Мордред уставился на нее во все глаза.

– Так скоро? Что ты хочешь сказать, мама? Тебе кто-то рассказал о том, что случилось вчера?

– Нет, нет, ничего, это я просто так сказала. – Сула пыталась справиться с собой, голос у нее дрожал. – А что случилось вчера?

– Совсем пустяк. Я копал торф на утесе и тут услышал крик со скалы внизу. Там был молодой принц, Гавейн. Знаешь, старший из королевиных сыновей. Он до половины спустился по скале, пытался добраться до гнезда соколят. Он повредил ногу, и мне пришлось отвязать с волокуши веревку и помочь ему забраться наверх. Вот и все. Я даже не знал, кто он, это потом он мне сказал. Он сказал, его мать наградит меня, но я не думал, что это вот так произойдет, во всяком случае, не так скоро. Я не сказал тебе вчера, потому что хотел преподнести тебе сюрприз. Я думал, ты будешь рада.

– Рада, разумеется, я рада! – Она судорожно вздохнула, выпрямилась, опираясь о стол. Пальцы ее, сжимавшие доску, подрагивали. Заметив, что мальчик удивленно смотрит на нее во все глаза, она попыталась выдавить улыбку. – Это прекрасная новость, сын. Твой отец будет очень тобой доволен. Не удивлюсь, если она… если она наградит тебя серебром. Она прекрасная госпожа, наша королева Моргауза, и щедрая с теми, кто ей угоден.

– Я бы не сказал, что ты рада. Ты кажешься напуганной. – Он медленно вернулся в комнату. – У тебя больной вид, мама. Посмотри, ты уронила свою палку. Вот она. Присядь. Не тревожься, я сам найду тунику. А ожерелье ведь там же, где и она? В сундуке? Я сам все достану. Присядь же.

Осторожно приобняв мать за плечи, он усадил ее на табурет. Стоя перед ней, он был выше ее ростом. Вдруг она словно разом оправилась. Спина ее распрямилась. Обеими руками она схватила мальчика за локти, притянула к себе. Ее глаза, покрасневшие от долгих часов работы возле чадящего торфяного очага, всматривались в него с силой и напряженностью, от которых ему стало не по себе и захотелось отодвинуться.

– Послушай, сынок, – заговорила она тихим напряженным шепотом. – Это великий день для тебя, редко когда выпадает такая удача. Кто знает, что из этого выйдет? Милость королевы может обернуться большим счастьем… Но она может обернуться и еще большей бедой. Ты еще молод, что ты можешь знать о великих мира сего и об их обычаях? Я сама мало что знаю, но я кое-что знаю о жизни и одно скажу тебе, Мордред. Всегда держи язык за зубами. Никогда не повторяй того, что услышишь. – Ее пальцы невольно сжали локти мальчика. – И никогда, никогда не говори никому ничего о том, что говорится здесь, у тебя дома.

– Ну, разумеется, нет! Да и с кем мне говорить? И какой интерес королеве или вообще хоть кому-то во дворце в том, что тут происходит? – Он неловко поерзал, и хватка ее ослабла. – Не тревожься, мама. Тебе нечего бояться. Я оказал королеве услугу, и если она такая чудесная госпожа, то чем еще это может для нас обернуться, если не благом? Послушай, теперь мне надо идти. Скажи отцу, что торф я нарежу завтра. И прибереги для меня что-нибудь на ужин, ладно? Я вернусь, как только смогу.

Для тех, кто видел Камелот и двор Верховного короля, или для тех людей, кто помнил, какой двор держала королева Моргауза в своем замке Дунпельдир, дворец на Оркнеях показался бы поистине убогим. Но в глазах мальчика из рыбацкой хижины он предстал великолепием превыше всякого воображенья.

Дворец стоял над кучкой небольших лачуг, из которых состоял главный город островов. Ниже города раскинулась гавань; два вытянувшихся в море близнеца-волнолома защищали глубоководную якорную стоянку, где с полной безопасностью могли пришвартоваться даже самые большие корабли. Волноломы, дома, дворец – все было построено из все тех же выглаженных ветрами и непогодой каменных плит. Из каменных плит были и крыши, которые неведомо как подняли наверх, а затем прикрыли толстой кровлей из торфа или стеблей вереска, проложив глубокие, венчающие карниз свесы, которые помогали отводить дождевую воду от дверей и стен. Меж домов пролегли узкие улочки словно крутые ущелья, мощенные все теми же плитами песчаника, что в изобилии поставляли окрестные скалы.

Главной постройкой дворца был огромный зал в самом центре пространства, огороженного стенами. Это был “общий” зал, где собирался двор, где давались пиры, выслушивались петиции и где по ночам спали многие придворные – знать, командиры королевиных отрядов и управляющие королевы. Зал состоял из большого вытянутого помещения, в которое выходили другие покои поменьше.

Вокруг зала простерся внутренний двор, где обитали слуги и солдаты королевы: спали в пристройках вдоль внешних стен и ели вокруг своих костров в самом дворе. За стены дворца вели единственные, они же главные, ворота, массивное сооружение, с обеих сторон охраняемое караульными помещениями.

На небольшом расстоянии от построек остального дворца и соединенное с ними длинным крытым переходом стояло сравнительно новое здание, известное как “королевины палаты”. Отстроено оно было по приказу самой Моргаузы, когда она только приехала сюда, на Оркнеи. Это было меньшее, но не менее величественной постройки строение, возведенное у самого края утеса, обрывавшегося в море. Стены его казались продолжением самой скалы, уступами поднимавшейся в небо из моря. Мало кто из придворных – только придворные дамы королевы, ее советники и ее фавориты – видел внутреннее убранство палат, но о его современном великолепии говорили с благоговеньем, и жители города в удивлении взирали на неслыханное новшество – большие окна, которые имелись даже в обращенных к морю стенах.

Прочь от берега и от города расстилалась равнина, поросшая чахлой травой, которую пасшиеся овцы объели до коротенького дерна; стражники и молодые люди использовали равнину как плац, где проходили учения с лошадьми и оружием. Часть конюшен, а также псарня и хлева для скотины располагались за стенами дворца, поскольку на островах не требовалось защиты иной, чем та, которую с трех сторон предоставляло море, а с четвертой, с юга – железная стена Артурова мира. Но несколько дальше по берегу, за плацем высились развалины грубо сложенной круглой башни, возведенной в незапамятные времена Древним народом и великолепно приспособленной и под дозорную башню, и под укрепленное убежище. Эту башню Моргауза, в памяти которой были еще свежи набеги саксов на малые королевства большой земли, велела до некоторой степени восстановить и привести в порядок. Здесь держали дозорных, высматривающих корабли с моря.

Здесь же помещалась темница. Башня со всем ее содержимым и выставленная у главных ворот дворца стража были неотъемлемыми атрибутами власти и великолепия, подобавших, на взгляд Моргаузы, ее королевскому достоинству. Если никакой иной пользы от башни и ее гарнизона нет, говаривала Моргауза, они помогают держать людей настороже и дают солдатам хотя бы толику ратного дела после учений, которые слишком быстро обращаются в развлечение, или избавляют от праздного времяпрепровождения во внутреннем дворе дворца.

Когда Мордред и его эскорт прибыли к главным воротам, внутренний двор был полон народа.

Чувствуя себя неловко и скованно в своей редко надевавшейся парадной тунике, которая казалась жесткой от долгого лежания в сундуке и смутно пахла пылью, Мордред последовал за своими проводниками. Все существо его трепетало и стремилось сжаться в комок одновременно, и он ни на кого не глядел, держал голову высоко поднятой, а глаза – устремленными на лопатки распорядителя королевина двора, но при этом кожей чувствовал обращенные на него взгляды и слышал бормотанье, исходившее из незнакомых уст. Все это он счел вполне естественным любопытством, вероятно, смешанным с пренебреженьем; он не мог знать, что своими походкой и осанкой он на удивленье походил на придворного и что сама его чопорность была весьма сродни исполненной достоинства церемонности, приличествующей в тронном зале.

– Рыбацкое отродье? – передавалось шепотом из уст в уста. – Ну да, как же! Такое мы уже слышали. Только погляди на него… Так, кто же его мать? Сула? Я ее помню. Хорошенькая. Она была когда-то в услужении здесь во дворце. Во времена короля Лота это было. Как давно он бывал в последний раз на островах? Лет двенадцать назад? Одиннадцать? Надо же, как время бежит… А мальчишка-то вроде самого подходящего с виду возраста, что скажешь? Ну-ну, похоже, нас ждет кое-что интересное. Весьма интересное, весьма…

Вот о чем перешептывались во внутреннем дворе. Этот шепот, услышь его Моргауза, пришелся бы ей по нраву, а услышь его Мордред, привел бы его в ярость; но мальчик ничего не слышал. Но он слышал бормотанье и чувствовал на себе любопытные взгляды, но только еще прямее держал спину, втайне желая, чтобы с испытанием было покончено и он поскорей вернулся домой.

Но вот они уже достигли дверей главного зала, и, когда слуга распахнул перед ним тяжелые створки, Мордред позабыл о шепоте, о том, сколь чужим он здесь выглядит, обо всем, кроме открывшегося перед ним великолепия.

Когда Моргауза под гнетом Артурова гнева покинула наконец Дунпельдир, чтобы обосноваться в собственном своем королевстве на Оркнейских островах, случайный отблеск в ее магическом кристалле, должно быть, предупредил ее, что пребывание на севере окажется долгим. Ей удалось увезти с собой многие сокровища из южной столицы Лота. Король, правивший теперь там повелением Артура, Тидваль, обнаружил, что его твердыня лишена всяких удобств. Тидваль был правитель суровый и твердый, так что едва ли его это сильно заботило. Но Моргауза, дама, привычная к роскоши, сочла бы, что с ней обошлись жестоко, если б ее лишили каких-либо необходимых регалий королевского достоинства, и со своей добычей сумела свить себе уютное гнездышко, полное ярких красок, дабы смягчить тяготы изгнания и оттенить свою некогда прославленную красоту. Все каменные стены большого зала были увешаны яркими тканями. Гладкие плиты пола были выстелены не тростником или соломой, как того можно было ожидать, а пестрели островками оленьих шкур, бурых, желтовато-бежевых или пятнистых. Тяжелые скамьи по стенам зала были сработаны из камня, но кресла и табуреты, расставленные на возвышении в дальнем конце зала, были деревянными с тонкой резьбой, богато раскрашенными и устланными яркими подушками, а створки массивных дубовых дверей были красиво украшены и пахли маслом и воском.

Ничего этого сын рыбака не заметил. Его взор был устремлен к женщине, сидевшей на роскошном троне в самом центре возвышения.

Моргауза, королева Лотианская и Оркнейская, все еще была очень хороша собой. Свет, падавший через узкое оконце, играл бликами в ее волосах, потемневших с клубничного золота ее юношеских лет до зрелой насыщенной меди. Ее глаза под удлиненными веками светились зеленым подобно изумрудам, а кожа сохранила сливочную гладкость былых времен. Чудесные волосы королевы были убраны золотом, в ушах и на горле у нее горели изумруды. Моргауза была облачена в платье цвета меди, и на сложенных на коленях изящных ручках переливались самоцветные камни.

Пять женщин позади трона – придворные дамы королевы – при всей изысканности своих одежд казались невзрачными и пожилыми. Те, кто знал Моргаузу, ни на мгновение не усомнился бы, что эта видимость была столь же тщательно спланирована, как и впечатление, которое производила сама королева. У ступеней возвышения и вдоль стен зала стояли около дюжины человек, не больше, и все же мальчику Мордреду казалось, что зал полон людей и любопытных взглядов еще более, чем внутренний двор дворца. Он поискал глазами Гавейна или кого-нибудь из младших принцев, но никого из них не увидел. Когда он вошел, несколько нервно помедлив у самых дверей, королева сидела вполоборота к нему, беседуя с одним из своих советников, низеньким и тучным седобородым человечком, который, склонившись в поклоне, смиренно внимал ее словам.

Затем она увидела Мордреда. Королева выпрямилась в своем высоком кресле, и опустившиеся длинные веки скрыли вспышку интереса, промелькнувшую в ее глазах. Кто-то подтолкнул мальчика в спину и прошептал ему на ухо:

– Иди. Подойди к возвышению и стань на колени.

Мордред повиновался. Он приблизился к королеве, но, когда он собирался опуститься на колени, движеньем руки она приказала ему остаться на ногах. Он ждал, выпрямив спину и расправив плечи, такой очевидно самодостаточный, и не делал попытки скрыть удивленье и восхищенье, которое испытывал при виде первой в своей жизни августейшей особы, восседающей на троне в пиршественном зале. Он просто стоял и смотрел во все глаза. Если наблюдатели ожидали, что он будет смущен или придет в замешательство, их ждало разочарованье. Тишина, повисшая в зале, таила в себе жадное любопытство, к которому примешивалось веселое удивленье. Королева и мальчик из рыбацкой хижины на островке тишины мерили друг друга глазами.

Будь Мордред на полдюжины лет старше, мужчины, возможно, гораздо скорее и лучше поняли бы снисхожденье, даже очевидное удовольствие, с которым королева разглядывала мальчика. Моргауза не делала тайны из своего пристрастия к красивым юношам, склонности, которой со смерти своего супруга позволяла себе предаваться в относительной безопасности и более или менее открыто. И действительно, Мордред был вполне представителен: его изящная стать, тонкая кость и выраженье пытливого, но сдержанного ума в глазах под раскинувшимися как птичьи крылья бровями делали его привлекательным в глазах любой женщины. Королева рассматривала его, напряженного (но вовсе не смущенного) из-за “лучшей праздничной” туники, единственной, что у него была, помимо повседневных обносок. Она помнила материю, посланную много лет назад для этой туники, отрез домотканой ткани, неровно окрашенной, что постыдились бы носить даже дворцовые рабы. Если бы из дворцовых сундуков пропало нечто лучшее, это пробудило бы ненужное любопытство. На шее мальчика красовалось ожерелье из неровно нанизанных раковин с каким-то деревянным талисманом в середине, который мальчик сам, наверное, вырезал из куска доски, выброшенной морем. Его ноги, покрытые пылью с ведшей через пустоши дороги, были хорошей формы.

Королева с удовлетвореньем отмечала все это, но видела она и другое: темные глаза, наследие испанской крови в жилах Амброзия, принадлежали Артуру; тонкую кость, нежный поджатый рот мальчик унаследовал от самой Моргаузы.

Наконец она произнесла:

– Тебя зовут Мордред, мне сказали?

– Да. – Голос мальчика охрип от робости. Он кашлянул, прочищая горло. – Да, госпожа.

– Мордред, – раздумчиво повторила она. Ее выговор, даже после стольких лет, проведенных на севере, оставался говором южных королевств большой земли, но говорила она четко и медленно и очаровательным голосом, так что он вполне понимал ее. Его имя она произнесла на северный островной манер. – Медраут, мальчик из моря. Так ты рыбак, как твой отец?

– Да, госпожа.

– Вот почему тебе дали такое имя?

Он помедлил, не понимая, к чему она клонит.

– Полагаю, да, госпожа.

– Ты полагаешь. – Она говорила легко, все ее внимание как будто было сосредоточено на складке, которую разглаживали ее тонкие изящные пальцы. Лишь главный советник королевы и Габран, ее нынешний любовник, хорошо знавшие ее, догадывались, сколь большое значенье имел ее следующий вопрос:

– Ты никогда не расспрашивал родителей?

– Нет, госпожа. Но я много чего еще умею, не только ловить рыбу. Я умею копать торф, я могу покрыть крышу и сложить стену, могу починить лодку и… и даже подоить' козу… – Он помедлил в нерешительности. По залу прокатилась рябь смешков, сама королева улыбалась.

– И скакать по скалам, словно молодой козлик. За что, – добавила она, – мне следует быть благодарной.

– Это пустяк. – К Мордреду вернулась утерянная было уверенность в себе. Нет нужды чего-либо бояться. Королева – прекрасная и добрая госпожа, как и говорила ему Суда, а вовсе не ведьма, как он воображал ее себе, и с ней на удивленье легко говорить. Он улыбнулся королеве: – Гавейн сильно растянул колено?

Новая волна шепота прокатилась по залу. “Ну надо же, Гавейн!” Сыну рыбаков невместно вести беседу с королевой, стоять тут прямо, словно он один из принцев, и глядеть ей прямо в глаза. Но Моргауза, по всей видимости, не видела в этом ничего необычного. Она оставила без вниманья бормотанье и шепотки, но внимательно наблюдала за мальчиком.

– Не слишком. Теперь, когда колено растерли мазью и наложили повязку, он ходит вполне сносно. Завтра он вновь вернется к своим занятьям с оружием. Он должен благодарить тебя за это, Мордред, и я тоже. Повторяю, мы тебе благодарны.

– Его бы и без меня скоро нашли, и я бы одолжил им веревку.

– Но они его не нашли, а ты дважды спускался по скале. Гавейн сказал мне, что это опасное место. Его бы следовало выпороть за то, что он полез туда, даже если он и принес мне таких великолепных птиц. Но ты… – Чудные зубки прикусили алую нижнюю губу, когда королева задумчиво изучала мальчика. – Ты должен получить зримое свидетельство моей благодарности. Чего бы ты хотел?

Поистине захваченный на сей раз врасплох, он уставился на нее во все глаза, сглотнул и начал бормотать, запинаясь, что-то о своих родителях, их бедности, надвигавшейся зиме и сетях, которые слишком часто латали, но она прервала его:

– Нет, нет. Это для твоих родителей, не для тебя самого. Для них я уже нашла дары. Покажи ему, Габран.

Молодой человек, светловолосый и красивой наружности, стоявший за королевиным троном, наклонился и достал из-за трона ларец. Когда он открыл его, Мордред углядел цветные мотки шерсти, тканое полотно, сетчатый кошель, в котором поблескивало серебро, заткнутую пробкой флягу, вероятно, с вином. Он покраснел как мак, потом побледнел. Происходящее с ним стало вдруг нереальным, словно он видел это во сне. Случайная встреча на утесе, слова Гавейна о награде, вызов в покои королевы – все это тревожило ему душу, разжигало воображенье, обещало внести перемены в однообразие тяжелых будней. Он пришел, ожидая получить самое большее – серебряную монету, доброе слово от королевы, быть может, какое-то лакомство из дворцовой кухни прежде, чем побежит назад домой. Но это – красота и доброта Моргаузы, непривычная роскошь и великолепие зала, богатые дары для его родителей и обещание, по всей видимости, чего-то большего для него самого… За растерянностью и оглушительным стуком сердца он смутно ощущал, что ему предлагают слишком много. Было тут что-то еще. Что-то во взглядах, которыми обменивались придворные, в оценивающем веселье в глазах Габрана. Что-то, чего он не понимал, но от чего ему делалось не по себе.

Габран со стуком захлопнул крышку ларца, но когда Мордред протянул руку, чтобы взять его, Моргауза остановила мальчика.

– Нет, Мордред. Не сейчас. Мы позаботимся о том, чтобы он попал к твоим родителям еще до наступления сумерек. Но нам с тобой ведь надо еще кое о чем поговорить, не так ли? Что пристало молодому человеку, перед которым в долгу будущий король Островов? Пойдем со мной. Мы поговорим об этом наедине.

Королева встала. Габран поспешно подошел, подставляя ей руку, чтобы она могла о нее опереться, но, оставив его без вниманья, Моргауза спустилась со ступенек и подала руку мальчику. Он неловко принял ее, но королева обратила его неловкость в грацию. Ее украшенные перстнями пальцы касались его запястья, словно перед ней был истинный придворный, провожающий ее после окончания аудиенции. Стоя, она была немногим выше него. Пахло от нее жимолостью и роскошно-пряным летом. У Мордреда закружилась голова.

– Пойдем, – мягко повторила она.

Придворные с поклонами расступились, освобождая им путь. Раб королевы отодвинул полог, прятавший резную дверь в стене зала. По обе стороны двери, вытянувшись по струнке, стояли два дюжих стражника с тяжелыми копьями. Мордред более не замечал ни любопытных взглядов, ни перешептывания. Сердце гулко билось у него в груди. Что таит в себе будущее? Чего ему ждать от этой беседы? Он не взялся бы даже гадать, но, разумеется, это снова будет что-то волшебное. Будущее таит для него что-то особое; удача улыбается ему устами королевы, касается его ее рукой.

Сам того не зная, он откинул со лба темные волосы жестом, унаследованным от Артура, и с высоко поднятой головой царственно сопроводил Моргаузу из большого зала ее дворца.