Книга Всюду третий лишний онлайн - страница 10

Тема: американские психи

Кому: Тому Ферли [email protected]

От: Кита Ферли

Привет, Том!

Американцы все время только тем и заняты, что выпендриваются по каждому поводу, за что я уже начинаю их ненавидеть. Картина, изображающая эпизод Гражданской войны на Каменном холме вблизи Атланты, штат Джорджия (около этого холма мы остановились для привала), считается крупнейшим в мире скульптурно-барельефным произведением. А сам холм – это крупнейшее в мире сооружение из цельного гранита, служащее обзорной площадкой. Если так рассуждать, то я – самый потешный в мире экс-телеобозреватель, брюнет с большими острыми ногтями на пальцах ног, которые постепенно продалбливают дыры в туристских ботинках стоимостью 39 фунтов 99 пенсов, принадлежавших моему старшему брату.

И вот еще одна особенность американских городов: они пустеют после 6 часов вечера, и когда местные жители все-таки выбираются куда-то, то, как правило, идут в занудные рестораны Арби,^[19] расположенные вдали от автострад. Это примерно тоже самое, как если бы лондонцы проводили ночные часы в «Литтл чиФ»^[20] на станции техобслуживания в Гейтвей рядом с автострадой М1. Мне кажется, что из-за этого у нас и не происходит интересных встреч.

Мы только что вернулись из Атланты, где провели вечер в одном из ресторанов Арби, и вот какая серьезная новость у меня на этот момент: я обнаружил, что Доминик через день принимает прозак^[21] (об этом Карлос почему-то не счел нужным сообщить мне перед нашим отъездом). Для меня было большим облегчением узнать, что не я один несу ответственность за то, что временами у нас бывает не совсем приятная для обоняния атмосфера; этим можно объяснить то, что она так волновалась из-за качества мексиканских салатов, которые часто заказывала, а также и то, что иногда она ведет себя как сучка из преисподней и целый день может полировать нервы из-за такого пустяка, что кто-то (хорошо, согласен, я) не разобрался с ценником на дыню, на котором было обозначено «29 центов» – оказалось, что это стоимость одного фунта, а не целой дыни, за которую пришлось заплатить пять долларов.

Вечер этот был ужасным. Карлос до глубокой ночи массировал голень Доминик, как будто натирал льняным маслом биту для крикета, не прекращая уверять меня в том, что Доминик и он – это «одно целое», а потом сказал мне, что во время нашего путешествия понял, что мы уже не те, что были раньше. Он сказал, что не возражает против того, чтобы плыть по течению, а вот мне требуется более настойчивое побуждение к действию.

– Ты более энергичный человек, – сказала Доминик.

– Я не считаю тебя хорошим компаньоном в путешествиях, в этом отношении я гораздо лучше, – сказал Карлос.

Чушь собачья! Я фантастически хороший компаньон. По крайней мере, у меня нормально функционируют поры кожного покрова и я хорошо читаю карту.

Кит

P. S. Меня забавляет, как ловко ты перекладываешь ответственность с больной головы на здоровую. В течение многих лет я собирался поговорить с тобой о том, кто твой настоящий папаша. Боюсь, что это Энди, владелец из Райзинг Сан. Я думаю, тебя постоянно мучил вопрос, почему ты такой тощий и костлявый по сравнению со всеми нами. Я допускаю, что отец только сейчас выяснил это, однако он говорит полунамеками, но весьма понятно о неком тайном нажатии на рычаги в банковском мире и о том, чтобы попереть тебя с должности, которую он выхлопотал для тебя в «Мидланд бенк». Запомни, кровь ведь не вода и так далее и тому подобное. Я думаю, что он в конце концов успокоится, а я обещаю поговорить с ним, но не подумай, что я сделаю это лишь для того, чтобы ты подарил мне один из своих шикарных костюмов, которые вряд ли мне подойдут даже после серьезной подгонки.

Запись в дневнике № 5

Последствия того, что нас называли гномами и встречали песней «хи-хо-хи-хо, живется вам легко», мы почувствовали на себе позже, в шестом классе, тогда все это приобрело особую важность, поскольку найти девочку-подружку было не просто. На счету у Карлоса была уже пара скоротечных контактов на школьных дискотеках – и тогда он опережал всех в отношениях с дамским полом, – однако, если не считать моей любовной связи в пятом классе с Эмили Метьюс (торопливый поцелуй в библиотеке, когда мы стояли на громадном томе современного иллюстрированного издания Библии), Карлос, Дэнни и я проводили большую часть времени последнего школьного года в безнадежных мечтах и воздыханиях по Никки Олдридж.

Мы были настолько поглощены мечтами о Никки, что даже сейчас, вспоминая годы, проведенные в школе «Грандж», я чувствую грусть и тоску. Чистота и невинность – иначе и не сказать. Могу лишь добавить: всеобщая влюбленность и безрассудная страсть. У Никки были безукоризненно ровные белые зубы, она носила короткие юбки из тканей в тонкую полоску; смех ее был негромким, почти беззвучным, подобный звуку холостого хода очень мошной машины; она была нашей общей первой любовью.

Мы наизусть знали расписание тренировок Никки и могли влюбленными глазами следить за ее игрой в нетбол.^[22] Каждым субботним утром мы стремились в центр Эйлсбери, прося отца отвести нас туда, чтобы как бы случайно столкнуться с нею на выходе из спорткомплекса Этам. Я даже изменил набор изучаемых в триместре дисциплин, чтобы оказаться в одном классе с ней.

Моей главной задачей в течение всего последнего года обучения в школе было сесть рядом с Никки на уроке географии и пытаться ее рассмешить. На всем протяжении периода влюбленности мы все – Дэнни, Карлос и я – пытались ее рассмешить. Карлос обычно улыбался, таращил глаза и ради того, чтобы рассмешить, прикидывался, что знает о Карле V еще меньше, чем знал в действительности. Тактика Дэнни заключалась в том, чтобы упасть со стула: Дэнни обычно выбирал стул с поломанной спинкой и ждал наступления какого-либо драматического момента по ходу урока, для того чтобы с грохотом свалиться на пол. Никки это нравилось, особенно когда он ударялся головой. Я действовал более утонченно. Никки примерно одинаково воспринимала и нелепые ответы, и умышленное травмирование самого себя. Ничто не могло рассмешить ее сильнее, чем по-настоящему плохая оценка за сочинение или реферат. Я наполучал несчетное число плохих оценок и по истории, и по географии.

Моим преимуществом перед Дэнни и Карлосом было то, что на уроках географии я сидел с ней, и это давало мне неоспоримые возможности насмехаться над ними: «Она записала слова одной песенки Смита на моей папке». Преимуществом Дэнни было то, что четыре года назад, во втором классе, Никки через свою подругу Сузи Спэтан пригласила его пойти вместе с ней к кому-то в гости. Он был слишком застенчивым, чтобы согласиться. «Я все еще ей не безразличен. Она и с тобой сидит на географии для того, чтобы быть ближе ко мне». Однажды, когда Ники и Карлос стояли рядом в очереди в столовой во время обеденной перемены, она угостила его мятной жвачкой. Он с блеском в глазах постоянно вспоминал об этом случае, несмотря на то что Дэнни всегда поправлял его, настаивая на том, что вся эта история со жвачкой плод фантазии Карлоса, поскольку он сам видел, как Никки просто выплюнула ее и она шлепнулась перед ней на пол.

Чем больше мы говорили о Никки, тем сильнее мы влюблялись в нее и тем сильнее любили друг друга за находчивость и самоотверженность, проявляемые ради любви к такой фантастически возвышенной и необычной персоне, как Никки. Собравшись после уроков у кого-нибудь дома, мы терзали друг друга вопросами:

– А дал бы ты отрезать у себя палец на ноге за то, чтобы стать другом Никки?

– Хоть все пальцы подряд.

– А ногу?

– Что, всю ногу?

– А ты думаешь, полноги. Ну конечно, всю ногу целиком.

– Возможно.

– Задница ты нерешительная. Да ты ее не стоишь.

В начале шестого класса я трижды пытался по телефону пригласить Никки пойти со мной куда-нибудь, но всякий раз, услышав ее голос, клал трубку, не сказав ни слова. На День святого Валентина Карлос посылал ей открытки без подписи с пожеланиями, написанными по-испански, благодаря чему аноним угадывался легко, только она никогда не удостаивала его ответом. Ближе всех к тому, чтобы пригласить ее куда-либо, оказался Дэнни, когда спрятался в ветвях конского каштана, мимо которого она проходила, возвращаясь из школы домой. Он специально не пошел в тот день в школу, чтобы оказаться там в нужное время, но ничего не сказал о своей затее ни мне, ни Карлосу, полагая, что трюк его настолько гениален, что мы непременно захотим его повторить. На первый раз он так и остался сидеть на дереве, когда она проходила мимо. Во второй раз она почему-то вообще не появилась – оказалось, что у нее был урок скрипки. Его третья попытка завязать отношения с этой девочкой вспоминалась в течение многих лет как самая веселая шутка.

– Привет, какая неожиданная встреча, – вставая на ноги и стряхивая со свитера ветки и листья, сказал он, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, хотя навряд ли после прыжка с ветки, от которой до земли было не менее шести футов, ему это удалось.

– Привет, – ответила она, не останавливаясь, – а ты что, постоянно сидишь на этом дереве, да?

Возможно, ваши чувства к девушке, о которой вы мечтаете, но не осмеливаетесь в ее присутствии даже рта раскрыть, подобны радиоактивному плутонию. Вы можете запрятать их сколь угодно глубоко, но если, даже по прошествии многих лет, они по каким-то причинам окажутся на поверхности, то снова взбудоражат вас и лишат покоя. Возможно, это и объясняет то, что произошло потом.

Близилось окончание школы, и у нас появилась еще одна серьезная забота – что делать потом. То, что мы будем учиться дальше, казалось, даже не подлежало обсуждению. Том и Софи учились в университете, и мы должны были пойти их путем. Главной проблемой было то, как нам троим попасть в один университет. В конце концов мы решили поступать в менее престижный университет ради того, чтобы всем пройти в него по баллам. Я тянул на аттестат ЗВ, то есть без посредственных оценок, и отец не мог понять, почему я подал документы в Темз Велли, где требования при поступлении были рассчитаны на тех, у кого бал аттестата не выше Е1, иными словами на посредственных учеников.

– Неужели вам будет недостаточно встреч в выходные дни? Кит, ты что, не понимаешь, что пришло время, когда вам, мальчикам, необходимо расправить крылья? Как так можно, ты хотя бы посмотрел проспект университета в Эдинбурге?

В конце концов мне удалось одурачить Джейн, сыграв на ее постоянном желании заменить нам мать в отсутствие нашей настоящей матери, и она убедила отца в том, что наше решение обеспечит нам нормальное образование и профессию. Итак, мы и дальше пошли по жизни втроем.

Мы назвали это «Шествием гномов». Дэнни заказал футболки с этой надписью на груди. Но вновь, и едва ли здесь есть чему удивляться, мы так и не смогли в них влезть. В Темз Велли абсолютно все было необычным: Карлос, Дэнни и я оказались не только в одном университете, но и на одной специальности (по окончании нам грозила степень бакалавра по организации и управлению в области спорта, оздоровительной и корректирующей физкультуры) и даже в одной комнате, которую снимали на Дарвин-роуд у некой миссис Арнольд. Наверняка все считали нас голубыми. «Понятно, так вы знаете друг друга еще по жизни дома? И вы учитесь на одном курсе и все живете в одном доме и, за каким-то бесом, в одной комнате. Понятно, и больше вы ни с кем и не общаетесь? Ну уж нет, я бы поселился с другими парнями, как делают здесь все нормальные люди». И только один гость однажды заглянул в нашу комнату: гей, по имени Поль Фостер, с которым Карлос, выйдя из супермаркета «Ко-Оп», на третий день нашей университетской жизни разговорился на автобусной остановке о мероприятиях, намеченных для проведения «недели первокурсника». Поль Фостер ничего не знал ни о нашем прошлом, ни о наших нынешних жилищных условиях. Увидев над нашими с Дэнни кроватями одни и те же портреты Стена Лоурела,^[23] он пришел в такое волнение, что мы даже ртов раскрыть не успели, чтобы объяснить ему истинную причину этого устрашающего единообразия, как он с такой поспешностью выскочил от нас, будто наш дом был заполнен газом и вот-вот должен взорваться.

Был в нашей жизни период, когда мы нещадно поливали друг друга при встрече с кем-либо из новичков, потенциально пригодным для вхождения в наш круг, чтобы выяснить, кто он и что он, ко, в конце концов, то, что было показано и подтверждено в «Степфордских женах»,^[24] так просто со счетов не сбросить, и от нас попросту отстали. За все время, проведенное здесь, мы так никогда и не приобрели ни одного нового товарища, потому что все, что мы делали, мы делали всегда вместе – играли в одни и те же спортивные игры, пропускали одни и те же лекции, и по прошествии восьми недель первого триместра мы все разом бросили учебу, потому что изначально были совершенно к ней не готовы; мы не посещали вообще никакие лекции, а экзамены между тем приближались; мы получили официальное письменное предупреждение декана за то, что явились на заседание преподавательского совета в пижамах (девятым событием этого года было соревнование между Карлосом и братьями Ферли, соревнование гигантов, которые происходили ежегодно с тех пор, как нам исполнилось по двенадцать лет, и для нас оно было гораздо более важным, чем все то, что происходило в Темз Велли). А результаты этого соревнования были такими:

– Вы, начиная с завтрашнего утра, не смеете в течение одного месяца снимать с себя пижамы.

– Ну а можем мы надевать одежду поверх пижам?

– Только в один из дней. Какой это будет день, вам предстоит решить. В этот день должно произойти нечто важное или непредвиденное.

– Я воспользуюсь этим в тот день, когда у меня будет собеседование по психологии. Думаю, что идти на него в пижаме будет глупо. Да и наказуемо.

Первым покинул университет Дэнни, сыскав работу дома, в баре в Эйлсбери. За ним последовал и Карлос. Я еще приличия ради неделю проболтался в университете и, после нескольких собеседований в центре оказания помощи в решении студенческих проблем, также освободил храм науки от своего присутствия. Мы пытались убедить отца в том, что выбрали не ту специальность, да и само обучение велось скверно. А что ожидало бы нас в будущем? Организация досуга посетителей центра развлечений?

Его реакция: «А я вам об этом говорил», вперемешку с: «Вы что, черт подери, не могли выбрать для этого хотя бы другой день? Ведь у вас всего две недели на то, чтобы рассчитаться с университетом и привезти все ваши чертовы пожитки из этого проклятого Илинга. У меня ведь тоже, как вам известно, есть свои дела».

Весь следующий год мы с Карлосом жили дома, а работали в Лондоне; Дэнни в это время начал работу над серией радиопередач из больницы в Сток-Мендевиле, а также стал обдумывать способы быстрого обогащения, что на протяжении целых четырех лет приводило отца в бешенство.

На следующий год я отправился в Лестерский университет изучать журналистику, Карлос стал студентом университета в Плимуте, а Дэнни, которого приняли в Брайтон, в последнюю минуту передумал, поскольку не мог решиться на то, чтобы уделять свое драгоценное время учебе, ради чего ему пришлось бы прекратить работу над своими радиопередачами.

Как это ни странно, но, будучи в колледже, мы стремились оказывать друг другу помощь, благодаря чему наши перспективы на будущее могли бы стать более радужными, но сейчас и я, и Карлос испытывали к Дэнни постоянное чувство ревности. Его безграничный энтузиазм не имел уже ничего общего ни с каннибализмом, ни с религиозностью: в данный момент он стремился лишь к тому, чтобы по-настоящему разбогатеть. Если находился кто-то еще, одержимый подобными устремлениями, нас с Карлосом это практически не трогало, но амбиции Дэнни воспринимались нами совсем иначе: нам казалось, что при таких личных качествах, какими обладал Дэнни, при его энергии и силе наверняка хоть одна из его идей воплотится в реальный и прибыльный бизнес. Но этого, конечно же, никогда так и не произошло, а схемы, предлагаемые Дэнни в те времена, до сих пор считаются семейными преданиями. Всякий раз, когда я появлялся дома, то заставал одну и ту же картину: Дэнни и отец ожесточенно спорили о новой идее, предложенной моим братом.

– Ну так что, папа, помоги мне получить кредит в твоем банке. Я хочу зафрахтовать яхту и организовать круизы вокруг греческих островов. Мартин знает кое-кого в Кефалонии. Ты можешь неплохо заработать.

– Но, Дэнни, ведь ты и понятия не имеешь о том, как плавать под парусом. Фрахт яхты стоит больших денег, а тебе всего девятнадцать.

– Ты не понимаешь – будущее за инвестициями в сферу досуга.

– Па, предположим, что я собираюсь купить большой дом, снести его и на этом же участке земли построить дом большего размера.

– Понятно. Итак, ты, Дэнни, собираешься истратить тысячи фунтов на покупку большого дома, и первое, что ты сделаешь с покупкой, – сравняешь ее с землей и сделаешь так, что она не будет стоить ничего.

– Ты не понимаешь – а земля?

– Я хочу создать бизнес, связанный с производством меток для гольфа, разлагаемых микроорганизмами. Джордж из кожевенного павильона на подземном рынке в Эйлсбери знает кое-кого, кто работает в лаборатории, и они помогут мне в проведении исследований.

– Но метка для гольфа стоит не дороже одного пенса – ты должен будешь продать миллионы меток, чтобы заработать хоть что-то. А что, люди не собирают метки, которыми пользуются при игре? Прошу тебя, сынок, найди достойную работу и перестань предаваться несбыточным мечтам.

– Tы не понимаешь – будущее за инвестициями в охрану окружающей среды.

– Голуби – это большая проблема для Лондона, так? Компании тратят тысячи фунтов, чтобы убрать следы их жизнедеятельности. Что необходимо сделать, так это выбросить на рынок сильнодействующий клей, который наносится на оконные карнизы. Когда голуби захотят взлететь – ой ля-ля! – а лапки-то и не отодрать. Все – с голубями покончено!

– Тогда появится другая проблема: что делать со всеми дохлыми, разлагающимися голубями, которые будут повсюду.

– Да что вы, черт подери, вечно против, почему вы вечно находите отговорки?

Я вернулся из Лестера спустя три года, но, взглянув на Дэнни, подумал, что он прожил десять лет. Порывы его энтузиазма были по-прежнему абсурдны и противоречивы. Во время моего первого триместра в Лестере он принял участие в пешем марше из Астон-Клинтона в Лондон для того, чтобы посидеть напротив японского посольства, размахивая плакатом и протестуя против охоты на китов, о судьбе которых стал вдруг беспокоиться после того, как по Четвертому каналу показали документальный фильм о китах. Однако через два месяца после этого он носил на шее бусы, выточенные из китовой кости, поскольку они подчеркивали его летний загар. «Да, но они-то изготовлены уже из мертвого кита. Это же утилизация, разве нет?» Он вновь стал приверженцем вегетарианства, посмотрев фильм об охоте на тюленей, но поступился своими убеждениями и с удовольствием уплетал отбивную под соусом с перцем, когда отец пригласил нас отобедать в ресторане «Эндерби Харвестер», – ведь для вегетарианца в меню ничего не оказалось. «Я ем это, хотя потом мне будет плохо, и ты увидишь, что твое тело привыкает к тому, чтобы питаться лишь овощами». Он стал последователем индуизма, посмотрев документальный фильм о реке Ганг, но отошел от этого, прочитав о неком знаменитом гуру, который, дав обет стоять на одной ноге, застыл в позе спокойного созерцания на столь долгое время, что птицы свили гнезда на его голове: «Если так долго простоять на одной ноге, то наверняка заработаешь тромбоз».

По сравнению с жизнью, которую вел Дэнни, три моих университетских года представляются мне временным промежутком, не отмеченным никакими событиями, и воспоминания об этом периоде лишь заставляют меня мысленно посмеяться на тем, сколь наивным я был тогда. В университет меня привез Том; весь мой немудреный багаж уместился на заднем сиденье отцовского «форда». На парковке позади Тапворд-холла Том дал мне три вещи: упаковку презервативов, десятифунтовую банкноту и совет: «Проверь, правильным ли является твой выбор на этот раз, и не носи больше эту футболку с надписью «Просыпайся с Воганом», а то подумают, что ты старомодный да еще и недотепа».

Он оказался прав – именно так они и подумали. Даже располагая опытом прошедшего года, я оказался не подготовленным к дальнейшей учебе. Первым, с кем я вступил в разговор в Лестере, был третьекурсник, которого я по ошибке принял за первокурсника, обратившись к нему в столовой. Я задал ему мучивший меня вопрос о том, какие преимущества обеспечили ему оценки уровня А.

– Простите, – ответил он, – вы обратились не по адресу. – И пересел подальше, оставив меня наедине с картофельным рулетом с мясом. Каждый казался намного старше и опытней, чем я: им было известно, куда и когда пойти, чтобы помыться и постирать свои веши; у них были кредитные карточки; они имели понятие об альтернативной инди-роковой музыке; у них были подружки, автомобили, цветы в горшках, плакаты с портретами Че Гевары, чайники; они имели собственные воззрения на текущие дела и политические события. Все это удивляло и поражало меня, я топтался около них, делая одну ужасную ошибку за другой: кто-то заглянул ко мне в комнату одолжить хлеба и увидел у меня сингл из фильма «Охотники за привидениями»; кто-то распустил слух о том, что мне нравятся поздравительные открытки с котом Гарфильдом; кто-то уверял, что меня видели пьяным во время соревнований первокурсников в беге на трех ногах; кто-то слышал, что я повторял то, что всегда говорил отец: то, что Маргарет Тетчер распустила профсоюзы, – благо для страны. На первом же концерте, на который я отважился пойти, был атакован барыгой, толкнувшим мне билет и поинтересовавшимся, что я предпочитаю, «кислоту или колесо», на что я ответил, что «захватил с собой арахис и чипсы».

Под конец я снова сблизился с Карлосом и Дэнни, приезжавшими ко мне в Лестер, где мы вместе проводили свободные от учебы дни. Мы ходили по ночным клубам, питались блюдами, приправленными карри, на Белграв-роуд, и Дэнни рассказывал нам о своих планах разбогатеть к тридцати пяти годам и уйти от дел. В следующий уикенд мы отправлялись к Карлосу в Плимут. Затем я приезжал домой для того, чтобы Джейн постирала мое белье. Помню, как Софи в это время забрасывала меня советами: «В университете ты можешь найти друзей, с которыми будешь дружить потом всю жизнь. Так почему ты упускаешь этот шанс – останься на уикенд там, в университете, и сблизишься с окружающими, разве не так? Вступишь в какие-нибудь общества».

Но ни я, ни Карлос никогда ничего подобного так и не сделали, потому что были уверены, если с кем-либо из нас что-то случится, то остальные окажутся рядом. Мы знали, кто наши истинные друзья и кто навсегда таковыми останутся. На втором году учебы в Плимуте Карлос сломал ногу: Дэнни и я испросили недельные отпуска, и оба были около него в больнице. Дэнни прогорел на одной из своих коммерческих операций в Эйлсбери: мы вытащили его, и я попросил отца уладить его дела – мы всегда были рядом.

Университет тоже требовал своего. Я просмотрел множество серий «Соседей», перестал быть девственником, съел бесчисленное количество цыплят в индийских ресторанчиках, вовсю пользовался чужими конспектами, которые копировал без зазрения совести, и закончил университет хоть и не с блеском, но вполне нормально.

За те три года, что мы прожили не вместе с Дэнни, он так и не завел себе серьезной подружки; шесть раз прогорел в бизнесе; сменил три религии; поработал на пяти работах, включая трехмесячную работу стюардом на рейсах авиакомпании «Дэн-Эйр», закончившуюся ввиду того, что компании пришлось объявить о ликвидации, чему отчасти способствовал сам Дэнни. Он каким-то образом умудрился получить фиктивный больничный лист с непрерывным сроком на сорок шесть дней в связи с заболеваниями, серьезность которых постоянно нарастала – началось с вросших ногтей на ногах, а кончилось желтой лихорадкой.

Когда мы с Карлосом вернулись домой, я вспомнил о том, что никогда не испытывал и тени сомнений в том, что нам делать дальше. Просто нам надо было продолжать делать то, что мы делали прежде. Карлос, Дэнни и я стали снова жить вместе. Мне больше всего нравится размышлять об этом времени, когда я вспоминаю, каким на самом деле был Дэнни. Именно тогда он снова стал моим самым лучшим другом.