Книга Драматург онлайн - страница 5

5

Работать над делом все равно что прожить еще жизнь. Вы можете ходить опустив голову, копать, но потом что-то происходит, и мир уже не такой, каким вы его себе представляли. Внезапно вы все видите по-другому, как будто мир сменил окраску, спрятал то, что раньше было на виду, и обнажил то, что вы раньше не замечали.

Роберт Крес. «Реквием по Лос-Анджелесу»

На следующее утро я читал интервью с Марком Ивансом, продюсером классного британского ужастика под названием «Мой маленький глаз». Одно высказывание Иванса пробудило во мне разнообразные воспоминания.

«Наши камеры не показывают вам, где происходят события, они следуют за ними».

Я сидел и раздумывал, почему эти слова произвели на меня такое впечатление. Была ли это хитрая метафора, характеризующая всю мою жизнь, или просто умное предвидение? Я сварил себе кофе. Я перешел на настоящий кофе, да, да, на зерна, фильтры и все прибамбасы. Больше всего мне нравился аромат: дайте кофе свариться, закипеть и разрешите аромату оттолкнуться от стен. Мне никогда не приедалось это ощущение. Каждое утро, если вы добирались до пекарни Гриффина, вы получали батон хлеба, который они называли грайндер. А черт, за этот хлеб можно было отдать душу; по мере приближения к пекарне запах свежего хлеба усиливался, заполняя всю верхнюю часть улицы, и вдыхать этот аромат было настоящим наслаждением. Это что-то необыкновенное, словами не описать.

Настоящий кофе я покупал тут же поблизости. Если вы всю жизнь пили растворимый кофе, то вы просто обалдеваете. Настоящий кофе это нечто, к его вкусу невозможно привыкнуть. Кроме того, он невероятно бодрит: две чашки – и вы способны летать. Прежде я глотал кофеин, лишь стремясь слегка облегчить похмелье.

Выпив кофе, я закурил первую сигарету. Мое стремление ограничиться пятью сигаретами в день не приносило результата, но я подумаю об этом позже. Я надел белую рубашку, черные брюки, посмотрел на себя в зеркало. Похож был на человека, продающего нечто такое, что никому никогда не понадобится. Глаза ясные и блестящие. Полгода чистой жизни – и вот вам результат. Если бы я только смог переслать это послание своей душе.

Вынув блокнот, я просмотрел ту скудную информацию, что имелась у меня относительно Сары Брэдли: двадцать лет, студентка, последний курс. Она жила в доме номер тринадцать в парке Ньюкасл. Местечко не самое благополучное. Я посчитал, что все это расследование займет от силы десять минут. Светило солнце, и я постоял некоторое время на Эйр-сквер. На траве расположились многочисленные любители загара. К вечеру они будут красными и покроются волдырями – уж такое в Ирландии лето.

Когда я проходил мимо кафе «ДВС», что-то заставило меня заглянуть в окно. Сердце подпрыгнуло. За столиком сидела Энн Хендерсон, любовь моей жизни. Я расследовал самоубийство ее дочери и влюбился. Энн отпугнуло мое пьянство. Излечился ли я от этой любви? Черта с два.

Все мои инстинкты подсказывали: иди дальше. Я уже было собрался последовать их совету, но опущенные плечи Энн и то как она сидела, – в общем, я решил, что с ней приключилась беда. Голос в моей голове спросил:

– Разве теперь это твоя проблема?

Да, разумеется.

После того как Энн меня бросила, она связалась с полицейским по имени Коффи. По памятным словам старшего инспектора Кленси, тот был большим, толстым козлом.

До меня дошли слухи, что они недавно поженились. Я надеялся, что они куда-нибудь переедут, лучше всего… в Албанию. С той поры мне удавалось их всячески избегать.

Я толкнул дверь, подошел и сказал:

– Энн.

Она подскочила. Не слишком высоко, но все же. Подняла голову, и я сразу увидел синяк на ее левой скуле. Я видел достаточно много в своей жизни, и этот синяк мог иметь только одно объяснение. Нарвалась на кулак. Ее глаза, самая лучшая ее черта, были затуманены слезами. Энн потребовалась минута, чтобы сконцентрироваться:

– Джек… Джек Тейлор.

Была ли она рада меня видеть? Нет, в глазах все та же тоска. Я показал на стул:

– Могу я сесть?

Не слишком сложный вопрос, но он произвел на Энн неожиданное впечатление – она, похоже, собралась сбежать. Я сел и спросил:

– В чем дело?

К нам подходила официантка, и Энн расплакалась.

– Эй, я только что пришел, – пояснил я, – моей вины тут нет.

Я жестом отослал официантку, потому что у нее был такой вид, будто она собирается позвать полицейских. Мне хотелось протянуть руку, коснуться Энн, но я понимал, что испугаю ее еще больше, поэтому я ждал. Ее плечи содрогались от беззвучных рыданий. Постепенно она успокоилась, взяла салфетку и, начав вытирать глаза, сказала:

– Извини.

Почему я не был одним из тех парней, которые в таких ситуациях вытаскивают белоснежный платок и помогают даме вытереть слезы? Я спросил:

– За что? Тебе плохо – это не преступление.

Она слегка улыбнулась:

– Наверное, я выгляжу ужасно.

В моих глазах? Да ни за что в жизни. Но я оставил эту мысль при себе. У меня родилась куча вопросов, но я проговорил:

– Как насчет кофе? И куска торта? Эй, я знаю, они тут пекут жуткий сырный торт.

Тут Энн взглянула на меня. В тот короткий период, когда мы были любовниками, она после секса обожала выпить горячего какао с куском сырного торта. А я? Испытывал только радость от того, что лежу рядом с ней, только сердцебиение. Она кивнула:

– Кофе бы не помешал. Извини, я выйду, чтобы подправить лицо.

Женщины – они такие. На ваших глазах они умирают от горя, потом идут в дамскую комнату и возвращаются оттуда кинозвездами. А мужики? Ну, они горевать не умеют, если не считать упаковки пива и стакана виски в качестве утешения. Я подозвал официантку. Та неохотно приблизилась, и я спросил:

– Как насчет двух кофе?

Она состроила гримасу человека, готового тебя убить, и пробурчала:

– Сливки?

– Хорошая мысль. Давайте в полном комплекте.

Официантка потопала прочь. Я решил, что она давно уже не перечитывала последние строчки «Дезидераты». Надо будет посмотреть, что говорит по этому поводу мой календарь с пурпурным сердцем. Уж пусть будет что-то стоящее, иначе ему уготована мусорная корзина. Принесли кофе. Хоть я лишь недавно стал экспертом, я сразу понял, что кофе растворимый. Его выдавал запах Неудивительно, что глянцевые журналы печатают статьи про кофеиновых снобов.

Вернулась Энн в обновленном макияже. Но глаза… они не отыскали прикрытия, во всяком случае эмоционального. Она робко улыбнулась, села и произнесла фразу, которая может похоронить любой разговор:

– Ну, Джек, расскажи мне все новости.

Может быть, дело в возрасте, или я стал раздражительным, но мне до смерти надоели болтовня, пустые разговоры, чтобы занять время. Я прямо заявил:

– Кончай с этим дерьмом.

Энн отпрянула, но я еще не закончил:

– Я не видел тебя сто лет, а ты несешь эту вежливую чушь. Тебя явно избили – и что?… Будем говорить о погоде? Кончай с этим, черт побери.

Бог мой. Я надеялся, что официантка не слышит. Энн уже была готова вскочить, затем взяла чашку и отпила глоток Рука у нее слегка дрожала. Она глубоко вздохнула:

– Ты знаешь, я вышла замуж?

Я кивнул, чувствуя глухую тоску в сердце. Мои глаза остановились на ее пальце, на блестящем золотом кольце. Энн бездумно поворачивала его. Из всех путей, которыми следует наш разум, особенно когда ему угрожают, я запомнил один, изложенный моим другом-психом Саттоном. Мы сидели в пабе в Северном Керри, одном из тех старых заведений, где даже в три часа ночи хозяин бросал на стойку ключи и говорил:

– Закройте все, когда закончите, ребята.

Вот-вот, именно такое редкое место, неоценимое сокровище. Я тогда все еще был полицейским и нес службу среди студентов. Я должен был усмирять студентов, разгонять вечеринки, где курили травку, вытаскивать ребятишек из реки – обязанности, которые сводят вас с ума. У меня было два дня выходных, и мы с Саттоном всерьез запили. Под всерьез надо понимать, что пили мы без продыха. Даже во время похмелья. Саттон руководил процессом и как раз наливал две кружки пива, стоя за стойкой. Он поставил кружки, чтобы осела пена, и взял пригоршню яиц, плавающих в какой-то жидкости в сосуде, стоящем на нижней полке.

– Маринованные, чтоб меня украли… наверное, вроде нас. Хочешь попробовать?

Я отказался, так что он съел два яйца, и пока жевал, проговорил:

– Джек, я не рассказывал тебе о мужиках, которые играют со своим обручальным кольцом?

Я помнил, но ответил отрицательно.

Саттон откинул голову назад, сунул целое яйцо в рот и принялся жевать, как лошадь. Сказал:

– Те парни, которые балуются со своим обручальным кольцом, одержимы сексом.

Я не принял его заявление всерьез, пожал плечами, но в последующие годы стоило мне увидеть мужика, крутящего свое обручальное кольцо, как я думал: «Ого!»

Вернемся к Энн, к ее вопросу, знал ли я о том, что она вышла замуж. Еще бы мне не знать. Ответил:

– Да, слышал.

Она направила взор куда-то над моей головой и начала:

– Тим, мой муж, он неплохой человек, но он иногда… выходит из себя.

Я подумал про себя: «Вот как вы теперь это обозначаете». Вслух же произнес:

– Из-за чего?

Она взмахнула рукой:

– Теперь в полиции все иначе, не так, как в то время, когда ты служил, Джек Сегодня почти невозможно быть полицейским. После Эббилары, после того случая, когда учитель убил свою дочь, люди возненавидели полицию. Тима это так злит… что он иногда не сдерживается. Это у него помимо воли.

Вот вам самое часто употребляемое оправдание в ирландской психологии. Неважно, какие пакости совершаются, какое зло причиняется, песня остается той же: «У него это помимо воли».

Разумеется, все это чушь, все-то они понимают, да еще и злорадство потом испытывают. Если вы когда-нибудь достигните уровня прощения, ваша молитва может быть только такой: «Отче наш, прости их, хотя они ведают, что творят».

Я потянулся за сигаретой. Теперь уже и моя рука дрожала.

– Ах, Джек, эти сигареты тебя убьют.

Пришлось прикусить язык, чтобы не сказать: «Скорее, такие парни, как твой муж».

Чтобы протянуть время, я отпил глоток кофеина, и мне слегка полегчало.

– Так он тебя бьет? – спросил я после паузы.

Этот стыд на ее лице, жуткий взгляд жертвы, которая считает, будто она заслуживает этого наказания, что усиливает ужас преступления.

Господи.

Энн ответила:

– На него очень давили, обвинили во взяточничестве. Тиму нравится быть полицейским. Если бы он им не был… он бы…

Тот Тим Коффи, которого я помнил, способен построить гнездо в вашем ухе и взять с вас же арендную плату. Тот еще тип придурка, самый большой человек в полиции, хотя вся правда в том, что он просто большой. Как все хулиганы от природы, Коффи способен выжить всюду. Я сказал:

– Что бы с ним тогда случилось? Он бы кончил, как я?

По ее лицу я понял, что она не это хотела сказать. Она, как говорят американцы, «не соединила точки» или «не просчитала». Я внезапно вздрогнул, сообразив, что Энн, скорее всего, вообще обо мне не думает.

Она взглянула на меня:

– Извини, Джек, я ничего такого не хотела сказать. Короче, я начала канючить: женщины обычно так делают, когда напуганы. Я пыталась перестать, но во мне как дьявол засел. У Тима плохой характер, и он не сдержался.

Последнее новшество для оправдания насилия. «Не сдержался» – вместо того чтобы назвать его злобной сволочью. Мужик убивает всю свою семью и говорит: «Я не сдержался».

Я тоже готов был перестать сдерживаться. Спросил:

– Это первый раз?

Энн выставила все свои колючки:

– Прости?

– Он навалял тебе в первый раз?

– Да.

Она лгала, я мог это понять, может быть, даже посочувствовать немного. Тут ей пришла в голову мысль, и она встревоженно проговорила:

– Ты ведь ничего не будешь делать, Джек?

– Делать? Что я могу сделать? Он ведь полицейский.

Тут наступил самый тяжелый момент. Энн схватила меня за руку, и меня будто электричеством ударило. Черт, ты строишь стену вокруг своих чувств, настоящую крепость, чтобы изолировать свои нервные окончания, и какое-то легкое прикосновение – и вся крепость рассыпается. Блин. Она умоляла меня:

– Джек, я хочу, чтобы ты мне пообещал. Дай мне слово.

Я встал, почувствовав нечто вроде головокружения и уж определенно тошноту. Достал какие-то деньги, рассыпал их по столику и сказал:

– Этого я тебе обещать не могу.

Выйдя из кафе, я обнаружил, что льет дождь. Когда, твою мать, он успел начаться? Моя белая рубашка промокла, а проезжающая машина залила грязной водой мои брюки. Я вполне мог кого-нибудь убить. Свернул налево, бормоча себе под нос:

– Мне нужно провести расследование. Вот чем я займусь – расследованием.

Человек, показавшийся мне знакомым, проходя мимо, заметил:

– Это плохой признак – говорить самому с собой.

Еще бы мне не знать!