Книга В подвалах отеля "Мажестик" онлайн - страница 2

Глава 2
Мегрэ совершает прогулку на велосипеде

Зажав трубку в зубах, засунув руки в карманы широченного пальто с легендарным бархатным воротником и сбив на затылок котелок, Мегрэ наблюдал, как американка яростно отчитывала директора отеля.

Стоило посмотреть в эту минуту на комиссара Мегрэ, и сразу становилось ясно, что о какой-либо симпатии между ним и мисс Эллен Дерромен не могло быть и речи.

– Что она говорит? – со вздохом спросил он, прерывая тирады американки, в которых не мог понять ни слова.

– Она спрашивает, правда ли, что миссис Кларк убита, звонили ли по телефону в Рим, чтобы уведомить о случившемся мистера Освальда Кларка; она хочет знать, куда перенесли тело и можно ли…

Но американка не дала ему договорить. Она слушала с нетерпением, сердито насупив брови, потом бросила на Мегрэ весьма неласковый взгляд и снова затрещала по-английски.

– Что она говорит?

– Она требует, чтобы ее провели к телу и чтобы…

Тут Мегрэ осторожно взял американку под руку и повел ее к раздевалке. Но он хорошо знал, что при этом она подскочит от негодования. Совсем так, как раздражавшие его героини американских фильмов! А с какой ужасающей четкостью она печатала шаг! Все служащие с любопытством смотрели на нее сквозь стеклянные перегородки.

– Войдите, пожалуйста, – с легкой иронией сказал вполголоса комиссар.

Американка сделала три шага, увидела на полу нечто, прикрытое одеялом, разом остановилась и снова забормотала по-английски.

– Что она говорит?

– Она просит, чтобы сняли с покойной покрывало…

Мегрэ удовлетворил эту просьбу, не сводя с американки глаз. Он видел, как она вздрогнула, но тотчас овладела собой, хотя зрелище поистине было ужасным.

– Спросите у нее, узнает ли она миссис Кларк.

Американка пожала плечами и как-то особенно неприятно застучала своими высоченными каблуками.

– Что она говорит?

– Говорит, что вы не хуже ее это знаете.

– В таком случае попросите ее, пожалуйста, пройти в ваш кабинет, мне нужно задать ей несколько вопросов.

Директор стал переводить. Мегрэ воспользовался этим и прикрыл лицо убитой.

– Что она говорит?

– Она говорит, что не пойдет.

– Вот как! Будьте добры сообщить ей, что я состою начальником особого отдела Уголовной полиции…

Мисс Эллен посмотрела на него в упор и заговорила, не дожидаясь перевода сказанной им фразы. Мегрэ проворчал свою неизменную присказку:

– Что она говорит?

– Чтоу она говрит? – передразнила его американка с непонятным раздражением. И снова застрекотала по-английски, словно разговаривая сама с собой.

– Переведите мне, что она сказала. Пожалуйста.

– Она сказала: «Прекрасно видно, что он из полиции, что…»

– Ну говорите, не стесняйтесь!

– Что достаточно поглядеть на ваш котелок и на вашу трубку… Уж извините меня, вы ведь сами просили перевести… Она заявляет, что не будет отвечать на ваши вопросы.

– Почему?

– Сейчас спрошу ее…

Эллен Дерромен выслушала директора, закуривая сигарету, еще раз пожала плечами и произнесла несколько слов.

– Она говорит, что никому не обязана отдавать отчет и подчинится только официальному вызову…

Тут американка бросила на Мегрэ последний взгляд, круто повернулась и все такой же решительной походкой двинулась к лестнице.

Директор, несколько встревоженный, перевел глаза на комиссара и, к великому своему удивлению, увидел, что тот улыбается.

В подвале было так жарко, что Мегрэ пришлось снять пальто, но он не расстался ни с котелком, ни с трубкой. Заложив руки за спину, он с самым миролюбивым видом прохаживался по коридорам, время от времени останавливался перед застекленной перегородкой какого-нибудь отделения, словно перед стеклянной стенкой аквариума.

Да на него и производило впечатление аквариума это обширное подземелье, где весь день работа шла при электрическом свете. Океанографический музей. В каждой застекленной клетке суетились более или менее многочисленные живые существа; обитатели подвала сновали взад и вперед, переносили тяжести, котлы, стопки тарелок, пускали в ход грузовые лифты, подъемники для посылаемых наверх кушаний или же торопливо снимали и подносили к уху маленькие телефонные трубки.

«Привести бы сюда дикаря из дебрей Африки. Что бы он сказал, глядя на это зрелище?..»

Явились чиновники из прокуратуры, но долго не задержались – пробыли несколько минут, и, как всегда, следователь предоставил Мегрэ полную свободу действий. Два-три раза Мегрэ говорил по телефону из стеклянной каморки Рамюэля.

У Жана Рамюэля был такой кривой нос, что всегда казалось, будто лицо этого счетовода повернуто в профиль. Кроме того, он, несомненно, страдал болезнью печени. Не зря он перед тем, как приступить к завтраку, который ему принесли на подносе, вытащил из кармана жилета бумажный пакетик с белым порошком и растворил это снадобье в стакане воды.

Между часом и тремя часами дня горячка достигла предела, работа шла в таком быстром темпе, что, казалось, тут с бешеной скоростью крутят киноленту.

– Простите… Извините…

Поминутно кто-нибудь наталкивался на комиссара Мегрэ, но тот невозмутимо продолжал свою прогулку, останавливался, снова шагал, иногда задавал вопрос.

Многих ли он втянул в разговор? Человек двадцать, не меньше. Шеф-повар объяснил ему, как в отеле действует кухня. Рамюэль сообщил, что означают разные цвета талонов.

Все так же сквозь стекло перегородки он наблюдал, как завтракали в «курьерской столовой». К завтраку спустилась Гертруда Бормс, бонна маленького Кларка, толстая особа с хмурым лицом.

– Говорит она по-французски?

– Ни слова…

Она много ела, болтая с шофером в ливрее, сидевшим напротив нее.

Самое любопытное зрелище представлял собою Проспер Донж, хлопотавший в своем кафетерии. Он очень походил на золотую рыбку в банке – шевелюра у него была огненно-рыжая, цвет лица почти кирпичный, как это нередко бывает у рыжих, а губы толстые и оттопыренные, как у рыбы.

Так же, как рыба, он время от времени приникал лицом к стеклянной стенке и удивленно таращил глаза, вероятно, изумляясь тому, что комиссар полиции до сих пор еще не сказал ему ни слова.

Мегрэ разговаривал со всеми, но как будто и не замечал присутствия Проспера Донжа, хотя тот был главным свидетелем – ведь именно он обнаружил труп!

Проспер Донж тоже позавтракал, присев за столик в своем кафетерии, и три подручные толстухи усердно суетились вокруг него. Ежеминутно трещал звонок, и в окошечке появлялся подъемник. Донж хватал лежавший там талон, ставил на его место поднос с заказанными кушаньями, и подъемник двигался вверх, на какой-нибудь этаж отеля.

Вся эта торопливая суета, с виду такая сложная, в сущности, была довольно проста. Большой ресторан отеля, где в этот час, вероятно, завтракало человек двести-триста, находился как раз над кухней, и большинство заказов отправляли именно туда. Всякий раз, как клетка подъемника спускалась, сверху доносились неясные звуки музыки.

Некоторые клиенты, однако, ели у себя в номере, и для их обслуживания имелся на каждом этаже коридорный. На одном уровне с подвальными помещениями находилась закусочная, которая с пяти часов вечера превращалась в дансинг.

За телом приехали из судебно-медицинской экспертизы и два специалиста из отдела криминалистики, которые, вооружившись сильными лампами и фотоаппаратами, с полчаса исследовали шкаф № 89, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев.

Все это, казалось, не интересовало Мегрэ. Разве ему не сообщат результаты, когда он потребует?

Со стороны могло показаться, что он лишь из любопытства знакомится с тем, как поставлено дело в прославленном отеле. Он поднялся по узкой лестнице, отворил и тотчас же закрыл дверь на первой площадке, так как очутился в большом, шумном зале ресторана, где стоял гул от разговоров, звяканья вилок и звуков музыки.

Он поднялся выше. Коридор, бесчисленные нумерованные двери, бесконечная ковровая дорожка красного цвета.

В сущности говоря, каждый клиент мог спуститься в подвал по черной лестнице. Так же было и со служебным входом на улице Понтье. Вращающуюся дверь парадного подъезда с Елисейских полей стерегли два шофера, швейцар и рассыльные, но любой прохожий мог проникнуть в «Мажестик» через служебный вход, и, вероятно, никого не встревожило бы его появление.

Та же история и в большинстве театров, которые строго охраняются с одной стороны, но открыты, как ветряные мельницы, со стороны артистического подъезда.

Время от времени в раздевальню входили люди в белых куртках. Вскоре они выходили оттуда хорошо одетые, со шляпой на голове.

Сменялись бригады. Шеф-повар отправился вздремнуть в задней комнате, как это бывало всегда между горячкой в часы завтрака и горячкой, начинавшейся в обеденное время.

В четыре часа дня послышалась музыка, на этот раз громкая, звучавшая близко – в соседнем помещении дансинга. Проспер Донж с удрученным видом заваривал чай в выстроенных рядами маленьких чайниках, наливал сливки в микроскопические молочники, потом подходил к стеклянной перегородке и тревожно поглядывал на Мегрэ.

В пять часов ушли три его помощницы, их заменили две другие. В шесть часов он отнес счетоводу Рамюэлю груду талонов и какой-то список – вероятно, итог отпущенного из кафетерия. Затем тоже направился в раздевальню, вышел из нее в своем обычном костюме, взял велосипед, который успел починить ему рассыльный.

На дворе уже стемнело. На улице Понтье было людно и шумно. Лавируя между такси и автобусами, Проспер Донж двинулся к Елисейским полям. Не доезжая до площади Этуаль, он вдруг повернул обратно, возвратился на улицу Понтье, вошел в магазин, торговавший радиоприемниками и телевизорами, и заплатил в кассу триста франков с небольшим – месячный взнос за купленный в рассрочку приемник.

Снова Елисейские поля. Затем, без всякого перехода, величественное спокойствие авеню Фош, бесшумно проезжавшие, словно скользившие автомобили. Проспер Донж не спеша нажимал на педали, как человек, которому предстоит еще долгий путь, как добропорядочный обыбатель, который каждый день в один и тот же час проезжает по той же дороге. Сзади послышался голос:

– Вы не возражаете, господин Донж, если я немного провожу вас?

Донж затормозил так резко, что дернулся в сторону и чуть не задел велосипед Мегрэ. Ведь рядом с ним ехал Мегрэ на слишком маленьком для него велосипеде, который он взял на время у рассыльного отеля «Мажестик».

– Не понимаю, – продолжал Мегрэ, – почему все, живущие в пригородах, не ездят на велосипедах. Это куда здоровее и приятнее, чем поездки в автобусах или на трамваях!..

Они въехали в Булонский лес. Вскоре перед ними заблестели отражавшиеся в озере электрические фонари.

– Вы были так заняты весь день, что я не решился побеспокоить вас на работе…

Мегрэ равномерно, как опытный велосипедист, нажимал на педали. Время от времени слышалось тихое пощелкивание заднего колеса.

– Вы не знаете, чем занимался Жан Рамюэль до того, как поступил в «Мажестик»?

– Служил счетоводом в банке… В банке Атума на улице Комартен…

– Гм-м… Банк Атума… Хорошего мало… Какая-то странная физиономия у этого Рамюэля… Лживая какая-то. Верно?

– Он очень болезненный человек, – тихо сказал Проспер Донж.

– Осторожнее… Вы заехали на тротуар… Я хотел бы задать один вопрос, боюсь только, что вы сочтете его неделикатным… Вы буфетчик в кафетерии… Хорошо. И вот я думаю: что за случай привел вас к такой профессии?.. Поймите меня… У меня сложилось впечатление, что вы занимаетесь этим делом отнюдь не по призванию; ведь в юности, в шестнадцать-семнадцать лет, человек не говорит себе: «Я стану буфетчиком в кафетерии…» Осторожнее!.. Если вы будете так шарахаться в сторону, вас собьет машина. Что вы сказали?

Донж унылым голосом объяснил, что он подкидыш, был отдан из воспитательного дома в семью фермера, арендовавшего землю в окрестностях Витриле-Франсуа, жил там до пятнадцати лет. Потом ушел в город, нашел себе место в кафе – сначала рассыльного, а потом официанта.

– Когда отбыл военную службу, со здоровьем у меня было неважно, и я решил пожить на юге… Служил официантом в Марселе, потом в Каннах. Только, знаете ли, в «Мирамаре» нашли, что я не подхожу для шикарного ресторана. «Неблагодарная внешность», – сказал директор, и меня перевели в кафетерий… Я прослужил там несколько лет, а потом переехал в Париж, и меня взяли в кафетерий «Мажестика».

Они проехали через мост Сен-Клу, раза три сворачивали в узенькие переулки и наконец остановились у довольно крутого холма. Проспер Донж, слез с велосипеда.

– Вы и дальше поедете? – спросил он.

– Если вы ничего не имеете против. Проведя целый день в подвале гостиницы, я еще лучше понимаю ваше желание жить в деревне… Вы, наверно, копаетесь у себя в саду…

– Немного…

– Цветы разводите?

– И цветы и овощи…

Теперь они поднимались в гору по плохо вымощенной и плохо освещенной. улице, толкая впереди себя свои велосипеды; обоим стало жарко, дышали они тяжело и реже перекидывались словами.

– А знаете, что я открыл, когда бродил по вашим коридорам и затевал разговор то с одним, то с другим служащим? Оказывается, вчера ночевали в подвале не меньше трех человек. Во-первых, Жан Рамюэль… Тут, говорят, довольно забавная история: у его сожительницы прескверный характер и чуть что она без стеснения выставляет его за дверь. Три-четыре дня назад она опять его выгнала, и он оставался ночевать в отеле. Разве директор разрешает?

– По правилам запрещается, но, надо сказать, закрывают глаза…

– Кроме Рамюэля, ночевал также танцор Зебио, как вы называете его… любопытный малый, правда? Жгучий стройный брюнет, такой аргентинец, что уж дальше некуда. На афишах с его портретом, развешанных в дансинге, он носит имя Эвзебио Фуальдес… А в его документах значится, что он уроженец Лилля и настоящее имя сего южноамериканца Эдгар Фагоне. Вчера в дансинге устраивался ужин с танцами в честь известного киноактера. Зебио пробыл там до половины четвертого утра… По-видимому, он так беден, что предпочитает переночевать в подвале отеля, чем потратиться на такси. Проспер Донж остановился у газового фонаря и стоял там, весь красный, с тревогой глядя на своего спутника.

– Вы что? – спросил Мегрэ.

– Я уже дома… Мне…

Из-под входной двери маленького домика, сложенного из тесаного камня, пробивалась полоска света.

– Я очень побеспокою вас, если на минутку зайду к вам?

Мегрэ мог бы поклясться, что у этого рослого вялого человека задрожали колени, что у него перехватило дыхание и закружилась голова. Наконец он пробормотал с трудом:

– Как вам угодно…

Он достал из кармана ключ и отпер дверь, ввел велосипед в коридор и машинально, как, должно быть, всегда это делал, крикнул:

– Это я!

В конце коридора была застекленная дверь в кухню, где горел свет. Донж вошел.

– Позволь тебе представить…

Шарлотта сидела перед кухонной плитой; засунув ноги в духовку и откинувшись на спинку стула, она подшивала комбинацию из розового шелка.

Увидев постороннего, она смутилась, вытащила ноги из духовки и нащупала под стулом свои шлепанцы.

– Ах, ты не один!.. Прошу у гостя извинения… На столе стояла недопитая чашка кофе и тарелочка, на которой остались лишь крошки пирожного.

– Входите, пожалуйста… Присядьте… Проспер так редко приводит гостей.

В кухне было тепло. Из приемника, превосходного, новенького приемника, лилась музыка. Шарлотта была в халате, в чулках, завернутых валиком под коленками.

– Как? Комиссар? Что случилось? – встревожилась она, когда Проспер Донж представил ей Мегрэ.

– Не беспокойтесь, мадам. Ничего не случилось. Просто мне пришлось сегодня поработать в «Мажестике», и я познакомился с вашим мужем…

При слове «муж» она посмотрела на Проспера и засмеялась.

– Это он вам сказал, что мы женаты?

– Я так подумал…

– Да нет!.. Присядьте, пожалуйста. Просто мы живем вместе… Думается, мы с ним больше всего друзья-приятели… Верно, Проспер?.. Мы ведь сто лет друг друга знаем… Заметьте, если бы я захотела, он бы женился на мне… А я, наоборот, все говорю ему: зачем? Что от этого изменится?.. Ведь нашим знакомым известно, что я была танцовщицей, потом плясала с посетителями в кабаре на Лазурном берегу… А вот теперь растолстела, расплылась, и приходится мне работать при туалете в ночном ресторане на улице Фонтен… Слушай, Проспер, ты заплатил за приемник?

– Ну конечно…

Диктор объявил, что будет передаваться беседа по вопросам сельского хозяйства, и Шарлотта выключила приемник, потом, заметив, что халат у нее распахнулся, заколола его английской булавкой. На плите тушилось немудреное рагу. Шарлотта задумалась – не накрыть ли на стол? А Проспер Донж не знал, что делать, как держать себя.

– Может быть, перейдем в гостиную? – сказал он.

– Ты забыл, что там не топлено. Вы замерзнете! Если вам нужно поговорить с глазу на глаз, я могу уйти в спальню, кстати, оденусь там. Надо вам сказать, господин комиссар, что мы с Проспером будто в прятки играем: я вернусь с работы – ему надо уходить; а когда он возвращается – мне уже пора собираться. Едва успеваем вместе поесть. Даже выходные дни у нас почти никогда не совпадают, так что, когда он свободен, ему самому приходится стряпать для себя… Не хотите ли выпить стаканчик? Ты уж тут угощай, Проспер, а я пойду…

Мегрэ живо возразил:

– Нет, нет, мадам… Останьтесь, пожалуйста… Я сейчас ухожу… Представьте себе, нынче утром в отеле «Мажестик» совершено преступление… Я хотел получить у вашего друга кое-какие сведения, поскольку это произошло в подвале и в такое время, когда он был там почти что один.

Было нелегко продолжать эту жестокую игру – слишком уж мучительную тревогу выражало лицо Проспера Донжа, напоминавшего не то рыбу, пойманную на крючок, не то испуганного барана. Он старался держаться спокойно, и это ему почти удавалось. Но ценой каких внутренних терзаний!..

Шарлотта, ничего не подозревая, спокойно наливала коньяк в рюмки с золотым ободком.

– Кого же убили? Кого-нибудь из служащих? – спросила она удивленно, но без особого волнения.

– Преступление произошло в подвале, но убитый вовсе не из служащих… Очень темное дело. Представьте себе, убили клиентку отеля, богачку, остановившуюся в «Мажестике» с мужем, сыном, его бонной и гувернанткой… Занимали они роскошный номер, за который платили больше чем тысячу франков в сутки… И вот сегодня в шесть часов утра ее нашли удушенной, и не в ее апартаментах, а в подвале, в раздевальне. По всей вероятности, преступление совершено именно там… Зачем эта женщина пришла в подвал?.. Кто мог завлечь ее туда и каким образом?.. Да еще в такой час, когда обычно особы ее положения спят глубоким сном…

У Шарлотты на мгновение чуть сдвинулись брови, как будто ей пришла в голову какая-то мысль, которую она тотчас отогнала. Она бросила быстрый взгляд на Проспера, гревшего руки над плитой. Руки у него были очень белые, толстые пальцы поросли рыжими волосками.

Мегрэ безжалостно продолжал свой рассказ:

– Нелегко будет установить, зачем эта миссис Кларк явилась в подвал…

Мегрэ затаил дыхание, стараясь не шевелиться и по видимости рассматривал узор на клеенке, покрывавшей стол. Стояла такая мертвая тишина, что упади иголка, и то было бы слышно.

Казалось, Мегрэ хотел дать Шарлотте время справиться с волнением. Она оцепенела. Из ее полуоткрывшихся губ не вырвалось ни одного звука. Наконец Мегрэ расслышал что-то вроде глухого стона:

– А-ах! Что поделаешь!.. Это его ремесло! Это его долг…

– И вот я хочу спросить, не знали ли вы ее?..

– Я?..

– Не под именем миссис Кларк, которое она носит недавно, около шести лет, а под именем Эмильены или, скорее, Мими… Она служила танцовщицей при ресторане в Каннах в то время, когда…

Бедная толстуха Шарлотта! Как плохо она играла комедию. Как неумело она устремила глаза на потолок, словно старалась что-то вспомнить. Какие она сделала наивные, слишком наивные глаза!

– Эмильена?.. Мими?.. Нет, что-то не помню… Вы уверены, что она была в Каннах?..

– Да, в ресторане, который назывался тогда «Прекрасная звезда», как раз за набережной Круазет…

– Удивительно… Не помню никакой Мими… А ты, Проспер?

Он едва не задохся. Зачем заставляют его говорить, когда у него словно тисками сдавило горло?

– Н-нет…

Внешне как будто ничего не изменилось. По-прежнему в кухне стоял приятный запах, как обычно в маленьких уютных квартирах, где от стен веет спокойствием, по-прежнему разливался вкусный, такой домашний аромат мясного рагу с поджаренным луком, которое тушилось на слабом огне. Стол покрыт клеенкой в красную клетку. Крошки пирожного. Как большинство женщин, склонных к полноте, Шарлотта, вероятно, обожала сладости и пировала в одиночестве, поглощая всякие печенья.

А эта недошитая комбинация из розового шелка!

И вдруг разразилась катастрофа. В точности еще ничего не было сказано. Любой вошедший в этот дом подумал бы, что супруги Донж любезно принимают у себя соседа.

Но никто из присутствующих не осмеливался открыть рта. Бедняга Проспер с лицом, рябым от оспы, как шумовка, закрыл свои голубые глаза и стоял у плиты, шатаясь так сильно, что страшно было, как бы он вдруг не рухнул на пол.

Мегрэ поднялся со вздохом.

– Ну, простите, что побеспокоил вас… Мне пора…

– Я сейчас отопру дверь, – быстро затараторила Шарлотта. – Да и мне тоже пора одеваться… В десять часов я должна быть на месте, а здесь по вечерам ходит только один автобус в час… Так что надо заранее…

– До свиданья, Донж…

– До свида…

Быть может, он произнес все слово полностью, но расслышать было невозможно. Мегрэ взял свой велосипед, стоявший у крыльца. Дверь захлопнулась. Хорошо было бы посмотреть в замочную скважину, но кто-то шел по улице, и Мегрэ не хотелось, чтобы его застали в такой позе.

Он спустился по склону на тормозах и остановился перед бистро.

– Разрешите оставить у вас велосипед, завтра утром пришлю за ним.

Выпив стаканчик у стойки, он пошел к мосту Сен-Клу, на остановку автобуса.

А в Париже бригадир Люка уже больше часа звонил по всем телефонам, тщетно пытаясь разыскать своего начальника.