Книга Другой мир онлайн

Родом я из Геддерланда. От наших фамильных владений уцелело всего несколько акров вересковой пустоши и болота, окаймленного соснами, которые скрипят на ветру. Ферма до того запущена, что на ней сохранилось лишь несколько комнат, пригодных для жилья, и, камень за камнем, она ветшает и разрушается. От некогда многочисленного рода осталась одна наша семья: родители, сестра и я.

Жизнь моя, начавшаяся так несчастливо, затем чудесным образом изменилась – я встретил человека, который поверил мне и сумел дать объяснение тому, что дотоле было известно лишь одному мне. Но до этого я много выстрадал, впал в отчаяние и, чувствуя себя совершенно одиноким среди людей, в конце концов начал сомневаться даже в бесспорных истинах.

Я родился не таким, как все. С первых же дней моего появления на свет вызывал всеобщее удивление. Объяснялось это вовсе не особенностями моего сложения (говорили, что я даже выглядел лучше других новорожденных), а цветом кожи. Была она хоть и не яркого, но отчетливо сиреневого оттенка, и при свете керосиновой лампы напоминала по цвету белую лилию, погруженную в воду. Так это выглядело в восприятии всех людей, сам же я вижу иначе – и цвета, и предметы. Кроме этой особенности, были у меня и другие, о которых я расскажу позже.

Хотя родился я с виду вполне здоровым, но рос крайне болезненным, был худым, плаксивым и до восьми месяцев ни разу не улыбнулся. Все уже потеряли надежду меня выходить. Врач из Звартендама заявил, что это – загадка природы, и единственный метод лечения – строгое соблюдение правил гигиены. Но и это не помогало, и я все больше хирел. Ждали, что со дня на день я покину этот мир. Отец, как мне кажется, смирился с этой мыслью, тем более, что ему, добропорядочному голландцу, было не очень-то лестно иметь столь необычного на вид сына. Зато мать полюбила меня еще сильней, и в конце концов ей даже стал нравиться странный оттенок моей кожи.

Дни текли размеренно, когда внезапно на помощь мне пришел случай: поскольку все, что происходило со мной, считалось противоестественным, это событие породило толки и наделало много шума.

Взамен ушедшей служанки в дом взяли девушку из Фрисландии – крепкую, честную, охочую до любой работы, но склонную к выпивке.

Фрисландке-то меня и доверили. Видя, до чего я тщедушен, она решила тайком от всех поить меня пивом, что по ее мнению исцеляло от всякой хвори.

Самое странное, что я и впрямь очень скоро окреп, но с тех пор отдавал явное предпочтение спиртному. Славная девушка в глубине души очень этому радовалась, к тому же ее весьма забавляло недоумение родителей и врача. В конце концов, припертая к стенке, она открыла свою тайну. Отец пришел в страшную ярость, врач негодовал, клеймя невежество и предрассудки. Служанки были строго-настрого предупреждены, меня же забрали из-под опеки фрисландки.

Я вновь стал худеть, чахнуть и, наконец, мать, повинуясь лишь любящему сердцу, вновь перевела меня на пивные дрожжи. Ко мне тотчас же вернулись сила и жизнерадостность. В результате проделанного опыта пришли к выводу, что для моего здоровья алкоголь просто необходим. Отца это открытие повергло в уныние, доктор ушел от ответственности, прописав мне лечебные вина, и с тех пор я стал превосходно себя чувствовать. Теперь в деревне только и было разговоров, что мне уготована судьба пьяницы и дебошира.

Вскоре мои близкие заметили во мне новую странность. Мои глаза, вполне обыкновенные с виду, вдруг помутнели и стали похожими на роговые оболочки, словно надкрылья майского жука.

Врач предрек мне слепоту. Впрочем, он был вынужден признаться, что сталкивается с подобным случаем впервые. Прошло еще немного времени, и зрачок полностью слился с радужной оболочкой.

Обратили внимание и на то, что я мог, не щурясь, долго смотреть на солнце. Я отнюдь не ослеп и могу даже утверждать, что вижу совсем неплохо.

И вот мне исполнилось три года. Соседи считали меня маленьким чудовищем, наверное, я и вправду казался уродом. Фиолетовый оттенок кожи почти не изменился; глаза целиком помутнели. Говорил я плохо и невероятно быстро, зато руки у меня были достаточно ловкими, а сам я мог, прекрасно выполнять движения, требовавшие не силы, а проворства. Никто не посмел бы отрицать, что я грациозен и приятен внешне – если бы не цвет кожи и не строение глаз, я ничем не отличался бы от других людей. Я про» являл себя достаточно смышленым, но в моих знаниях были огромные пробелы, которые никто не пытался восполнить. Ведь кроме матери и служанки меня не любил ни один человек на свете. У чужих я вызывал любопытство, а у отца – чувство постоянного стыда.

И если сначала он надеялся, что я стану таким же, как все, то со временем все его надежды рухнули. Я делался все более и более странным: и по своим привязанностям, и по привычкам, и по характеру. В шесть лет питался почти исключительно пивом и с трудом мог заставить себя проглотить хоть немного фруктов или овощей. Рос невероятно быстро и отличался крайней худобой и подвижностью. С легкостью плавал – держался на воде, как пробка, причем голова погружалась не больше, чем само тело.

Я был необычайно проворен. Бегал, как косуля, перепрыгивая через канавы и легко преодолевая недоступные для других препятствия. В мгновенье ока мог взобраться на верхушку бука или, ко всеобщему восторгу, вспрыгнуть на крышу фермы. Зато быстро уставал, если приходилось поднимать даже совсем легкий груз.

Все эти свойства, вместе взятые, являлись лишь отличительными признаками особой природы, но, увы, из-за них-то меня и считали чужаком, и встречали враждебно, хотя никто не ставил под сомнение мою принадлежность к роду, человеческому. Наверное, я выглядел уродом, но все же не таким, как те, что появляются на свет с рогами, звериными ушами, телячьей или лошадиной головой, с плавниками, без глаз или, наоборот, с третьим глазом, с двумя парами рук или ног или вообще без них. Моя кожа, несмотря на свой удивительный оттенок, все-таки напоминала нормальную, смуглую; глаза не казались отталкивающими, несмотря на непрозрачность. Необычная ловкость была просто особенностью моего организма, а потребность в пиве могла выглядеть заурядным пороком, переданным мне по наследству отцом-пьяницей; кстати, местные крестьяне, как и наша бывшая служанка, усматривали в этом лишь подтверждение своих представлений о пользе пива и правильности своих вкусов. Что же .касается моей быстрой и невнятной речи, разобрать которую было невозможно, то ее часто объясняли недостатками произношения – лепет, сюсюканье, заиканье свойственны многим детям. Таким образом, у меня не было никаких; четко выраженных признаков уродства, хотя моя внешность была весьма необычной и в целом вызывала недоумение. Но о самом удивительном моем свойстве близкие даже не подозревали. Никто не замечал, как сильно мое зрение отличается от зрения остальных.

И хотя какие-то предметы я видел хуже, чем многие люди, но замечал то, чего не видел никто другой. Особенно это проявлялось в отношении цветовой гаммы. То, что называют красным, оранжевым, желтым, зеленым, синим и голубым, мне казалось лишь оттенками серого, близкими к черному. Зато я различал фиолетовый цвет и цвета этой же гаммы, недоступные простому глазу. Позже я установил, что могу выделить до пятнадцати оттенков фиолетового цвета, так же отличающихся друг от друга, как, скажем, желтый от зеленого.

Кроме того, понятия «прозрачный» и «непрозрачный» тоже воспринимались мною иначе. Я плохо вижу сквозь стекло и воду: стекло кажется мне густоокрашенным, вода – тоже, даже если ее совсем немного, но она это свойство проявляет в значительно меньшей степени. Большинство кристаллов, называемых прозрачными, для меня лишь относительно являются таковыми, и наоборот, я могу видеть сквозь тела, которые для обычных людей – непроницаемы. В целом, гораздо больше предметов кажутся мне прозрачными, чем остальным людям; прозрачность и полупрозрачность встречаются моему глазу так часто, что для меня это скорее правило, тогда как непрозрачность – исключение. Таким образом, я умею видеть сквозь деревья, листву, лепестки цветов, железо, уголь.

Однако, при определенном объеме эти тела – например, большие деревья, метровая толща воды, глыбы угля или кварца, становятся препятствием для моего зрения.

Золото, платина, ртуть выглядят черными и непрозрачными, лед имеет черноватый оттенок. Воздух и пар прозрачны, но окрашены, как и многие предметы из стали и чистой глины. Облака не заслоняют мне солнце и звезды. К тому же я отчетливо различаю сами облака, плывущие по небу.

Близкие, как я уже говорил, совсем не замечали необычности моего зрения: они считали, что я неправильно воспринимаю цвета, только и всего. Такое отклонение встречается слишком часто, чтобы уделять ему особое внимание. Кроме того, оно никак не отражалось на моем поведении, поскольку очертания предметов я видел не хуже, а может быть даже лучше, чем большинство людей. Отличить по цвету один предмет от аналогичного ему представляло для меня трудность лишь в том случае, если я видел эти предметы впервые. Когда кто-то при мне называл один жилет синим, а другой – красным, то подлинные, видимые мною цвета не имели для меня значения, синий и красный превращались в чисто мнемонические, то есть способствующие запоминанию понятия.

Из этого вы могли бы сделать вывод, что между цветами, которые видел я, и палитрой красок, принятой среди остальных, существовало какое-то соответствие, как будто бы я воспринимал цвета так же, как прочие люди. Но я уже говорил, что если красный, зеленый, желтый, синий и так далее являются чистыми цветами, наподобие цветов призмы, то я их воспринимаю как оттенки темно-серого. В природе, где ни один цвет не встречается в чистом виде, все происходит иначе: любая вещь, именуемая зеленой, мне кажется состоящей из многих цветов ^[1]. Правда, следующий предмет, также называемый зеленым, который для вас ничем не отличается от нее, я воспринимаю совсем по-другому. Как вы уже поняли, моя цветовая гамма не соответствует общепринятой: если для меня желтый – и молочно-белый, и золотой, то все равно, что называть красным – это и мак, и василек.

И даже если разница между моим зрением и зрением остальных людей ограничивалась бы только вышеизложенным, одно это уже было бы необычно само по себе. Однако, все это сущая малость по сравнению с тем, что мне предстоит рассказать вам. Особый мир, имеющий иную окраску, мир, к которому нельзя применить человеческие понятия «прозрачный» и «непрозрачный»… Способности видеть сквозь облака, различать звезды на ночном, затянутом тучами небе, наблюдать сквозь деревянные стены за тем, что происходит в соседней комнате или на улице – ничто по сравнению с тем, что я вижу живой мир, мир, существующий бок о бок с нашим, мир, о котором никто даже не подозревает, ибо ни разу между ними не было установлено никакого контакта. Что значит все это после того, как я обнаружил на нашей планете иную форму жизни, живое сообщество, представители которого и строением, и внешним видом, способом существования и размножения, появлением на этот свет и исчезновением с него не похожи ни на одно известное нам живое существо? Эта фауна сосуществует рядом с нами, может свободно проходить сквозь нас, влияет на все, что нас окружает и, в свою очередь, подвержена нашему влиянию, черпая в нем силу. Эти существа, и я это доказал, тоже ничего не ведают о нас. Таким образом, ничего не зная друг о друге, мы и они растем и развиваемся.

Это целый живой мир, столь же разнообразный, как и наш, столь же, а может быть, и более могущественный, ибо он опосредованно влияет на жизнь всей нашей планеты! Таинственные создания обитают в воде, в воздухе и на суше, воздействуя на окружающую среду иначе, чем мы, но с неслыханной энергией и тем самым косвенно влияют и на людей, и на их судьбы, как мы в свою очередь влияем на них…

Вот что я видел, что продолжаю наблюдать – единственный среди людей и животных, вот что я страстно изучаю уже пять лет, после того, как в детстве и юности смог лишь установить, что эти явления существуют.

Установить! Насколько я себя помню, меня бессознательно влекли к себе эти столь непохожие на нас существа. Сначала я путал их с другими представителями живого мира. Но обнаружив, что никто не замечает присутствия этих существ, выказывая к ним полнейшее безразличие, не стал рассказывать о том, что вижу. В шесть лет я прекрасно отличал их от полевых растений и домашних животных, но иногда принимал за них лучи света, водные потоки и облака. Это происходило из-за того, что эти существа – неосязаемы, и я ничего не ощущаю при соприкосновениях с ними. Они отличаются разнообразием форм, но бывают столь малы в одном из трех измерений, что их можно принять за перемещающиеся в пространстве нарисованные фигуры, плоскости или геометрические линии. Они проходят сквозь любые органические тела, и напротив, иногда застывают, словно натолкнувшись на невидимое препятствие… Но их подробное описание я дам позже. А пока хочу только указать на разнообразие их форм и очертаний, почти полное отсутствие объема, неосязаемость в сочетании с полной свободой движений.