Книга Создатель Вселенной онлайн

Глава 1

Призрак трубного зова провыл с другой стороны дверей.

Семь нот были слабыми и отдаленными: эктоплазменное излияние серебрянного фантома, если бы звук мог быть материалом, из которого образуются тени.

Роберт Вольф знал, что за раздвижными дверьми не может быть ни рога, ни трубящего в него человека. Минуту назад он заглядывал в этот стенной шкаф. Там не было ничего, кроме цементного пола, белых оштукатуренных стен, вешалок и крючков для одежды, полки и лампочки.

И все же он слышал эти трубные звуки, слабые, словно пелись по другую сторону стены самого мира. Он был один, так что ему не с кем было свериться относительно реальности того, что, как он знал, не могло быть реальным. Комната, в которой он стоял в трансе, была маловероятным местом для проведения такого опыта. Но он мог быть отнюдь не маловероятной личностью, способной испытать его. В последнее время его сон беспокоили странные и непонятные сновидения. В дневное время через его мозг проходили странные мысли и мимолетные образы, молниеносные, но живые и даже поразительные.

Они были нежеланными, нежданными и неудержимыми.

Он был встревожен. Быть готовым уйти на покой, а потом пострадать от психического срыва казалось нечестным.

Однако, это могло случиться с ним, как случалось с другими. Так что следовало бы сделать одно: дать обследовать себя врачу. Но он не мог заставить действовать себя так, как подсказывал разум. Он продолжал ждать и никому ничего не говорил, и всего меньше – своей жене.

Теперь он стоял в комнате отдыха нового дома в районе новостроек «Хохкам Хоумс», уставившись на двери стенного шкафа. Если рог протрубит вновь, он отодвинет дверь и покажет себе, что там ничего нет. И тогда, зная, что звуки производит его собственный больной мозг, он забудет о покупке этого дома. Он проигнорирует истерические протесты жены и увидится сначала с доктором, а затем с психотерапевтом.

– Роберт! – позвала его жена. – Разве ты недостаточно долго пробыл внизу? Поднимайся сюда. Я хочу поговорить с тобой и мистером Брессоном.

– Минутку, дорогая, – отозвался он.

Она позвала опять, на этот раз так близко, что он обернулся. Бренда Вольф стояла наверху лестницы, ведущей в комнату отдыха. Ей было столько же, сколько и ему – шестьдесят шесть. Вся красота, какая у нее некогда имелась, была теперь погреблена под жиром, под густо нарумяненными и напудренными морщинами, с толстыми очками и голубовато– стальными волосами.

Он вздрогнул при виде ее, как вздрагивал всякий раз, когда смотрел в зеркало и видел свою собственную плешивую голову, глубокие складки от носа до рта и звезды проборозженной кожи в виде лучей от покрасневших глаз. Не в этом ли его беда? Но был ли он в состоянии приспособиться к тому, что приходит ко всем людям, нравится им это или нет.

Или дело в том, что ему не нравилось в своей жене и в себе самом не физическое ухудшение, а знание, что ни он, ни Бренда не реализовали мечты своей юности? Было никак нельзя избежать следов рашпилей и надфилей времени на теле, но время было милостливо к нему, позволив жить так долго. Он не мог ссылаться на краткий срок в качестве оправдания за необразование у себя красоты души. Мир нельзя было винить в том, чем он был.

Ответственен он, и только он, по крайней мере, он был достаточно силен, чтобы посмотреть этому факту в лицо.

Он не попрекал вселенную или ту ее часть, которая являлась его женой.

Он не визжал, не рычал и не хныкал, как Бренда.

Бывали времена, когда легко было захныкать или заплакать. Сколько человек не могли ничего вспомнить о периоде до двадцатилетнего возраста? Он думал, что двадцатилетнего, потому что усыновившие его Вольфы сказали, что он выглядел именно такого возраста. Он был обнаружен стариком Вольфом, бродившим в горах Кентукки, неподалеку от границы с Индианой. Он не знал ни кто он такой, ни как он туда попал. Кентукки или даже Соединенные Штаты Америки ничего для него не значили, так же как и весь английский язык.

Вольфы взяли его к себе и уведомили шерифа. Проведенное властями расследование не сумело установить его личность. В другое время его история могла привлечь внимание всей страны, однако страна воевала с Кайзером и думала о более важных вещах. Роберт, названный в честь умершего сына Вольфов, помогал в работе на ферме. Он также ходил в школу, ибо потерял всякую память о своем образовании.

Хуже отсутствия формальных знаний было его неведение относительно того, как себя вести. Он то и дело смущал или оскорблял других и страдал от презрительной, а иногда и жестокой реакции жителей гор, но он быстро учился, а его готовность упорно трудиться плюс огромная сила в защиту себя завоевали уважение.

В изумительно короткий срок, словно повторяя усвоенное, он обучился и закончил начальную и среднюю школу.

Хотя у него отсутствовало много лет полного времени требовавшейся посещаемости, он без всякого труда сдал вступительные экзамены в университет. Там у него начался пожизненный любовный роман с классическими языками. Больше всего он любил древнегреческий, так как тот задевал в нем какую-то струну, он чувствовал себя с ним, как дома.

Получив диплом доктора философии Чикагского университета, он преподавал потом в различных Восточных и Средне-Западных университетах. Он женился на Бренде, прекрасной девушке с замечательной душой. Или так он сперва думал.

Позже иллюзии у него рассеялись, но он был все еще довольно счастлив.

Его, однако, всегда беспокоила тайна его амнезии и его происхождения. Долгое время она его не тревожила, но потом с уходом на покой…

– Роберт, – громко произнесла Бренда, – сейчас же поднимайся сюда! Мистер Брессон занятой человек.

– Я уверен, что у мистера Брессона было много клиентов, желавших осмотреть дом и не торопясь, – мягко ответил он. – Или, наверное, ты уже приняла решение, что не хочешь покупать этот дом?

Бренда прожгла его взглядом, а затем ушла вперевалку, с видом оскорбленного достоинства. Он вздохнул, ибо знал, что позже она обвинит его в том, что он преднамеренно заставил ее глупо выглядеть перед агентом по продаже недвижимости.

Он снова повернулся к дверям стенного шкафа. Осмелится ли он открыть их?

Нелегко было стоять тут, замерев, словно в шоке или в психотическом состоянии нерешительности. Но он не мог пошевелиться, кроме как дернуться, когда рожок снова издал семь нот, играя из-за толстой баррикады, но на этот раз громче.

Сердце его глухо стукнуло о грудную кость, словно внутренний кулак. Он заставил себя подойти к дверям и положить руку на покрытую медью выемку на уровне талии и отодвинуть дверь в сторону. Легкий грохот катков заглушил рог, когда дверь отьехала в сторону.

Белые оштукатуренные доски стены исчезли. Они стали входом на сцену, какой он никак не мог вообразить, хотя она должна была происходить из его мозга.

Солнце лилось в отверстие, бывшее достаточно большим для того, чтобы он прошел через него нагнувшись. Растительность, выглядевшая похожей на деревья – но не на деревья Земли – загораживала ему часть обзора. Сквозь ветви он увидел ярко зеленое небо. Он опустил взгляд и осмотрел сцену под деревьями

У подножья гигантского валуна собралось шесть-семь кошмарных существ. Валун из красной, насыщенной кварцем скалы, формой приблизительно походил на поганку.

Большинство существ с черными, лохматыми, уродливыми телами стояли, отвернувшись от него, кроме одного, демонстрировавшего свой профиль на фоне зеленого неба. Голова его была грубой, субчеловеческой, а выражение – злобным. На его теле, лице и голове имелись выпуклости, комья мяса, придававшие ему полусформированный вид, словно его создатель позабыл разгладить его. Две короткие ноги походили на задние ноги собаки.

Оно протягивало свои длинные руки к молодому человеку, стоявшему на плоской вершине валуна.

Этот человек был одет только в набедренную повязку из оленьей кожи и мокасины. Он был высок, мускулист и широкоплеч. Кожа его была коричневой от солнца, его густые длинные волосы были рыже-бронзовыми, лицо – сильным и крутым, с длинной верхней губой. Он держал инструмент, который должно быть и издавал услышанные Вольфом звуки.

Человек отбросил ударом ноги одно из уродливых существ, когда то подползло к нему, цепляясь за валун. Он снова поднес к губам серебрянный рог и тут увидел стоявшего за отверстием Вольфа. Он широко усмехнулся, сверкнув белыми зубами.

– Так значит, ты явился, наконец! – окликнул он.

Вольф не пошевелился и не ответил.

Он мог только думать: «Теперь уж я точно сошел с ума! Не просто слуховые галлюцинации, но и зрительные! Что дальше? Следует ли мне с воплем убежать или спокойно уйти и сказать Бренде, что я должен сейчас же встретиться с доктором? Сейчас же! Без ожиданий, без объяснений Бренде, я еду»,

Он шагнул назад. Отверстие начало закрываться, белые стены вновь обретали свою твердость. Или, скорее, он начинал заново обретать реальность.

– Вот! – крикнул юноша на вершине валуна. – Лови!

Он бросил рог. Несколько раз перевернувшись, отбрасывая от серебра солнечные лучи, когда свет падал на него, сквозь листья, он полетел прямо к отверстию. Как раз перед тем, как стены сомкнулись друг с другом, рог прошел через отверстие и ударил Вольфа по коленям.

Тот вскрикнул от боли, ибо в резком ударе не было ничего эктоплазменного.

Он увидел сквозь узкое отверстие, как рыжий поднял руку и сложил большой и указательный пальцы в виде "О". Юноша ухмыльнулся и крикнул:

– Желаю удачи! Надеюсь, мы скоро встретимся! Я – Кикаха!

Словно медленно смыкающийся во сне глаз, отверстие медленно закрывалось. Свет померк, и предметы начали терять четкость очертаний. Но он мог видеть достаточно хорошо, чтобы бросить последний взгляд, и вот тогда-то девушка и высунула голову из-за ствола дерева.

У нее были нечеловечески большие глаза по пропорциям к ее лицу, такие же крупные как у кошки. Губы ее были полные и алые, а кожа – золотисто-коричневой. Густые волнистые волосы, свободно свисавшие вдоль ее лица, были в тигровую полосу: слегка зигзагообразные черные полосы почти касались земли, когда она выглянула из-за дерева.

Затем стены стали белыми, словно закатившийся глаз трупа.

Все стало, как прежде, за исключением боли в коленях и твердости рога, лежащего у его лодыжки.

Он поднял его и повернулся осмотреть его в свете из комнаты отдыха.

Хоть и ошеломленный, он больше не считал себя сумасшедшим. Он заглянул в другую вселенную, и из нее ему было кое-что доставлено – почему и как, он не знал.

Рог был немного меньше двух с половиной футов длиной и весил меньше четверти фунта. Формой он походил на рог африканского буйвола, за исключением выходного конца, где он сильно расширялся. На узкий конец был насажен мундштук из какого-то мягкого золотистого материала. Сам рог был из серебра или посеребренного металла, пистонов у него не было, но перевернув его, он увидел семь маленьких кнопок в один ряд.

На полдюйма внутри мундштука находилась паутина из серебрянных нитей. Если держать рог под углом к свету от лампочек над головой, паутина выглядела так, словно уходила глубоко в рог.

Именно тогда-то свет также упал на рог таким образом, что он увидел то, что пропустил при первом взгляде: посередине между мундштуком и раструбом был еле заметно начертан иероглиф. Он выглядел не похожим на все ранее виденное им, а он был экспертом по всем типам алфавитной письменности, идеографиям и пиктографиям.

– Роберт! – окликнула его жена.

– Сейчас поднимусь, дорогая!

Он положил рог в правый передний угол стенного шкафа и закрыл дверь. Ничего другого он сделать не мог, кроме как убежать из дома с рогом. Если он появится с ним, его будут распрашивать и жена и Брессон. Поскольку он вошел в дом без рога, он не мог утверждать, что тот принадлежит ему.

Брессон захочет взять инструмент под свою охрану, поскольку он был обнаружен в доме, принадлежащем его фирме.

Вольф пребывал в муке неуверенности.

Как он мог вытащить рог из дома? Что помешает Брессону привести новых клиентов, возможно даже сегодня, которые увидят рог, как только откроют дверь стенного шкафа? Клиент может привлечь к нему внимание Брессона.

Вольф поднялся по лестнице в большую гостинную. Бренда все еще прожигала его взглядом. Брессон, круглолицый человек в очках, лет тридцати пяти, похоже, чувствовал себя неудобно, хотя и улыбался.

– Ну, как он вам понравился? – спросил он.

– Сильно, – ответил Вольф. – Он напоминает мне дом того типа, какой был у нас на родине.

– Мне он нравится, – сказал Брессон. – Я сам со Среднего Запада. Я могу понять, что вы не захотите жить в доме типа ранчо. Не то, чтобы я их хаю. Я сам живу в таком.

Вольф подошел к окну и выглянул наружу. Полуденное майское солнце ярко светило с голубых небес Аризоны. Лужайка была покрыта свежей бермудской травой, посаженной три недели назад, новой как дома в этом только что построенном районе Хохкам Хоумс.

Почти все дома одноэтажные, – говорил Брессон. – Экскавация в этой твердой селитре стоит немалых средств, но эти дома не дорогие. Во всяком случае, за то, что вы получаете.

– «Если бы селитру не выкопали, – подумал Вольф, – чтобы дать место для комнаты отдыха, что бы тогда увидел человек с другой стороны, когда появилось отверстие? Увидел бы только землю и таким образом лишился бы шанса избавиться от рога? Несомненно.»

– Может, вы читали, почему мы вынуждены были задержаться с открытием этого района, – сказал Брессон. – Пока мы копали, мы обнаружили бывшее поселение хохокамов.

– Хохокамов? – переспросила миссис Вольф. – А кто они были?

– Множество приезжающих в Аризону людей никогда не слышали о них, – ответил Брессон. – Но нельзя прожить долго в районе Феникса, не натыкаясь на упоминания о них. Они были индейцами, жившими давным-давно в Солнечной долине. Они могли прибыть сюда по меньшей мере 1200 лет назад. Они здесь накопали оросительные каналы, строили поселения, имели подымавшуюся цивилизацию. Но с ними что-то случилось, никто не знает, что. Они просто взяли и исчезли несколько сот лет назад. Некоторые археологи утверждают, что индейцы папаго и пима их потомки.

Миссис Вольф фыркнула и заметила:

– Я видела их. Они не выглядят так, словно могут построить что-то, кроме тех жалких глинобитных хижин в резервации.

Вольф повернулся и сказал почти грубо:

– Современные майя тоже не выглядят так, словно они могли когда-то построить свои храмы или изобрести понятие нуля. Но они это сделали.

Бренда разинула рот. Мистер Брессон улыбнулся даже более механически:

– Так или иначе, нам пришлось отложить выемку грунта, пока не поработами геологи. Это задержало операции примерно на три месяца, но мы ничего не могли поделать, так как штат связывает нам руки. Для вас однако, это может быть удачей. Если бы нас не задержали, все эти дома могли быть уже распродана. Так что все оборачивается к лучшему, а?

Он ярко улыбнулся и перевел взгляд с одного на другую.

Вольф помолчал, глубоко вздохнул, зная, что услышит от Бренды, и сказал:

– Мы его берем. Мы подпишем документы прямо сейчас.

– Роберт! – Взвизгнула миссис Вольф. – Ты даже не спросил меня!

– Сожалею, дорогая, но я уже принял решение.

– Ну а я – нет!

– Ну, уважаемые, нет нужды торопиться, – вмешался Брессон.

Его улыбка была отчаянной.

– Не спешите, обговорите все. Даже если придет кто-то и купит этот конкретный дом, а это может случиться прежде, чем кончится день, – они продаются как горячие пирожки – ну есть же множество других точь в точь, как этот.

– Я хочу этот дом.

– Роберт, ты с ума сошел! – Взвыла Бренда. – Я никогда не видела, чтобы ты так вел себя прежде.

– Я уступал тебе почти во всем, – бросил он. – Я хотел, чтобы ты была счастлива. Так что теперь уступи мне в этом. Просьба не так уж велика. Кроме того, этим утром ты сказала, что хочешь дом именно такого типа, а дома «Хохокам Хоумс» единственные такие, которые мы можем себе позволить.

– Давай подпишем теперь предварительные документы. Я могу выписать чек в качестве задатка.

– Я не подпишу, Роберт.

– Почему бы вам не поехать домой и не обсудить это? – предложил Брессон. – Я буду доступен, когда вы придете к решению.

– Разве моя подпись недостаточно хороша? – ответил вопросом Вольф.

Все еще держа напряженную улыбку, Брессон сказал:

– К сожалению, миссис Вольф тоже должна подписать.

Бренда победительно улыбнулась.

– Обещайте мне, что вы не станете его больше никому показывать, – сказал Вольф. – Во всяком случае, до завтра. Если вы боитесь потерять продажу, я выпишу задаток.

– О, в этом нет необходимости.

Брессон двинулся к двери с поспешностью, выдававшей его желание выбраться из неловкой ситуации.

– Я не буду его никому показывать, пока не услышу от вас известий утром.

На обратном пути в их номера в мотеле «Бендс» в Темпе ни он, ни она не разговаривали. Бренда сидела, как деревянная, глядя прямо перед собой через лобовое стекло. Вольф время от времени поглядывал на нее, замечая, что нос ее, казалось, становился острее, губы тоньше.

Если она будет продолжать в том же духе, то будет выглядеть точь в точь, как толстый попугай.

Когда ее наконец прорвет, когда она заговорит, то будет звучать, как толстый попугай. Будет издан тот же старый, ззатасканный и все еще энергичный поток упреков и угроз. Она будет бранить его за то, что он все эти годы пренебрегал ею, напомнит ему напоследок, бог знает в который раз, что он сидел уткнувшись носом в свои книги, или же практиковался в стрельбе из лука или в фехтовании, или в альпинизме, видах спорта, которые она не могла с ним разделять из-за своего артрита. Она раскрутит долгие годы несчастья, или якобы несчастья, и кончит сильно и горько плача.

Почему он не мог от нее отделаться?

Он не знал, за исключением того, что он сильно очень любил ее, когда они были молоды, а также потому, что обвинения ее были не совсем неверными. Более того, он находил мысль о расставании болезненной, даже более болезненной, чем мысль о том, чтобы остаться с ней.

И все же он имел полное право пожать плоды своих трудов в качестве профессора английского и классических языков. Теперь, когда у него было достаточно денег и досуга, он мог заняться исследованиями, проводить которые не позволяли ему прежние обязанности. С этим аризонским домом в качестве базы он мог даже путешествовать. Или не мог? Бренда не откажется поехать с ним, фактически она настоит на том, чтобы сопровождать его. Но ей будет настолько скучно, что его собственная жизнь станет несчастной. Он не мог винить ее в этом, потому что интересы у них были неодинаковые. Но следует ли ему бросить занятия, обогащавшие его жизнь, просто чтобы сделать ее счастливой? Особенно, если она все равно не будет счастлива?

Как он и ожидал ее примолкший язык стал крайне активен после ужина.

Он слушал, пытался спокойно увещевать ее и указать на отсутствие у нее логики, несправедливость и безосновательность ее обвинений. Все было бесполезно. Кончила она, как всегда, плача и угрожая оставить его или покончить с собой.

На этот раз он не уступил.

– Я хочу купить этот дом и я хочу наслаждаться жизнью так, как я запланировал, – твердо заявил он. – И все тут!

Он надел куртку и двинулся к двери.

– Я вернусь позже. Может быть.

Она завизжала и запустила в него пепельницей. Он пригнулся, и пепельница отскочила от двери, отщепив кусок дерева.

К счастью, Бренда не последовала за ним и не устроила сцену в коридоре, как бывало делала в предыдущих случаях.

Уже была ночь. Луна еще не взошла, и единственный свет лился из окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на бульваре Апач. Он вывел машину на бульвар и поехал на восток, а затем свернул на юг. Через несколько минут он был на дороге в Хохокам Хоумс. Мысль о том, что он собирался сделать, заставила его сердце забиться быстрее и сделала его кожу холодной. Это был первый раз в жизни, когда он всерьез думал совершить преступный акт.

Хохокам был в огне от освещения и шумным от музыки из громкоговорителей и голосов детей, игравших на улице, покуда их родители рассматривали дома.

Он поехал дальше, проехал через Месу, развернулся и вернулся обратно через Темпе и до Ван Бюрена и в сердце Феникса. Он срезал угол на север, потом на восток, до тех пор, пока не оказался в городке Скоттгдейл. Здесь он остановился на полтора часа в маленькой таверне. После роскоши четырех рюмок «Бэт 69» он завязал. Больше он не хотел – скорее, боялся принять больше, потому что ему не улыбалось быть пьяным, когда он начнет выполнять свой проект.

Когда он вернулся в Хохокам Хоумс, свет уже не горел, и в пустыню вернулось безмолвие. Он припарковал машину позади дома, в котором побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком он разбил окно, давшее ему доступ в комнату отдыха.

К тому времени, когда он оказался внутри комнаты, он тяжело дышал и сердце его билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и испуганный, он вынужден был улыбнуться про себя. Человек, много живший в своем воображении, он часто мнил себя взломщиком – не заурядным, конечно, а Раффизом.Теперь он знал, что его уважение к закону было слишком сильным, чтобы он стал когда-нибудь крупным преступником, или даже мелким. Совесть мучила его из-за этого маленького акта, выполнение которого он считал для себя оправданным.

Более того, мысль о возможной поимке чуть не заставила его плюнуть на рог.

Прожив тихую, достойную и респектабельную жизнь, он будет погублен, если его заметят. Стоит ли рог этого.

Он решил, что да. Отступи он сейчас, он всю свою жизнь будет гадать о том, что же он упустил. Его ждало величайшее из всех приключений, такое, какого не испытывал никакой другой человек. Если он сейчас струсит, то может с таким же успехом застрелиться, ибо он будет не в состоянии вынести потери рога или самобичеваний и обвинений в отсутствии смелости.

В комнате отдыха было так темно, что он вынужден был нащупывать путь к стенному шкафу кончиками пальцев.

Обнаружив раздвижные двери, он откатил левую, которую он отталкивал в сторону в полдень. Он медленно подталкивал ее локтем, чтобы избежать шума, и остановился послушать звуки снаружи дома.

Как только дверь была полностью открыта, он отступил на несколько шагов. Он поднес мундштук рога к губам и тихо подул. Раздавшийся из него трубный звук так сильно поразил его, что он выронил инструмент. Пошарив вслепую, он обнаружил его наконец в углу помещения.

Второй раз он подул сильно. Раздалась еще одна громкая нота, не громче чем первая. Какое-то устройство в роге, наверное серебристая паутина за мундштуком, регулировало децибельный уровень. Несколько минут он стоял в нерешительности с поднятым почти у рта рогом. Он пытался мысленно реконструировать точную последовательность семи слышанных им нот.

Семь маленьких кнопок на нижней стороне явно определяли различные гармонические волны. Но он не мог выяснить, которая, не экспериментируя и не привлекая внимания.

Он пожал плечами и пробормотал:

– Какого черта!

Он снова затрубил, но теперь он нажимал кнопки, задействовав сперва ближайшие к нему. Воспарилось семь нот.

Их длительность была такой, как он помнил, но не в такой последовательности, как ему помнилось.

Когда замер последний трубный звук, издалека донесся крик. Вольф чуть было не запаниковал. Он выругался, снова поднял рог к губам и нажал на кнопки в таком порядке, который как он надеялся, воспроизведет «сезам откройся», музыкальный ключ к другому миру.

В то же время луч фонарика пробежался по разбитому стеклу комнаты, а затем последовал дальше. Вольф снова затрубил.

Свет вернулся к окну. Поднялись новые крики.

Вольф пробовал разные комбинации кнопок. Третья попытка казалась дупликатом того, что произвел юноша на вершине поганкообразного валуна.

Фонарик просунули в разбитое окно. Глухой голос прорычал:

– Эй ты, там, выходи, или я буду стрелять!

Одновременно на стене появился зеленоватый свет, прорвался и выплавил дыру. Сквозь нее сияла луна. Деревья и валун были видимы только как силуэты на фоне зеленовато-серебрянного излучения от огромного шара, у которого виден был только сегмент.

Он не стал задерживаться, он мог бы заколебаться, если бы оставался незамеченным, но теперь он знал, что должен бежать.

Другой мир предлагал неуверенность в будущем и опасность, но в этом ждал определенно неизбежный стыд и позор. Даже пока сторож повторял свои требования, Вольф оставил его и свой мир позади. Ему пришлось нагнуться и высоко шагнуть, перебираясь через съеживавшуюся дыру. Когда он обернулся на другой стороне бросить последний взгляд, то смотрел сквозь отверстие не большее, чем корабельный иллюминатор. Через несколько секунд оно исчезло.