Книга Охота на вампиров онлайн - страница 8

Воспоминания о Манях и Монях

Андрей Кириллович охал в Кривоколенный переулок к дочери своего теперь уже покойного директора детдома и вспоминал первое с ними знакомство.

Его привезла в детский дом тетка месяца через два после гибели родителей. И Андрея Кирилловича, тогдашнего десятилетнего пацана, даже весть о родительской смерти так не потрясла, как желание тетки от него избавиться. Повзрослев, он многое переосмыслил и все ей простил. Но тогда он переживал такое отчаяние, такой ужас в душе, словно не единственная живая родственница собиралась от него отвернуться, а все человечество.

Потом-то он понял, что иного выхода у нее не было.

Тетке к тому времени исполнилось тридцать лет, она была не то чтобы уродкой какой-нибудь, а, как сказали бы, неброской наружности. Не так давно Андрей Кириллович прочитал в книге американского психолога, что именно такие женщины – не красавицы или, не дай Бог, с каким-нибудь внешним изъяном – как раз сильнее и глубже переживают всю гамму чувств в отношениях с мужчинами. Так утверждал тот психолог. Переживания женщин, постоянно пользующихся успехом, более поверхностны, и если верить ему, то гамма чувств у тетки была глубже Марианской впадины, потому что успехом у мужчин она не пользовалась вовсе. Но зато, работая в Публичной библиотеке, постоянно влюблялась в какого-нибудь читателя и по вечерам звонила двум своим подругам, обсуждая, как этот читатель на нее посмотрел. При этом читатели вряд ли догадывались вообще о ее существовании как личности, а также и о глубине ее чувств.

Но однажды ее полюбил-таки аспирант из Иркутска, который несколько раз приходил к ним в гости и, шмыгая носом, пил чай. Андрею он совсем не понравился. Прочти в те годы Андрей Кириллович те книги по психологии, которые он изучил нынче, жизнь его, возможно, сложилась бы иначе, потому что они научили его, как себя вести применительно к обстоятельствам. А тогда он и не скрывал своего пренебрежительного отношения к влюбленному гостю. Встречал его угрюмо насупившись. И аспирант отвечал тем же.

Когда отношения дозрели до теткиного замужества, аспирант сказал, что любит и хочет детей, но своих, а никак не чужих. Ему пора возвращаться домой, в Иркутск, и если тетка согласна, он с удовольствием повезет ее с собой сразу, но без ее племянника. И в Иркутске они подберут квартиру в обмен на ленинградскую. Тетка, проплакав вечер и несколько раз поклявшись Андрею, что никогда насовсем не бросит, сообщила, что отдает его в детский дом. Так он через несколько недель и очутился в Павловске.

Они приехали утром в не слишком удачное время, когда все дети ушли на занятия, а у директора было по горло дел. А может быть, это время как раз было самым удачным…

Директор был тогда молод, энергичен, весел и бодр. Взглянув на сопроводительные документы, он отослал тетку домой и, поставив правую руку локтем на свой письменный стол, тут же для знакомства предложил Андрею побороться. Андрей долго пыхтел, а директор, видимо, слегка поддавался. Наконец рука Андрея коснулась плоскости стола, и директор сообщил:

– Ничего, скоро натренируешься. И слушай меня: здесь тебя никто не обидит, потому что ребята тут очень хорошие. Сам увидишь. А на свою тетку – не злись. Ее пожалеть надо. Ты человек красивый и умный, и душа у тебя добрая. Разве такими родственниками бросаются! Я бы, например, был счастлив, если бы у меня был такой надежный младший брат, как ты.

Иными словами, директор вселил в него надежду. И дал опору.

Потом он протянул журнал под названием «Амбарная книга»:

– Помоги, очень прошу, пронумеруй, если можешь, страницы.

Пока Андрей старательно выписывал числа от единицы до ста, директор развил бурную телефонную деятельность: звонил в прачечную и кого-то ругал за то, что привезли недосушенное белье. «Я не могу класть своих детей на влажные простыни!» – кричал он в трубку. Потом, наоборот, кого-то благодарил за хорошие фрукты, которые вчера завезли: «Каждый ребенок получил к ужину по отличному яблоку!» Потом к нему пришел стекольщик, и все вместе они отправились вставлять четыре стекла взамен выбитых. Затем снова пили чай в директорском кабинете.

К тому времени, когда воспитанники вернулись из школы, Андрей уже чувствовал себя своим в этом здании. Тем более, что директор, положив руку на его плечо, объявил:

– Представляю вам отличного парня. Его зовут Андрей.

Теперь-то, изучив современные методики работы с личным составом, Андрей Кириллович понимал, что покойный директор говорил все это специально, только для того, чтобы загасить отчаяние в душе пацана, чтобы душа его снова открылась навстречу людям. И добивался этого. Но эти методики пришли в Россию только недавно, и даже сейчас о них догадываются далеко не все из тех, кто работает с людьми. Их директор об этих методиках знать не знал, их, возможно, и на Западе тогда еще не было. Просто он своей молодой, но уже мудрой душой понял, что происходило в другой человеческой душе, и поступал так, как велел ему внутренний голос. Такую опору он давал каждому из воспитанников. За то его и любили.

А дочь покойного директора жила тогда тоже в детдоме и называла своего отца, как и все воспитанники, по имени-отчеству. Андрей лишь спустя несколько месяцев узнал, что быстрая веселая девчонка, оказывается, дочка директора. Интересно, как она обращалась к отцу, когда они были вдвоем? Жена у директора умерла довольно рано от какой-то болезни. Больше он так и не женился. А дочка поступила в Герценовский. Это случилось уже после того, как его взяли на спецподготовку.

Потом она вышла замуж, переехала в Москву и, как отец, стала работать где-то по педагогической линии. И вот теперь он ехал к ней.

– Честно говоря, я не умею отличать людей по таким наброскам, но если это действительно тот, о ком я думаю, то его звали Моня, – сказала она, внимательно посмотрев на листки фоторобота, которые разложил перед ней Андрей Кириллович.

Сначала они, правда, посидели перед портретом директора с траурной лентой. Потом попили чай с ореховым рулетом, который он захватил, договорили о том, как переоформлять приватизированную квартиру. А потом уж он разложил свои карты, то есть фотороботы.

– Моня?! – Произнесенное имя его очень удивило. – Вот уж на кого он не похож, так это на Моню. Типичный Ваня.

Андрей Кириллович чуть не рассмеялся, но сдержался, потому что смех в этой квартире был сегодня не уместен.

– Может быть, и Ваня, но Соломон Давидович называл их всех Монями. В честь себя. – И дочь директора посмотрела так, словно Андрей Кириллович знал какую-то тайну, которую должен был вспомнить.

– Что еще за Соломон Давидович? Это что, его отец?

– Почти… Я думала, вы знаете. Нет, он, конечно, не настоящий отец, он был врачом. Сейчас, наверное, уже умер. Или уехал…

И она рассказала историю о враче, который в сороковые – шестидесятые и даже семидесятые годы был лучшим специалистом но доращиванию недоношенных детей. Под колпаком.

– Его даже в феврале пятьдесят третьего года выпустили из Большого дома. А собирались расстрелять. Потому что кто-то сообщил, что он берет кровь из своих младенцев и продает ее другим евреям.

– Это еще зачем?

– Чтобы добавлять в какое-то тесто. Да-да, тогда как раз было дело врачей. Может, знаете?

– А, в мацу! – сообразил Андрей Кириллович. – Так это в самом деле было?

– Да конечно нет! Просто кто-то так написал. И его бы расстреляли, если бы у самого начальника КГБ не родился недоношенный ребенок. Никто, кроме Соломона Давидовича, его не мог выходить.

– Тьфу ты, напугали вы меня своими ужасами! – Андрей Кириллович даже слегка улыбнулся. – Я уж подумал, и в самом деле какие-то вампиры.

– Я же говорю, тогда было дело врачей, как раз перед смертью Сталина. Помните, он собрался всех евреев то ли расстрелять, то ли куда-то переселить. Вроде бы, на Дальний Восток.

– Ну, помнить-то я не особенно…

– Это отец рассказывал.

– Так и что Моня?

– Соломон Давидович всех детей, которых он выхаживал, если от них при рождении отказывались матери, называл одним именем: Моня. Они же у него по несколько месяцев жили «под колпаком».

И дальше дочь директора прочитала короткую лекцию о том, откуда брались недоношенные дети. Андрею Кирилловичу нужна была совсем иная информация, но он решил выслушать рассказ до конца.

– В те годы аборт был запрещен. Средств «планирования семьи» тоже не было почти никаких. И студентки, например, беременели очень часто. Приедет из другого города, поселится в общежитии, и куда ей деваться: с ребенком из общежития выгоняли, возвращаться к родителям – тоже нельзя. Они и начинали травиться. Иногда сходило удачно. А у других и это не получалось. Зато потом начинались преждевременные роды. И такой плод, как говорили врачи, был нежизнеспособен. От него можно было отказаться. И они отказывались. А Соломон Давидович брал их. Он даже спал в больнице, чтобы в случае чего… Такие дети чаще рождаются с врожденными пороками. Недоразвитыми слухом, зрением, умственными способностями, сердцем. И он старался все у них выправить.

– Теперь вроде бы вспомнил. У нас и правда было человек шесть Монь.

– А если девочка – то Маня. Он их потом передавал в Дом малютки, а оттуда – к нам. И следил, чтобы именно к нам, потому что очень уважал папу.

– Так что же наш Моня? – Андрей Кириллович все же перевел нить разговора на искомый объект.

– Если это он, то это был вообще человек особенный. Так сказать, типичный пример того, как мальчик на глазах всех остальных выстраивает самого себя. Да вы же его должны помнить, он и вас наверняка просил подсадить его на перекладину.

И Андрей Кириллович на самом деле смутно вспомнил какого-то мелкого хилятика, который часто стоял у перекладин и клянчил, чтобы старшие приподняли его. А потом, уцепившись, упорно подтягивался раз за разом. У них в каждом коридоре стояли по две перекладины и лежали на полу под ними маты. Он вспомнил вроде бы и еще случаи с этим же пацаненком. Андрей, тогда уже старший, встал пораньше, чтобы поготовиться в утренней тишине к экзамену. Погода за окном была премерзкая – дождь и ветер. А он вдруг увидел бегущего вокруг здания малыша в длинных темно-синих детдомовских трусах и майке. Оказалось, что этот малыш встает так рано каждое утро и пробегает по несколько кругов в любую погоду.

– Он же поступил к нам совсем слабеньким, и, знаете, ему даже свой рост удалось потом увеличить. Его забрали на спецобучение раньше всех. Протестировали, тогда только органы работали с американскими тестами, и увезли.

– Мне бы фотографии… Если есть, конечно, – попросил наконец Андрей Кириллович.

– Сейчас-сейчас посмотрим. – И дочь сняла с полки несколько альбомов. – Как раз эти годы. Тут они обязательно должны быть… Сейчас найду…

Она стала листать первый из них, наткнулась на пустую страницу и открыла второй. Во втором, где-то посередине, тоже половина страницы была пустой. И в третьем – тоже.

– Интересное дело! Я их видела совсем недавно, – растерянно проговорила она, отставляя альбомы в сторону. – Нет фотографий. Странно просто! Куда они могли деться?

– Вы никому альбомы не отдавали?

– Да нет, никому. Да и кому они могут понадобиться, кроме нас?! Ничего не понимаю! – Она была расстроена всерьез.

– Ну хорошо, если найдутся, а они наверняка найдутся, вы позвоните мне. – Андрей Кириллович оставил свои телефоны. – А я запишу, как его звали, этого мальчика.

– Соломон Зельцер. Отчества я не помню. Отчества Соломон Давидович давал разные, по именам православных святых, в зависимости от дня.

– Конгломерат какой-то!

– Да ему сколько раз говорили: «Соломон Давидович, вы – замечательный специалист, вас уважают, у вас мировая слава, – он же стал потом академиком, – но зачем вы детям-то своим именами жизнь портите!» А он рассмеется и следующего опять Моней назовет.

Андрей Кириллович записал имена воспитанников, которые, по воспоминаниям дочери, могли хорошо помнить этого Моню-Скунса, потом дал несколько полезных советов по житейским делам, сказал, что даже пришлет в помощь своего знакомого адвоката, и на этом распрощался.

Итог посещения оказался близким к нулю.

Он возвращался в офис и с печалью думал о том, как эта быстрая веселая девочка уже состарилась.