Страницы← предыдущаяследующая →
В пятницу утром, когда пеночка-теньковка высвистывала в ветках вяза тень-тень-тень, слепой Нос-Картошкой отправился на работу. А что он делал? Сидел на углу у почты в Печенка-с-луком-сити и играл на аккордеоне, что когда-то был позолоченным. Он играл, чтобы доставить удовольствие тем, кто приходил на почту посмотреть, нет ли для них писем.
«Добрый денек, счастливый денек, – сказал Нос-Картошкой. – Он начался с того, что я услышал, как на верхушке вяза в распускающихся ветках пеночка-теньковка высвистывает свое тень-тень-тень. Мне самому хочется послушать, сыграю ли я на аккордеоне это тень-тень-тень, и засвищет ли мой веселый аккордеон так, чтобы веселая песенка вырвалась из него как листочки из лопнувших почек».
И он уселся на стул. На рукаве пальто у него была надпись: «Я ТОЖЕ СЛЕПОЙ». К верхней пуговице пальто он подвесил маленький наперсток, к нижней пуговице – медную кружку, к средней – деревянную чашку. Сбоку от левого бока стояло цинковое корыто, а сбоку от правого бока – алюминиевая миска.
«Добрый денек, счастливый денек, уверен, сегодня Носу-Картошкой что-нибудь да подадут», – пропел он на манер коротенькой песенки, пробегая пальцами по клавишам с той же быстротой и радостью, с какой лопаются почки.
Тут к нему подошел Вопрошайка и как всегда начал задавать вопросы, потому что хотел все узнать. Вопросы и ответы так и сыпались, и Нос-Картошкой забивал ему голову всяческими объяснениями.
«Что же ты играл на клавишах аккордеона, то быстро, то медленно, то грустно, то весело?»
«Песенку, которую пеночки-теньковки-мамы поют, когда расстегивают своим малюткам зимние курточки:
Лети, моя пеночка,
Пой, моя теньковочка».
«А почему у тебя на верхней пуговице пальто маленький наперсток?»
«Это для гривенников. Человек положит пару гривенников, посмотрит и скажет: „Ну, вот, целый наперсток гривенников положил“.
«А медная кружка?»
«Ярые бейсболисты с десяти метров кидают в нее медную мелочь. Кто больше забросит мелочи в кружку, тот и выиграл».
«А деревянная чашка?»
«У нее в донышке дырка, дырка размером с донышко. Бросишь в нее мелочь, а она выпадает. Самые бедные подают мне и тут же получают свою монетку обратно».
«А алюминиевая миска и цинковое корыто – почему они стоят сбоку от каждого бока?»
«Иногда бывает, что кто-то, идя на почту или с почты, останавливается и высыпает все деньги, потому что ему кажется, что его деньги чем-то нехороши. Когда с человеком такое случается, нужно чтобы было, куда ссыпать деньги. Вот зачем тут стоят алюминиевая миска и цинковое корыто».
«Теперь объясни мне, что значит „Я ТОЖЕ СЛЕПОЙ?“
«Мне грустно объяснять тебе, Вопрошайка, к чему эта надпись. У людей, что идут мимо, на почту или с почты, глаза в порядке, но часто они ничего не видят. Они смотрят, куда идут, и приходят, куда хотят, но забывают, зачем пришли и как вернуться обратно. Они мои слепые братья, вот почему у меня на рукаве написано: „Я ТОЖЕ СЛЕПОЙ“.
«Спасибо, больше объяснений в меня не вместится», – сказал Вопрошайка.
«До свидания», – ответил Нос-Картошкой и извлек из аккордеона долгий звук – то ли вздох распускающихся листьев, то ли песенку, что пеночка-теньковка-мама поет, расстегивая своим малюткам зимние курточки.
Когда у луны зеленая корка и красная с черными косточками мякоть, в стране Рутамяте ее называют Арбузной Луной и ждут всяческих неожиданностей.
В тот вечер взошла Арбузная Луна. Бродяжка Бетти поднялась на чердак, где жил слепой Нос-Картошкой. С ней были Бабуин Я-не-здесь и Тигр Два-Пирога. Она вела их на розовом поводке.
«Видишь, они уже в пижамах и переночуют здесь, – сказала она. – Они – талисманы и завтра пойдут с тобой на работу».
«Как это так – талисманы?» – спросил Нос-Картошкой.
«Они приносят счастье. Если к тебе придет удача, она с тобой и останется. Если счастье тебе изменит, они вернут его».
«Спасибо, спасибо, твои слова коснулись моих ушей».
На следующее утро, когда Нос-Картошкой уселся с аккордеоном на углу у почты в Печенка-с-луком-сити, справа от него устроился Бабуин Я-не-здесь, а слева Тигр Два-Пирога.
Они сидели тихо-тихо – как игрушечные. Казалось, их сделали из дерева и бумаги, а потом раскрасили. У бабуина в глазах отражались дальние дали, глаза тигра поблескивали от голода. В огромном лимузине подъехал Жадина Жмот-сон, хозяин фабрики, где шьют одежду. Со всех сторон обложенный подушками он откинулся на спинку кожаного сидения.
«Стой», – скомандовал он шоферу.
Жадина Жмотсон огляделся вокруг. Сначала он поглядел в глаза Бабуину Я-не-здесь и увидел дальние дали. Потом он взглянул в глаза Тигру Два-Пирога и увидел голод. Потом он прочел надпись, сделанную слепым Носом-Картошкой. Она гласила: «Ты смотришь на них и видишь. Я смотрю на них и не вижу. Ты видишь то, на что смотрят твои глаза. Я могу только пощупать их шерстку». «Поехали», – скомандовал шоферу Жадина Жмотсон.
Спустя пятнадцать минут на Главную улицу вышел человек в комбинезоне и с тачкой. Он остановился перед слепым Носом-Картошкой, Бабуином Я-не-здесь и Тигром Два-Пирога.
«Где алюминиевая миска?» – спросил он.
«Сбоку от левого бока», – ответил Нос-Картошкой.
«Где цинковое корыто?»
«Сбоку от правого бока».
Человек в комбинезоне взял лопату и стал выгребать из тачки серебряные монеты и швырять их в алюминиевую миску и цинковое корыто. Он швырял и швырял их, пока не заполнил всю алюминиевую миску, пока не заполнил все цинковое корыто. Тогда он положил лопату и покатил тачку дальше по Главной улице.
В шесть вечера пришел Вопрошайка и слепой Нос-Картошкой сказал ему: «Мне сегодня тащить домой кучу денег, полную серебра алюминиевую миску, полное серебра цинковое корыто. Прошу тебя, позаботься, пожалуйста, о Бабуине Я-не-здесь и Тигре Два-Пирога».
«Хорошо, я все сделаю», – ответил Вопрошайка и все сделал: взял розовый поводок, отвел их домой и уложил спать в дровяном сарае.
Бабуин Я-не-здесь устроился на мягкой подстилке в северном углу сарая, и во сне на лице его отражались дальние дали, и он лежал так тихо, что был похож на деревянную игрушку с густой коричневой шерстью, нарисованной на черной шкуре, с черным носом, нарисованным на коричневой морде. Тигр Два-Пирога устроился на жесткой подстилке в южном углу сарая, и во сне в его ресницах таился голод, а сам он был похож на игрушку с черными, нарисованными на животе полосками, с черным, нарисованным на самом кончике длинного желтого хвоста пятнышком.
Утром дровяной сарай оказался пуст. Вопрошайка сказал Носу-Картошкой: «Они оставили написанную собственноручно на надушенной розовой бумаге записку. Вот она: «Талисманы никогда не остаются надолго».
Потому-то у слепого Носа-Картошкой еще много-много лет спустя полно было серебряных монет, а жители страны Рутамяты все ждали, не появится ли в небе Арбузная Луна с зеленой коркой и красной с черными косточками мякотью.
В одно октябрьское утро Нос-Картошкой сидел на углу у почты.
Эскимо-на-выбор подошел к нему и сказал: «Что за грустное время года!»
«Грустное?» – переспросил слепой Нос-Картошкой и переставил аккордеон с правой коленки на левую. Он нащупал клавиши и тихо заиграл песенку «Не грусти поутру, когда птички ту-ру-ру».
«Как же тут не грустить каждый год, – отозвался Эскимо-на-выбор, – когда листья из зеленых становятся желтыми, опадают и кружатся в воздухе, когда ветер подхватывает их, и они напевают песенку: „Баю-бай, детка, баю-бай“, а ветер несет их в небо, и кажется, небо полно птиц, забывших все песни, кроме одной».
«Это и грустно и не грустно, – прозвучали слова слепого. – Знаешь, – добавил он, – в это время ко мне всегда возвращается сон о белой лунной горке. Он всегда приходит ко мне за пять недель до первого снегопада, словно напоминая: „Сейчас почерневшие листья заполнили все небо, но через пять недель каждый листок станет тысячью ослепительно белых снежинок“.
«Что это за сон о белой лунной горке?» – спросил Эскимо-на-выбор.
«Впервые он пришел ко мне, когда я был еще мальчишкой, когда счастье не отвернулось от меня, и я еще не ослеп. Я увидел на луне огромных белых пауков, они трудились, спешили, карабкались вверх-вниз, крутились и суетились. Я долго-долго смотрел, пока не разглядел, что делали на луне белые пауки. Я догадался, что они ткали длинную белую горку, белую и мягкую как снег. Так они крутились и суетились, карабкались вверх-вниз, пока горка наконец не была готова, белая снежная горка от самой луны до страны Рутамяты.
По горке прямо вниз с луны заскользили Золотистые мальчики и Серебристые девочки. Они, видишь ли, падали ко мне под ноги, потому что горка кончалась у самых моих ног. Когда они соскальзывали с горки к моим ногам, я наклонялся и подбирал их. Я мог бы набрать полные пригоршни Золотистых мальчиков и Серебристых девочек, подержать их в руках, поговорить с ними. Но, понимаешь ли, сколько я ни пытался сжать ладонь и удержать их, они крутились и суетились и проскальзывали между пальцами. Осталась только золотая и серебряная пыльца на пальцах, она осыпалась, пока они выскальзывали у меня из рук.
Тут я услышал, как шепчутся Золотистый мальчик и Серебристая девочка. Они уселись у меня на кончике мизинца, и он сказал: «Я раздобыл тыкву – а ты что?» Она ответила: «А я – земляных орехов». Я послушал, послушал и понял, что существуют миллионы таких маленьких тыкв и орехов, что мне их никогда не увидеть. А детишки с луны их видели, и когда они скользили по снежной горке обратно на луну, карманы у них были полны такими мелочами, что нам и не заметить».
«Какие чудные детишки, – сказал Эскимо-на-выбор. – Расскажи мне теперь, как они возвращались на луну, съехав вниз по горке».
«С легкостью, – ответил Нос-Картошкой. – Скользить вверх было так же просто, как и вниз. Вверх или вниз – им было все равно. Так устроили большие белые пауки, когда крутились, суетились и делали эту горку».
Однажды Давай-Приставай сказал сам себе: «Пойду, схожу на почту, посмотрю, что делается в мире. Может узнаю, не случилось ли чего интересного ночью, пока я спал. Может полицейский смеялся, смеялся, да и свалился в пруд, а оттуда вылез с пригоршней золотых рыбок, сверкающих, как драгоценные камни. Почем знать? Может лунный человечек спускался в подвал налить в кувшин сливок для своей женушки, чтобы она перестала плакать. Может, спускаясь по лестнице, он упал и разбил кувшин, засмеялся и собрал осколки, приговаривая: „Раз, два, три, четыре, несчастный случай в благородном семействе“. Почем знать?»
Исполненный столь простых и приятных мыслей, Давай-Приставай вышел на задний двор и стал разглядывать выросшие на солнцепеке галстучные маки. Потом он сорвал один и на манер шейного платка повязал его, чтобы выйти в город на почту и поглядеть, что творится в мире.
«Отлично придумано – чудно глядеться с платком вокруг шеи, чтобы глядеть, что есть чудного вокруг в мире, – сказал Давай-Приставай. – Что за платок у меня – с рисунком, зеленый в белый горошек, зеленый – точь-в-точь лягушка в лунном свете, а белые горохи – прямо как пятнышки на морде у пони».
И он отправился в город и там первым делом повстречал слепого Носа-Картошкой, что играл на аккордеоне на углу у почты. Он попросил его рассказать, почему в стране Рутамяте железная дорога такая скрюченная.
«Давным-давно, – начал слепой Нос-Картошкой, – задолго до того, как на заднем дворе начали расти галстучные маки, задолго до того, как появились такие галстучные маки, как твой, зеленые в горошек, зеленые – точь-в-точь лягушка в лунном свете, а белые горохи – прямо как пятнышки на морде у пони, в старину, когда прокладывали железную дорогу, она была совершенно прямой.
А потом появились жуки-скрюки. У них скрюченное тельце на скрюченных ножках, они скрюченно грызут скрюченными зубами и скрю-ченно плюются скрюченными губами.
Миллионы скрюков громко захрюкали в хрюкалки, что у них за ушами и под коленками. Они прыгнули на рельсы скрюченными ножками, и ну грызть скрюченными зубами, плеваться скрюченными языками, пока не скрутили всю железную дорогу. Все рельсы стали скрюченными, все шпалы стали скрюченными и все поезда, товарные и пассажирские, покатили по скрюченной дороге.
Тогда жуки-скрюки уползли в поле и улеглись спать на специально скрюченных кроватях под специально скрюченными одеялами.
На следующий день пришли копальщики с лопатами, катальщики с катками, и мальчишки-водоносы с ведрами и черпаками. Они носили рабочим воду, пока те выпрямляли дорогу. Еще я забыл сказать о лебедочниках с паровыми лебедками, которые тянули, тащили и выпрямляли дорогу.
Они работали долго-долго, и дорога снова стала прямой. Они взглянули на свою работу и хором воскликнули: «Потрудились – сделали!»
А наутро жуки-скрюки открыли скрюченные глаза и поглядели на шпалы и рельсы. Они увидели, что дорога снова выпрямилась, и прямыми стали все рельсы, и шпалы, и болты, и в то утро скрюкам было не до завтрака.
Они выпрыгнули из скрюченных кроватей, они прыгнули скрюченными ножками на рельсы: и ну плеваться и грызть, пока снова не скрутили все рельсы, шпалы и болты.
Только тогда скрюки отправились завтракать, и совсем как копальщики, катальщики и лебедочники, говорили хором: «Потрудились – сделали!»
«Так вот в чем было дело – в жуках-скрюках», – сказал Давай-Приставай.
«Именно в них, – ответил слепой Нос-Картошкой. – Так мне рассказывали».
«А кто тебе рассказывал?»
«Два маленьких жучка-скрючка. Однажды холодной зимней ночью они пришли ко мне и переночевали в моем аккордеоне, где от музыки тепло и зимой. Утром я сказал им: „Доброе утро, скрюки. Вы хорошо выспались? Вы видели приятные сны?“ А после завтрака они рассказали мне эту историю. Они рассказывали ее очень скрюченно, один за другим, круг за кругом, но круги были совсем одинаковыми».
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.