Книга Россия вечная онлайн - страница 9



Часть вторая

Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека.

Лев Толстой

Необходимое объяснение

Трудное это дело – определять национальность человека. В «Герое нашего времени» Лермонтова есть примечательный пассаж: «Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец».

Прошли целые века, и сколько было за это время всякого: различные войны (а стало быть, захваты и пленения людей), татаро-монгольское иго (полон, изнасилование), не говоря уже о мирных приглашениях, привлечениях иностранцев на русскую службу. Приезжали они, инородцы. Жили. Женились. Размножались. И в результате всех этих немыслимых сочетаний, браков и совместного проживания появлялись на свет какие-то странные русские, совсем не славянского вида: горбоносые, с узким разрезом татарских глаз, с тяжелыми тевтонскими подбородками, с живыми французскими манерами – галльские петушки от русских наседок…

К сожалению, нет под рукой атласа по генеалогии, да и существует ли такой? Не составляются нынче, увы, родословные, и все мы, как правило, Иваны, не помнящие родства. И поэтому никак не решить кроссворда о происхождении того или иного человека, не докопаться до его первоначальных истоков. Одни вопросы: кто он и что он? А ответов нет.

И вот пришла мне в голову идея соединить вместе хотя бы крохи и осколки добытых сведений о происхождении некоторых деятелей русской истории и культуры, кто, без всякого сомнения, оказал влияние на духовное формирование русского народа.

Начнем с литературы. И конечно, с «солнца нашей поэзии» – с Александра Сергеевича Пушкина.

Национальная святыня – Пушкин

 
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
 
Федор Тютчев


 
Он – и жрец и он – веселый малый,
Пророк и страстный человек,
Но в смене чувства небывалой
К одной черте направлен бег.
Москва и лик Петра победный,
Деревня, Моцарт и Жуан,
И мрачный Герман, Всадник Медный,
И наше солнце, наш туман.
Романтик, классик, старый, новый?
Он – Пушкин, и бессмертен он!
К чему же школьные оковы
Тому, кто сам себе закон?
 
Михаил Кузмин

Кто был по национальности кудесник русской речи? Народная молва гласит: русской крови в нем и капли одной не было, немецкая и арапская кровь была.

 
А я повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный, —
 

писал о себе Пушкин.

Юрий Тынянов проследил род Пушкиных от маленького абиссинца, который попал в Россию и женился на пленной шведке. Пошли дети, и 14 абиссинских и шведских сыновей все стали русскими дворянами. «Так началось русское Ганнибальство, веселое, сердитое, желчное, с шутками, озорством, гневом, свирепостью, русскими крепостными харемами, бранью, нежностью, любовью к пляскам, песням, к женщинам…»

Из того предпушкинского времени – в советское: «У моей России вывороченные негритянские губы, синие ногти и курчавые волосы – и от этой России меня отлучить нельзя… В ней, в моей России, намешаны тысячи кровей, тысячи страстей… Меня – русского поэта – „пятым пунктом“ отлучить от этой России нельзя!..» (Александр Галич. «Генеральная репетиция»).

Может быть, Пушкин потому стал Пушкиным, что его далекие предки пришли в Россию, а не жили здесь, на российских просторах, испокон веков, где, как заметил историк Сергей Соловьев, «печальная, суровая, однообразная природа не могла живительно действовать на дух человека, развивать в нем чувство красоты, стремление к украшению жизни, поднимать его выше ежедневного, будничного однообразия, приводить в праздничное состояние, столь необходимое для восстановления сил…».

Это так называемый географический фактор, влияющий на характер и темперамент человека. Французский мыслитель Шарль Луи Монтескье утверждал, что характер народов меняется в зависимости от широты, на которой они живут, и от размеров занимаемой территории.

Это уж точно. Одно дело люксембуржец, живущий на крохотном участке Европы, величиной с носовой платок. И совсем иное – русский человек. Николай Бердяев отмечал, что «в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины».

«Мы – северные люди, – писал Василий Розанов. – У нас ни пальм, ни баобабов. Сосенки, березки…»

И он же: «По обстоятельствам климата и истории у нас есть один „гражданский мотив“: служи. Не до цветочков».

Этот диагноз российской действительности Василий Розанов поставил в 1913 году.

Итак, Россия – это бесконечные равнины, однообразные леса, так и тянет к лени и запою («Тебе скучно в Петербурге, а мне в деревне…» – писал Пушкин Рылееву в конце апреля 1825 года). А откуда пришли далекие предки Пушкина? Из страны жаркой, экзотической, буйной, своенравной. И передали своим потомкам по генному коду свой бунтующий африканский темперамент; кому досталась порция поменьше, кому – побольше, а Александру Пушкину – аж с лихвой!

«Нервы его ходили всегда как на шарнирах», – давала характеристику Пушкину его родная сестра.

«Я числюсь по России», – гордо говорил поэт. Возможно, это придуманная кем-то фраза из анекдотов о Пушкине, но она точна, она выражает пушкинскую суть.

Однажды Александр I, обходя лицейские классы, спросил: «Кто здесь первый?» Пушкин ответил: «Здесь нет, Ваше Императорское Величество, первых. Все – вторые».

Пушкин в жизни был противоречив и многозначен. Он и монархист, он и тираноборец, друг декабристов и верноподданный царя. Сочувствуя карбонариям-революционерам, в то же время он был на стороне либерального государственничества, или, как бы сказали сегодня, просвещенного либерализма. Пушкин – прежде всего законопослушник (бунтарь он только в стихах). Василию Жуковскому он писал из Михайловского 7 марта 1826 года: «… Каков бы ни был мой образ мыслей политический или религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».

Хотя поэту многое не нравилось и со многим он не мог мириться. «Душа моя, меня тошнит с досады – на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость – долго ли этому быть?..» (из письма к Льву Пушкину, Одесса, январь 1824 г.).

Еще раньше князю Вяземскому, Кишинев, конец 1822 года: «Я барахтаюсь в грязи молдавской; черт знает, когда выкарабкаюсь. Ты барахтайся в грязи отечественной и думай: Отечества и грязь сладка нам и приятна.

А. П.».

И наконец, хрестоматийно известный взрыд Александра Сергеевича: «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом! Весело, нечего сказать».

Помимо множества проблем, поэта угнетало его материальное положение: «Словом, мне нужны деньги, или удавиться…» (Льву Пушкину, 28 июля 1825 г.). «Деньги, деньги: вот главное…» (П. Плетневу, 13 января 1830 г.).

Литература не приносила дохода: «Что мой „Руслан“? Не продается?..», «„Цыгане“ мои не продаются вовсе» и т. д. А Николай I при встрече с поэтом говорил ему: «…Служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и с совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я!»

О загадке Пушкина как великого национального поэта говорит Фазиль Искандер: «Тяжелая глыба империи – и легкий, подвижный Пушкин. Тупость огромного бюрократического аппарата – и ненатужная мудрость Пушкина. Бедность умственной жизни – и пушкинский гейзер оригинальной мысли. Народ все почесывается да почесывается – а Пушкин действует, действует. Холодный пасмурный климат – а у Пушкина очаровательная средиземноморская теплота в описании зимы…»

«Я убежден, – писал Петр Чаадаев Пушкину весною 1829 года, – что Вы можете принести бесконечное благо этой бедной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой…»

Пушкин не изменил. Пушкин оказался даже более патриотом, чем Чаадаев. В неотправленном письме Чаадаеву (19 октября 1836 г.) Пушкин писал:

«…Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел Вас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите Вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли Вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к Государству, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…»

Нет, Пушкин не хотел уезжать из России. Другое дело – выехать куда-то в Европу на короткое время. Побродить. Помыслить. Понаслаждаться… «Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих…» – писал Пушкин князю Вяземскому весною 1820 года. Эта мечта о «чужих краях» жила в Александре Сергеевиче с самой юности, с лицейских лет. Он свободно говорил по-французски, выучил английский, понимал немецкий язык. Он дышал воздухом европейского Просвещения, Байрон был ему как брат.

В пушкинское время поехать на Запад было легко, но только не Пушкину. За свое свободомыслие и прочие грехи он был, выражаясь современным языком, невыездной. Не то что в Париж, а даже и в Пекин, куда направлялась российская дипломатическая миссия, его не пустили. Запретным местом был для него и Кавказ. Ему удалось доехать только до речки Арпачай, служившей границей между Россией и Турцией. «Арпачай! наша граница… – писал Пушкин не без волнения. – Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою… Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России».

Легко представить эту картину и печально разочарованного поэта. Россия как магический круг, за пределы которого нельзя выскользнуть. Конечно, служи Пушкин, скажем, по ведомству Бенкендорфа (что ему активно предлагали, но он все эти предложения отверг), то поэт не только увидел бы берег турецкий, но и бродил бы по набережным Сены и Темзы. Но… Как с горечью написал Василий Жуковский после смерти поэта всесильному Александру Христофоровичу Бенкендорфу о тяжелой участи Пушкина: «Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу».

Интересное определение нашел Пушкину писатель Амфитеатров – «святогрешный!». Святой и грешник одновременно, ибо «в народном представлении без греха живет только Господь Бог на небесах».

«Пушкин, – писал Амфитеатров, – тип русского святогрешного праведника: огромная широкая душа, смолоду бесстрашно открытая опыту всякой страстной земной греховности; а чем взрослее, чем зрелее, тем, шаг за шагом, ближе к просветленной жизни лучами самопознания, через моральную и религиозную поверку своего бытия. Поэт, написавший „Воспоминание“ („Когда для смертного умолкнет шумный день“), уж не грешник, а сегодня покаянен, завтра – почти готовый беглец от мирской суеты и, может быть, уже искатель заоблачной кельи, в соседстве Бога, на царственном шатре Казбека…»

Но до кельи Пушкин не дошел. На пути к ней вышла дуэль… Убитый во цвете творческих сил, Пушкин породил лавину легенд и мифов. Все бросились вспоминать и писать СВОЕГО Пушкина.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт