Книга Анналы хичи онлайн

1. НА СМОРЩЕННОЙ СКАЛЕ

Не так-то легко начинать. Я обдумал множество вариантов начала. Например, такой остроумный:

Вы обо мне не знаете, если не читали книги мистера Фреда Пола.

В основном он рассказывает верно. Кое-что исказил, но в главном все так и было.

Но мой друг информационная программа Альберт Эйнштейн утверждает, что литературные ассоциации мне не под силу, так что от гамбита типа Гекльберри Финн придется отказаться. И я решил начать с выражения обжигающего, опустошающего душу космического страха, который всегда (как также напоминает мне Альберт) служит частью моих обычных разговоров:

Быть бессмертным и в то же время мертвым, всеведущим и почти всемогущим и в то же время не более реальным, чем фосфорический блеск на экране – вот как я существую. Когда меня спрашивают, что я делаю со своим временем (так много времени? так много втиснуто его в каждую секунду, и такая бесконечность секунд), я даю честный ответ. Я говорю, что учусь, играю, составляю планы, работаю. И все это правда. Я делаю все это. Но во время этого и между этими занятиями я делаю кое-что еще. Я испытываю боль.

Или могу начать с описания обычного дня. Как делают в интервью по ПВ: «Правдивое описание одного дня прославленного Робинетта Броадхеда, финансового магната, обладающего огромным политическим влиянием, создающего и меняющего события на всех мириадах миров». Может, со включением рассказа о том, как я веду дела… например, провожу совещание с шишками из Звездного Управления Быстрого реагирования или, еще лучше, заседание совета в Институте Робинетта Броадхеда для исследований за пределами Солнечной системы:

Я под звуки аплодисментов вышел на подиум. Улыбаясь, поднял руки, прекращая аплодисменты. «Леди и джентльмены, – сказал я, – благодарю вас всех за то, что вы нашли возможность выделить время в вашем насыщенном расписании и присоединиться к нам. Вы знаменитые астрофизики и космологи, известные теоретики и Нобелевские лауреаты. Добро пожаловать в наш Институт. Объявляю заседание совета, посвященное тонкой структуре материи, открытым».

Я, конечно, говорю все это, вернее, посылаю двойника, и он это говорит. Приходится. От меня этого ждут. Я не ученый, но через свой Институт предоставляю деньги, которыми оплачиваются счета для развития науки. И поэтому все хотят видеть меня на открытии заседаний. А потом хотят, чтобы я ушел и они смогли начать работу. Что я и делаю.

Ну, никак не мог я решить, как начать, и потому не стал использовать эти зачины. Впрочем, все они достаточно характерны. Я это признаю. Иногда я излишне умен и остроумен. Иногда, может быть, даже слишком часто, меня отягощает внутренняя боль, которая как будто никогда не уходит. Частенько я излишне помпезен; но все же, честно, в самом важном я действую очень эффективно.

Итак, начну я с приема на Сморщенной Скале. Прошу потерпеть вместе со мной. Вам придется терпеть совсем немного, а мне все равно нужно это сделать.

На хороший прием я готов отправиться куда угодно. А почему бы и нет? Мне это нетрудно, а хорошие приемы случаются нечасто. Сюда я даже прилетел в своем космическом корабле; это тоже нетрудно и не мешало мне одновременно заниматься восемнадцатью или двадцатью другими вещами.

Еще до прибытия я почувствовал приятное ощущение предстоящего приема, потому что старый астероид приукрасили по такому случаю. Сама по себе Сморщенная Скала нисколько не интересна. Это черный камень длиной в десять километров, с синими пятнами. Похоже на грушу, поклеванную птицами. Разумеется, эти углубления – не клевки птиц. Посадочные гнезда для таких кораблей, как мой. А по случаю приема Скала украшена большой сверкающей звездной надписью:

Наша Галактика

Первые сто лет самые трудные.

Надпись вращается вокруг скалы как пояс из дрессированных светлячков. Первая часть – не дипломатично. Вторая – неправда. Но смотреть приятно.

Я так и сказал своей дорогой портативной жене, она в ответ хмыкнула, удобно усаживаясь у меня на коленях.

– Как ярко. Настоящий огонь! Могли бы использовать голограммы.

– Эсси, – сказал я, поворачивая голову, чтобы укусить ее за ухо, – у тебя душа кибернетика.

– Хо! – ответила она, поворачиваясь, чтобы укусить меня – только она укусила гораздо сильнее, – я сама кибернетическая душа, и ты тоже, Робин, и, пожалуйста, управляй кораблем, а не дурачься.

Естественно, это шутка. Мы находились точно на курсе и опускались в док с болезненной медлительностью материальных тел; у меня еще оставались сотни миллисекунд, прежде чем дать «Истинной любви» последний импульс. Поэтому я поцеловал Эсси…

Ну, на самом деле не поцеловал, но оставим так, ладно?

…и она ответила:

– Большой шум подняли вокруг этого, ты согласен?

– Большой шум, – сказал я и поцеловал ее чуть сильнее, и так как у нас была еще масса времени, она поцеловала меня в ответ.

Мы провели долгую четверть секунды, пока «Истинная любовь» проходила через неощутимый блеск надписи, провели приятно и роскошно, как только можно пожелать. Мы занимались любовью.

Так как я более не «реален» (моя Эсси тоже), так как мы оба больше не «плоть», кто-нибудь может спросить: «Как вы это делаете?» У меня есть ответ на этот вопрос. Ответ таков: «Прекрасно». И еще «роскошно», «великолепно», а прежде всего – «быстро». Я не хочу сказать, что мы торопимся. Просто нам на это не требуется много времени; и вот после того как мы доставили друг другу удовольствие, и немного повалялись, и даже вместе вымылись под душем (абсолютно ненужный ритуал, как и большинство наших ритуалов, но нам нравится), у нас еще оставалось от этой четверти секунды достаточно времени, чтобы рассмотреть другие посадочные гнезда на Скале.

Нас ожидает интересное общество. Я заметил большой корабль, построенный еще хичи, такой мы бы в старину назвали «двадцатиместным», если бы знали, что они существуют. Но мы не просто глазели. Мы ведь сложные программы, использующие все возможности времени. Поэтому я поддерживал контакт с Альбертом, проверял, нет ли новых сообщений из центра, убеждался, что ничего не поступило с Колеса, и удовлетворял еще с десяток своих интересов и запросов; а Эсси тем временем занималась своими делами. Так что когда наше кольцо-замок соединилось с кольцом углубления, на самом деле посадочного гнезда астероида, мы оба были в хорошем настроении и готовы к приему.

Одно из (многих) преимуществ моей дорогой Эсси и меня самого в том, что нам не нужно отстегивать ремни безопасности, проверять швы и открывать люки. Ничего подобного нам не нужно делать. И не нужно перемещать наши информационные веера. Они остаются, а мы по электрическим цепям того места, где находимся, проходим, куда нам нужно. (Обычно мы передвигаемся в «Истинной любви», там и подключаемся). Если нам нужно куда-нибудь подальше, мы используем радио, но тут начинает сказываться утомительная разница во времени прохождения сигнала.

Итак, мы причалили. Включились в систему Сморщенной Скалы. Мы на месте.

Если точнее, мы находились на уровне Танго, отсек номер сорок с чем-то усталого старого астероида, и были мы далеко не одни. Прием начался. Было тесно. Нас встречали десятки людей – подобно нам, они надели специальные шляпы для приема, держали выпивку, пели, смеялись (Мы увидели даже несколько человек во плоти, но они еще много миллисекунд не увидят, что мы прибыли).

– Джейн! – крикнул я, обнимая ее.

– Сергей, голубчик! – воскликнула Эсси, обнимая другого; и тут же, в тот момент, как мы начали обмениваться приветствиями, обниматься и были счастливы, отвратительный голос выпалил:

– Эй, Броадхед!

Я узнал этот голос.

Я даже знал, что будет дальше. Какие дурные манеры! Блеск, сверкание, хлопок – и вот передо мной генерал Хулио Кассата, смотрит на меня с (едва) скрытым презрением военного к штатскому, сидит за большим пустым столом, которого мгновение назад не было.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал он.

Я ответил:

– О, дерьмо!

Я не люблю генерала Хулио Кассату. И никогда не любил, хотя жизнь все время сводила нас.

Не потому, что я этого хотел. Кассата – это всегда дурные новости. Он не любит, когда штатские (подобные мне) вмешиваются в то, что он называет «военными делами», и он никогда не любил записанных машиной. Кассата не только солдат, он по-прежнему плоть.

Но в данном случае он не был плотью. Передо мной двойник.

Это само по себе интересно, потому что плотские люди с большим трудом соглашаются на двойников.

Я продолжал бы размышлять над этим странным фактом, но оказался слишком занят, думая о том, что мне не нравится в Кассате. У него ужасные манеры. Он только что это продемонстрировал. В гигабитном пространстве, где обитаем мы, записанные машиной, есть свой этикет. Вежливые записанные машиной люди не набрасываются друг на друга без предупреждения. Желая поговорить с вами, они обращаются вежливо. Может, даже «стучат» в «дверь» «снаружи» и вежливо ждут, пока вы скажете «Войдите». И они никогда не вмешиваются в окружение других. Такое поведение Эсси называет некультурным, имея в виду, что они дурно пахнут. Но именно так поступил Хулио Кассата: он не просто вторгся в физическое пространство, он проник и в имитацию в гигабитном пространстве, в котором мы обитаем. И вот он со своим столом, и со своими медалями, и со своей сигарой; и все это ужасно грубо.

Конечно, я мог бы уничтожить все это и вернуть свое окружение. Упрямцы так и поступают. Как два секретаря, которые спорят, чей босс первым воспользуется ПВ-фоном. Но я решил так не делать. Не потому что у меня какие-то предрассудки по поводу грубого отношения к грубым людям. Нет, тут кое-что другое.

Я, наконец, преодолел удивление из-за того, что реальный, плотский Кассата сделал себе машинного двойника.

Передо мной машинная имитация в гигабитном пространстве, точно так же как моя возлюбленная портативная Эсси – двойник моей так же возлюбленной (но сегодня возлюбленной только во вторую очередь) реальной Эсси. Реальный Кассата-оригинал сейчас, несомненно, жует сигару в нескольких сотнях тысяч километров отсюда, на спутнике ЗУБов.

И когда я все это обдумал, мне даже стало жаль двойника. И потому я сдержал все слова, которые возникли сами собой. И только сказал:

– Какого дьявола вам от меня нужно?

Грубый ответ, но и со мной обошлись грубо. Он чуть пригасил свой стальной взгляд. Даже улыбнулся… я думаю, он решил быть дружелюбным. Глаза его скользнули с моего лица на лицо Эсси, которая появилась в окружении Кассаты, чтобы выяснить, что происходит, и он сказал тоном, который, наверно, считает легким:

– Ну, ну, миссис Броадхед, разве так должны разговаривать старые друзья?

– Да, старые друзья так не разговаривают, – небрежно ответила она.

Я настаивал:

– Что вы здесь делаете, Кассата?

– Я пришел на прием. – Он улыбнулся – масляной улыбкой, фальшивой улыбкой: если подумать, ему нечему улыбаться. – Когда мы явились с маневров, большинство бывших старателей получили отпуск для этой встречи. Я подъехал с ними. То есть я хочу сказать, – объяснил он, как будто нам с Эсси нужно было его объяснение, – что сделал себе двойника и отправил его сюда на корабле.

– Маневры! – фыркнула Эсси. – Против кого маневры? Когда придет Враг, вы собираетесь вытащить шестизарядные пушки и продырявить борта его кораблей дырами, как в швейцарском сыре, блам-блам-блам?

– У нас сегодня на кораблях есть кое-что получше шестизарядных пистолетов, миссис Броадхед, – добродушно ответил Кассата; но с меня хватит этой болтовни ни о чем.

Я снова спросил:

– Что вам нужно?

Кассата перестал улыбаться и вернулся к своему естественному отвратительному выражению лица.

– Ничего, – ответил он. – Говоря «ничего», я имею в виду, что вас здесь не должно быть, Броадхед. – Он больше даже не пытался казаться добродушным.

Я сдержался.

– Не собираюсь уходить.

– Врете! Вы уже ушли в свой проклятый Институт! Приводите в действие свои исследовательские корабли. Один в Нью-Джерси, другой в Де Мойне. Один занимается подписями Убийц, другой – начальными стадиями космологии.

Поскольку все это соответствовало действительности, я только сказал:

– Институт Броадхеда занимается этими проблемами. Таков наш устав. Для этого мы основаны и именно поэтому ЗУБы предоставили мне статус, позволяющий участвовать в работе планового комитета.

– Ну, старина, – счастливо ответил Кассата, – вы опять ошибаетесь. У вас нет права. У вас есть привилегия. Иногда. А привилегия – это не право, и я вас предупреждаю, чтобы вы на нее не очень рассчитывали. Мы не хотим, чтобы вы путались у нас под ногами.

Иногда я таких парней по-настоящему ненавижу.

– Послушайте, Кассата, – начал я, но Эсси остановила меня, прежде чем я набрал скорость.

– Мальчики, мальчики! Нельзя ли заняться этим в другое время? Мы ведь пришли на прием, а не на драку.

Кассата колебался, но выглядел воинственно. Но вот он медленно и задумчиво кивнул.

– Неплохая мысль, миссис Броадхед, – сказал он. – Можно и подождать немного: в конце концов мне докладывать еще только через пять или шесть плотских часов. – И повернулся ко мне. – Не оставляйте Скалу, – приказал он. И исчез.

Мы с Эсси переглянулись.

– Некультурный, – сказала она, сморщив нос, словно все еще ощущая запах его сигары.

Я произнес нечто гораздо более грубое, и Эсси обняла меня за плечи.

– Робин? Он свинья, этот человек. Забудь о нем, ладно? И не позволяй ему делать тебя глупым и кислым снова.

– Ни в коем случае, – храбро ответил я. – Сейчас время приема! Пошли в Голубой Ад!

Отличный получился прием.

Я не очень серьезно воспринял Эсси, когда она сказала, что вокруг него слишком большой шум. Я знал, что она говорит несерьезно. Эсси сама не была старателем, но все знают, чему посвящен этот прием.

Он отмечал не больше не меньше как столетие открытия астероида Врата, и если в истории человечества и случались более значительные события, я таких не знаю.

Сморщенная Скала избрана местом приема по случаю столетней годовщины по двум причинам. Первая – астероид был преобразован в дом для престарелых. Это отличное место для заботы о гериатрических пациентах. Когда лечение атеросклероза обостряет остеопороз, а использование противовоспалительных фатов приводит к синдромам Менье или Альцхеймера, не найти лучшего места, чем Сморщенная Скала. Здесь старым сердцам не нужно напрягаться. Старые конечности не должны удерживать сотню килограммов мяса и костей в вертикальном положении. Максимальное тяготение здесь не превышает одного процента земного. Трясущиеся старики могут здесь ходить и бегать, могут даже кувыркаться «колесом», если захотят. Неуверенные медлительные рефлексы не поставят их перед несущимся автомобилем: тут нет никаких автомобилей. О, старики, конечно, могут умереть. Но и это не смертельно, потому что на Сморщенной Скале лучшие во Вселенной (и наиболее часто используемые) установки для записи личности. Когда древнее плотское туловище уже не поддается восстановлению, старик передает себя в руки работников «Здесь и После», и в следующее мгновение видит мир необыкновенно острым зрением, слышит самые слабые звуки, ничего не забывает и быстро учится. Он буквально родился заново – только без грязи и отвратительных подробностей первого рождения. Жизнь – может, мне следовало взять это слово в кавычки – «жизнь» разума, записанного машиной, совсем не такая, как жизнь в плотском теле. Но она не плохая. В некоторых отношениях она гораздо лучше.

Так я говорю, а я-то уж знаю.

Вам никогда не увидеть более счастливую толпу записанных машиной граждан, чем те, что живут на Сморщенной Скале. Это и на самом деле скала. Комковатый старый астероид, нескольких километров в диаметре, подобный остальным астероидам, которые летят в пространстве между Марсом и Юпитером и в некоторых других местах. Ну, не совсем подобный. Этот астероид прорезан туннелями от поверхности до поверхности. И не люди прорыли эти туннели. Мы таким и нашли этот астероид; и в этом заключается вторая причина, почему он послужил лучшим местом для празднования столетней годовщины первого межзвездного полета человека.

Видите ли. Сморщенная Скала – необычный астероид, он уникален. Первоначально он огибал Солнце по орбите, перпендикулярной к эклиптике. Но это в нем как раз наименее необычно. А уникальное его свойство в том, что на нем обнаружили сотни древних космических кораблей хичи. Не один или два, а много – девятьсот двадцать четыре, если быть точным! И корабли эти действовали. Ну, вернее, большая часть из них действовала, особенно если вам было все равно, куда лететь. Сначала мы не знали, куда они полетят. Мы садились в корабль, стартовали, откидывались, ждали и молились.

И иногда нам везло.

Чаще мы умирали. На прием собрались те из нас, кому повезло.

Но каждый успешный полет на корабле хичи чему-то учил нас, и постепенно мы смогли лететь в любое место Галактики, и при этом сохранялась определенная уверенность, что мы останемся живы. Мы даже в некоторых отношениях усовершенствовали технологию хичи. Они поднимались с поверхности на низкую орбиту с помощью ракет, мы использовали петлю Лофстрома. А потом для исследовательских программ в космосе астероид оказался совершенно не нужен.

И его переместили на околоземную орбиту.

Вначале его собирались превратить в музей. Потом решили сделать домом для тех, кто пережил полеты в кораблях хичи. Тогда-то его и стали называть Сморщенной Скалой. А вначале его название было Врата.

Теперь перед нами возникает очередная коммуникационная проблема. Как мне объяснить, чем мы занялись с Эсси?

Легче всего сказать, что мы веселились на приеме.

Ну, мы это, конечно, делали. Ведь для того и существуют приемы. Мы в своем бестелесном обличий переходили от одной группы к другой, здоровались, обнимались с бестелесными друзьями, обменивались с ними репликами. Не все наши друзья на Скале бестелесные, но плотские люди нас накале интересовали. (Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мы не любим своих плотских друзей. Они так же дороги нам, как и записанные машинами, но, Боже, как они утомительно медлительны).

Так что следующие несколько десятков тысяч миллисекунд следовали бесконечные:

– О, Робин, ты только посмотри, какой молодой сделала себя Джейни Джи-Ксинг!

И:

– Помнишь, как воняло в этом месте?

Так продолжалось довольно долго, потому что прием внушительный. Ну, сейчас сообщу вам число. Примерно после пятидесяти объятий и радостных обменов я выбрал момент и связался со своей информационной программой Альбертом Эйнштейном.

– Альберт, – сказал я, когда он возник, дружелюбно улыбаясь, – сколько их?

Он какое-то время посасывал трубку, потом концом указал на меня.

– Боюсь, очень много. Всего на Вратах насчитывалось тринадцать тысяч восемьсот сорок два старателя. Некоторые, конечно, безвозвратно мертвы. Кое-кто решил не ходить, или не смог этого сделать, или просто еще не успел. По моим подсчетам сейчас здесь присутствует три тысячи семьсот двадцать шесть, причем примерно половина из них записаны машиной. Есть, разумеется, и некоторое количество гостей бывших старателей, как миссис Броадхед, не говоря уже о пациентах, которые здесь по медицинским причинам, не связанным с полетами старателей.

– Спасибо, – сказал я, и тут же, когда он собрался уходить: – Еще одно, Альберт. Хулио Кассата. Мне хочется узнать, почему он так неприязненно настроен к исследованиям Института и особенно почему он вообще здесь оказался. Я буду благодарен, если ты этим займешься.

– Но я уже занимаюсь этим, Робин, – улыбнулся Альберт. – Доложу, когда у меня будет информация. А пока желаю приятно провести время.

– Я уже провожу его приятно, – с улыбкой ответил я. Альберт Эйнштейн – полезное приспособление: он занимается делами, пока я веселюсь. И поэтому я с легкой душой вернулся к приему.

Мы, конечно, не знакомы со всеми 3726 собравшимися ветеранами. Но знаем очень многих из них; именно поэтому трудно рассказать, чем мы занимались, потому что кому же интересно сколько раз мы восклицали:

– Какой сюрприз! Как ты прекрасно выглядишь!

Мы проносились по гигабитному пространству и по изрытым квадрантам, уровням и туннелям старого астероида, здоровались со своими коллегами. Мы выпили в Веретене с Сергеем Борбосным – Сергей был соучеником Эсси в Ленинграде, прежде чем отправился на Врата и погиб медленной мучительной смертью от радиационного заражения. Много времени провели с коктейлями в музее Врат, бродили со стаканами в руке между витрин с артефактами с Венеры и планеты Лести, с инструментами, огненными жемчужинами и хранителями информации – молитвенными веерами – со всей Галактики. Встретились с Джейни Джи-Ксинг, которая жила с нашим другом Оди Уолтерсом до того, как он отправился навещать хичи в центре Галактики. Вероятно, она хотела выйти за него замуж, но эта проблема потеряла актуальность, так как Джейни погибла, пытаясь посадить чоппер в зимнем урагане на планете Персефоне.

– Самое нелепое происшествие из всех! – сказал я ей, улыбаясь. – Воздушная катастрофа! – И тут же мне пришлось извиняться, потому что никому не приятно, когда его смерть называют нелепой.

Много было записанных душ, подобных нам. С ними мы говорим легко и без посредников. Конечно, нам хотелось поздороваться и со многими плотскими людьми.

Но это совершенно другая проблема.

Нелегко описать, каково быть бестелесным разумом в гигабитном пространстве.

По-своему это подобно сексу.

Попробуйте рассказать о нем тому, кто его не испытывал. Я знаю об этом, потому что пытался описать радости любви некоторым странным людям – не людям, конечно, а разумам – сейчас неважно, кто они такие. И это потребовало большого труда. После многих миллисекунд объяснений, описаний, метафор – и большого количества недопониманий и недоразумений – они ответили нечто вроде:

– О, да, теперь понимаю. Это похоже на другое ваше занятие – чихание, верно? Вы знаете, что должны чихнуть, но не можете, однако должны. И это все больше и больше вас изводит, пока вы не можете выдержать и чихаете, и тогда чувствуете себя очень хорошо. Верно?

А я отвечаю:

– Нет, неверно. – И сдаюсь.

Примерно так же трудно объяснить, что такое гигабитное пространство. Но я могу описать, что я в нем делаю. Например, когда мы пили с Сергеем Борбосным в Веретене, мы не были «на самом деле» в Веретене. Веретено существует на самом деле – это центральная полость астероида Врата. В свое время здешний бар – он назывался «Голубой Ад» – был любимым местом старателей, где они пили, играли и набирались храбрости, что подписаться на один из ужасных, часто смертельных и односторонних полетов на кораблях хичи. Но «реальное» Веретено больше не используется как место для выпивки. Его преобразовали в освещаемый лампами солярий для самых тяжелых гериатрических обитателей Сморщенной Скалы.

Но вызывает ли это у нас проблемы? Нисколько! Мы просто создаем собственное имитационное Веретено, вместе с «Голубым Адом» и с его казино, и сидим в нем с Сергеем, пьем ледяную водку и закусываем солеными крендельками и копченой рыбой. Имитация полная, включая столики, барменов, хорошеньких официанток, группу из троих музыкантов, играющих хиты полувековой давности, и шумную праздничную веселую толпу.

Здесь есть все, что можно ожидать увидеть в веселом кабачке, за исключением одного. «Реальности». Ничего из этого не было «реальным».

Вся сцена, включая некоторых присутствующих, собрание имитаций, взятых из памяти машины. Как я, Эсси в ее портативной форме – и Сергей.

Видите ли, нам совсем не обязательно быть в Веретене, реальном или любом другом. Когда нам хочется выпить, мы можем создать для этого любую обстановку. Мы так часто и поступаем, я и Эсси.

– Где хочешь пообедать? – спрашивает Эсси.

А я отвечаю:

– Даже не знаю. Париж? Тур д'Аржент? О, нет, знаю, мне хочется жареных цыплят. Как насчет пикника на фоне Тадж Махала?

И тут же наши поддерживающие системы обращаются к файлам «Тадж Махал» и «Цыплята. Жареные», и так оно и получается.

Конечно, ни окружение, ни пища и напитки не будут «реальными» – но и мы ведь не «реальны». Эсси – записанный машиной аналог моей дорогой жены, которая еще жива – и по-прежнему моя жена. А я – записанная память обо мне, все, что осталось от меня, когда я умер в волнующем происшествии, во время которого мы впервые встретились с живым хичи. Сергей – записанный Сергей, потому что он тоже умер. А Альберт Эйнштейн…

Ну, Альберт Эйнштейн – это нечто совершенно иное; но мы держим его при себе, потому что забавно разговаривать с ним на приеме.

И все это не составляет никакой разницы! Напитки ударяют в голову так же сильно, копченая рыба такая же жирная и соленая, маленькие кусочки нарезанных фруктов такие же плотные и вкусные. И к тому же мы никогда не набираем вес, и у нас не бывает похмелья.

В то время как плотские люди…

Ну, плотские люди – совсем другое дело.

Среди 3726 ветеранов-старателей, собравшихся, чтобы отметить столетнюю годовщину Врат, много людей во плоти. Многие из них – наши добрые друзья. Большинство остальных я хотел бы иметь своими друзьями, потому что у всех старых старателей много общего.

Беда в том, что с людьми во плоти трудно разговаривать. Я быстр, я оперирую в гигабитном времени. А они медлительны.

К счастью, есть возможность справиться с ситуацией, потому что иначе попытки разговаривать с этими вялыми медлительными людьми из плоти и крови свели бы меня с ума.

Ребенком в Вайоминге я восхищался шахматистами, которые болтались в парках, передвигая грязные фигуры по жирным доскам. Некоторые могли играть двадцать партий одновременно, переходя от доски к доске. Как могли они следить сразу за двадцатью позициями, помнить каждый ход, если я не мог удержать в голове даже одну?

Потом я понял. Они вообще ничего не запоминали.

Они просто подходили к доске, разглядывали позицию, определяли стратегию, делали ход и переходили к следующей доске. Им и не нужно было помнить. Их шахматное мышление действовало так стремительно, что они охватывали всю картину, пока противник почесывал ухо.

Именно так обстоит дело с нами и плотскими людьми. Я не выдержал бы разговора с человеком во плоти, если бы одновременно не занимался еще тремя или четырьмя делами. Они стоят как статуи! Когда я увидел своего старого приятеля Фрэнки Херейру, он облизывал губы, наблюдая, как другой древний старец пытается открыть бутылку шампанского. Сэм Стратерс как раз выходил из мужской уборной, рот его был раскрыт, он собирался поздороваться с другим живым человеком в зале. Я не стал с ними разговаривать. Даже не пытался. Просто создал свое подобие и двинул к ним: на каждого по одному. А потом «ушел».

Не хочу сказать, что буквально ушел куда-то; просто обратил внимание на другое. Мне не нужно оставаться здесь, потому что мои подпрограммы способны двигать одного двойника к Фрэнки, другого к Сэму, и двойники будут улыбаться, и откроют «свой» рот, когда старики «меня» заметят. Но к тому времени, когда нужно будет принимать решение, что сказать, я уже вернусь.

Но таковы люди во плоти. К счастью для моего порога скуки, было здесь и множество записанных машиной людей (в том числе и не людей). И среди них много моих старых друзей. Некоторых я знал, потому что их знают все. Например, Детевейлера, который открыл свиней вуду, и Лайо Кончена, террориста, после появления хичи перешедшего на другую сторону. Он один из тех, кто выдал всю банду убийц и бомбометателей в американской космической программе. Был здесь даже Харриман, который на самом деле видел взрыв сверхновой и успел уйти от расширяющегося волнового фронта и получить в старые дни награду в пять миллионов долларов. Был здесь и Мангров, вынырнувший на орбитальной станции хичи и обнаруживший, что странные маленькие маневренные шары, брошенные на станции, на самом деле заборщики образцов, которые могут опускаться на поверхность звезды и прихватывать образец нейтрония весом в одиннадцать тонн – кусок размером почти с мой ноготь. Доставив образец домой, Мангров умер от радиационной болезни, но это не помешало ему присоединиться к нам на Сморщенной Скале.

Так я носился по цепям Врат, быстрый, как молния в облачном небе, и здоровался с сотнями старых и новых друзей. Иногда портативная Эсси была со мной. Иногда занималась своими знакомствами и приветствиями. Верный Альберт всегда находился с нами, но никогда не участвовал в объятиях и пожиманиях. Дело в том, что он никогда не показывается: только мне или когда его приглашают. Никто в этой смешливой душной атмосфере встречи выпускников, кануна Нового года или приема по случаю бракосочетания не хотел общаться с простой информационной системой, хотя это мой лучший друг.

Но когда мы вернулись в Веретено и снова пили с Сергеем Борбосным, мне стало скучно и я прошептал:

– Альберт?

Эсси бросила на меня взгляд. Она знала, что я делаю. (В конце концов именно она написала его программу, не говоря уже о моей собственной). Но не возражала, продолжала болтать по-русски с Сергеем. В этом не было ничего плохого, потому что, разумеется, я понимаю по-русски – даже бегло говорю, в числе многих других языков, потому что времени для обучения у меня очень много. Плохо же было то, что они говорили о людях, которых я не знаю и не хочу знать.

– Ты звал, о хозяин? – прошептал мне на ухо Альберт.

Я ответил:

– Не умничай. Ты узнал, зачем здесь Кассата?

– Еще не совсем, Робин, – ответил он, – потому что иначе я бы уже сообщил. Тем не менее кое-что интересное я узнал.

– Давай, – прошептал я, улыбнувшись Сергею, который добавил мне в стакан ледяной водки, даже не посмотрев на меня.

– Я выделил три отдельных вопроса, – сказал Альберт, настраиваясь на длинную поучительную лекцию. – Вопрос о связи семинаров Института с ЗУБами, вопрос о маневрах и вопрос о присутствии здесь генерала Кассаты. Их можно в свою очередь подразделить на…

– Нет, – прошептал я, – нельзя. Быстрей и попроще, Альберт.

– Ну, хорошо. Семинары, разумеется, непосредственно связаны в центральной проблемой Врага: как можно его распознать по подписям и почему он хочет изменить ход эволюции Вселенной. Единственная проблема заключается в том, почему ЗУБы выражают озабоченность в связи с семинарами Института, так как прошло уже много таких семинаров без всяких возражений со стороны ЗУБов. Я считаю, что это связано с вопросом о маневрах. И могу добавить кое-что: со времени начала маневров всякая связь с двумя спутниками ЗУБов и с Колесом прервана.

– Пре… что?

– Прервана, да, Робин. Отрезана. Запрещена. Прекратилась. Не разрешается никакой вид коммуникации. Я делаю вывод, во-первых, что эти происшествия связаны друг с другом, и во-вторых, они имеют непосредственное отношение к маневрам. Как вы знаете, несколько недель назад на Колесе была ложная тревога. Может, она и не была ложной…

– Альберт! О чем это ты говоришь? – Я не говорил вслух, но Эсси удивленно посмотрела на меня. Я успокоительно улыбнулся, вернее, постарался улыбнуться, хотя в мыслях моих ничего успокоительного не было.

– Нет, Робин, – спокойно сказал Альберт, – у меня нет причин считать, что тревога не была ложной. Но, может, ЗУБы встревожены больше меня. Это объяснило бы неожиданные маневры, в которых как будто проверяется некое новое оружие…

– Оружие!

Еще один взгляд со стороны Эсси. Вслух я жизнерадостно сказал:

– На здоровье! – и поднял свой стакан.

– Совершенно верно, Робин, – мрачно сказал Альберт.

– Остается вопрос о присутствии генерала Кассаты. Я считаю, что его объяснить легко. Он следит за вами.

– Не очень-то он хорош для этого.

– Это не совсем так, Робин. Да, кажется, что генерал здесь занят своими личными делами. Сейчас он закрылся с некоей молодой леди и делает это уже некоторое время. Но перед тем, как уединиться с этой юной персоной, он приказал, чтобы в течение ближайших тридцати минут органического времени не выпускали ни один космический корабль. Я считаю вполне вероятным, что до истечения этого времени он проверит, на месте ли вы, а вы пока покинуть астероид не можете.

– Замечательно, – сказал я.

– Не думаю, – почтительно поправил меня Альберт.

– Он не может этого сделать!

Альберт поджал губы.

– В конечном счете – да, – согласился он. – Вы, несомненно, рано или поздно сумеете связаться с высшими властями, чтобы отменить приказ генерала Кассаты, поскольку над Звездным Управлением Быстрого реагирования еще есть гражданский контроль. Но на данный момент боюсь, астероид закрыт.

– Ублюдок!

– Вероятно, так и есть, – улыбнулся Альберт. – Я позволил себе известить администрацию Института о последних событиях, и она ответит – к несчастью, боюсь, что с органической скоростью. – Он помолчал. – Еще что-нибудь? Или мне можно продолжить свое расследование?

– Действуй, черт побери!

Я некоторое время кипел в гигабитном пространстве, пытаясь успокоиться. Решив наконец, что уже в состоянии разговаривать с другими, я присоединился к Эсси и Сергею Борбосному в их имитации «Голубого Ада». Эсси дружелюбно взглянула на меня посредине длинного анекдота, потом посмотрела внимательней.

– Хо, – сказала она. – Тебя снова что-то расстроило, Робин.

Я сообщил ей, что рассказал мне Альберт.

– Ублюдок, – сказала она, подтверждая мой диагноз, а Сергей подхватил:

– Некультурный тип.

Эсси ласково взяла меня за руку.

– В конце концов, дорогой Робин, сейчас это не так уж важно, – сказала она. – Мы ведь и не собирались покидать прием, даже в плотском времени.

– Да, но будь он проклят…

– Он и так уже проклят, дорогой Робин. Выпей немного. Это тебя подбодрит.

Я попытался.

Получилось не очень хорошо. И разговор Эсси с Сергеем меня не очень занимал.

Вы должны понять, что Сергей мне нравится. Не потому что он красив: он некрасив. У него выразительные русские глаза и искренняя русская привычка поглощать стаканами огромные количества ледяной водки. Поскольку он тоже мертв, он может заниматься этим бесконечно долго и пьянеть не больше, чем ему хочется. Но по словам Эсси, такая же способность была у него, когда они оба учились в Ленинграде и были плотскими людьми. Конечно, в студенчестве это весело – особенно если вы русский. Но для меня в этом ничего веселого.

– Так как же дела? – добродушно спросил я, заметив, что они перестали разговаривать и смотрят на меня.

Эсси ласково погладила меня по голове и сказала:

– Эй, старина Робин, тебе все эти старинные истории не так уж интересны, верно? Почему бы тебе не прогуляться?

– Все в порядке, – лживо ответил я, а она только вздохнула и сказала:

– Иди.

И я ушел. Все равно мне нужно было кое о чем подумать.

Мне трудно объяснить, о чем я собирался подумать, потому что плотские люди не могут одновременно держать в голове столько мыслей и проблем, как я в своей – так сказать «голове».

Это заставило меня понять, что я уже совершил ошибку.

Плотские люди не могут обдумывать одновременно множество мыслей. Плотские люди не пригодны для параллельного действия. Плотские люди линеарны. Мне следовало помнить, что общаясь с плотскими людьми, нужно к ним приспосабливаться.

Итак, трижды попытавшись решить, с чего начать, я понял, что начинать нужно с четвертого и совсем иного направления.

Мне следовало начать с рассказа о детях, живших на Сторожевом Колесе.