Книга Испытание Ричарда Феверела онлайн - страница 5

ГЛАВА IV
Поджог

Пропавших мальчиков принялись искать по всем окрестностям Рейнема, и сэр Остин не на шутку встревожился. Никто их нигде не видел, кроме Остина Вентворта и мистера Мортона. Баронет выслушал рассказ обоих о том, как приятели пустились бежать, когда те их окликнули, и истолковал поступок сына как неповиновение и бунт. За обедом он пил здоровье юного наследника Рейнема в зловещем молчании. Адриен Харли поднялся, чтобы провозгласить тост. Речь его была исполнена блеска. Произнося ее, он воодушевился и, следуя примеру Цицерона, кончил тем, что стал обращаться к неодушевленным предметам как к живым существам, призывая салфетку Ричарда и его опустевший стул уподобиться его отцу и не посрамить достоинства и чести рода Феверелов. Остину Вентворту, которому после смерти отца-солдата надлежало заступить его место и поддержать тост, после всех красноречивых излияний оставалось только молчать. Однако тех слов благодарности, которые должен был произнести в ответ юный Ричард, на этот раз не последовало. Красноречие Адриена оживило салфетку и стул всего лишь на несколько мгновений. Общество высокоуважаемых друзей и всех теток и дядей и дальних родичей радо было поскорее встать из-за обеденного стола и развлечься музыкой и чаем. Сэр Остин всячески старался быть радушным хозяином и приглашал гостей потанцевать. Если бы он пригласил их посмеяться, они бы столь же покорно приняли его приглашение.

– Как это все грустно! – сказала миссис Дорайя Фори, обращаясь к лобернскому викарию, в то время как сей по уши влюбленный в нее ходячий манекен увивался возле нее, стараясь в то же время сохранить присущую его профессии чопорность.

– Человеку, не испытавшему страданий, трудно бывает пойти на уступки, – ответил согретый ее сиянием викарий.

– Ах, вы так добры! – воскликнул предмет его обожания. – Взгляните на мою Клару. В день рождения своего кузена она не станет танцевать ни с кем другим. Что же нам делать, чтобы хоть немного развеселить гостей?

– Увы, сударыня, то, что вы делаете для одного, невозможно делать для всех, – вздохнул викарий и, о чем бы она не заводила речь, шелковыми нитями своих словес стремился привлечь внимание миссис Фори к своей влюбленной душе.

Он был единственным из гостей, кому сейчас было радостно в этом доме. У всех прочих были вполне определенные виды на юного наследника. Леди Эттенбери из Лонгфорд-Хауса привезла с собой диковину собственного изготовления – леди Джулиану Джей: она намеревалась представить ему сию девицу, ибо полагала, что юный Феверел уже достиг возраста, когда он может оценить ее черные глаза и очаровательный ротик и даже затосковать по ним. Леди Джулиану в этот вечер развлекал щеголь Пепуорт, и по этому случаю матери приходилось выслушивать любезности сэра Майлза, который без умолку толковал о земельных угодьях и о паровых машинах, пока ей наконец не сделалось от этого дурно. Тогда она прибегла к резкости, чтобы себя от него защитить. Прелестная вдовушка, леди Блендиш сидела в стороне в обществе Адриена и наслаждалась его язвительными замечаниями по поводу того или иного из гостей. К десяти часам вечера это убогое торжество закончилось, и комнаты погрузились во мрак, столь же беспросветный, сколь и чаяния касательно того, как сложится будущее наследника Рейнема, на что не раз намекали разочарованные и пришедшие в уныние гости. Маленькая Клара поцеловала мать, присела перед не отходившим от той викарием и отправилась спать, как и подобает благовоспитанной девочке. Но едва только уложившая ее горничная вышла из комнаты, как Клара поднялась и осторожно оделась. Она всегда считалась послушною дочерью. Ей позволяли еще полчаса не гасить свечу, чтобы ей не было страшно одной в темноте. И вот она взяла эту свечу и на цыпочках подкралась к комнате Ричарда. Комната была пуста. Тогда она сделала еще шаг в комнату. Но вдруг услыхала шуршание штор и поспешила вернуться к себе. Не то чтобы она испугалась; просто, понимая, что совершает нечто недозволенное, она не хотела, чтобы кто-нибудь ее застал за этим занятием. Немного погодя она уже снова пробиралась по коридору. Ричард вел себя с этой маленькой леди пренебрежительно, обидел ее, и ей непременно надо было спросить его, не раскаивается ли он в своем поведении; спрашивать его, почему он не дал ей поцеловать себя по случаю дня своего рождения, она не будет: уж если он не помнит об этом сам, то мисс Клара ни за что не станет ему напоминать, но сегодня вечером у него еще есть последняя возможность с ней помириться. Все это она обдумывала, сидя на ступеньке лестницы, как вдруг снизу из зала послышался голос Ричарда: он кричал, чтобы ему подали ужин.

– Мастер Ричард вернулся, – торжественно возвестил сэру Остину старик Бенсон.

– Ну и что же? – спросил баронет.

– Он жалуется, что проголодался, – нерешительно произнес дворецкий; лицо его выражало недовольство.

– Дай ему поесть.

Грузный Бенсон еще больше заколебался и сказал, что мальчик потребовал, чтобы ему принесли вина. Это уже было ни на что не похоже. Сэр Остин нахмурил брови, но Адриен заметил, что сыну его, может быть, хочется выпить – ведь это все-таки день его рождения, и тогда он разрешил принести ему бутылку бордо.

Ужин был в самом разгаре, когда Адриен сошел вниз: мальчики уплетали пирог с куропаткой. Теперь они переменились ролями. Ричард был возбужден. Поднимая бокал, он каждый раз произносил тосты; щеки у него раскраснелись, глаза блестели. Риптон очень походил на мошенника, который боится, что вот-вот все раскроется, однако его вполне добропорядочный голод и пирог с куропаткой послужили ему на некоторое время защитой от пронзительного взгляда Адриена. Тот решил, что случившееся – предмет во всяком случае достойный его внимания: достаточно было увидеть перемену, происшедшую с носом мастера Риптона, чтобы захотеть узнать все обстоятельства дела.

– На славу поохотились, молодые люди, не так ли? – со спокойной иронией заметил он, в ответ на что Ричард расхохотался.

– Ха-ха! Послушай-ка, Рип: «На славу поохотились, молодые люди?» Что ты на это скажешь? Фермера помнишь? Ваше здоровье, пастор! Охота у нас пока еще и не начиналась. Но мы еще поохотимся, и вволю! Что там говорить! Дичью мы похвастать не можем. Стреляли мы так, для забавы, а дичь вернули владельцам земель. Риптон отменный стрелок в местах, которые наш кузен Остин называет «Царством поздних сожалений и упущенных случаев». Птицы вспорхнули, а Рип кричит: «Зарядить забыл!» Ну и ну. Рип, подлей-ка себе вина. Черт с ним, с носом. Ваше здоровье, Риптон Томсон! Птицы повели себя непозволительно, им бы чуточку подождать; поэтому, пастор, если к вашим ногам не брошена дюжина фазанов, это их вина, а никак не Рипа. Чем вы тут занимались, кузен Реди?

– Играли Гамлета в отсутствие датского принца. День, проведенный без тебя, дорогой мой, не может не быть скучным.

 
– Говорит он: а вдруг все обман и ошибка?
Чересчур уж похожа на усмешку улыбка.
 

Стих Сендо! Ты помнишь эти строки, мистер Реди? Почему бы мне не процитировать Сендо? Признайся, ты же его любишь, Реди. Только если вам действительно меня не хватало, то простите меня. Мы с Рипом провели необыкновенный день. Мы завели новые знакомства. Мы свет повидали. Я – та мартышка, которая побывала в свете, и я вам о нем расскажу. Во-первых, есть тут некий джентльмен, который наместо охотничьего ружья берет простое. Потом есть фермер, который гонит всех, будь то джентльмены или нищие, со своих угодий. И еще, жестянщик и пахарь, которые убеждены, что бог всегда борется с дьяволом, который хочет завладеть всеми царствами земными. Жестянщик уверен, что победит бог, а пахарь…

– За твое здоровье, Ричи, – прервал его Адриен.

– Совсем забыл, мой почтенный друг. А что тут плохого, Адриен? Я ведь только говорю то, что слышал.

– Плохого ничего и нет, мой милый, – подтвердил кузен. – Я глубоко убежден, что Зороастр не умер. Ты просто слышал то, во что верят простые люди. Давай-ка выпьем за огнепоклонников^[16], если хочешь.

– Ну так выпьем сейчас за Зороастра! – воскликнул Ричард. – Право же, Риппи! За огнепоклонников мы еще успеем сегодня выпить, не правда ли?

Брови мистера Риптона нахмурились, его подвижное лицо приняло грозное выражение, какое бывает у заговорщиков и, вероятно, было у Гвидо Фокса^[17].

Ричард весь сотрясался от хохота.

– Так что же ты такое говорил о Блейзе, Риппи? Что есть чем позабавиться, не так ли?

Риптон ничего не ответил, только еще больше нахмурился; взгляд его призывал к молчанию. Адриен внимательно следил за обоими скромниками: он был убежден, что под столом в это время между ними идет совсем иной диалог.

«Подумать только, – рассуждал он про себя, – мальчик этот едва успел коснуться сегодня жизни, и он уже говорит так, как умудренный опытом муж, да, как видно, не только говорит, но и поступает!»

«Уважаемый патрон, – обратился он мысленно к сэру Остину, – горючее становится еще опаснее, если его сдерживать. Стоит только дать этому мальчику волю, и в нем пробудится такая жажда опустошения, что он очень скоро превратит всю доставшуюся ему долю Земли в такую же неразбериху, как вот этот пирог!» Пророчества этого Адриен не стал, однако, высказывать вслух.

Дядюшка Алджернон приковылял, чтобы взглянуть на племянника еще в то время, как тот ужинал, и его более мягкое обхождение с ним в какой-то степени прояснило то, что было у мальчика на уме.

– Скажите-ка, дядя, – сказал Ричард, – вы бы позволили, чтобы какой-нибудь фермер, грубиян и наглец, побил вас и остался без наказания?

– Думается, я бы ему за все отплатил, мальчик мой, – ответил тот.

– Разумеется, вы бы ему этого не простили! Не прощу и я. И он у меня поплатится. – Ричард был разъярен, и дядюшка одобрительно похлопал его по плечу.

– Я прибил его сына, прибью и его самого, – сказал Ричард, крикнув, чтобы ему принесли еще вина.

– Что ты говоришь, мальчик мой! Выходит, это старик Блейз тебя обидел?

– Ничего, дядя! – Ричард загадочно тряхнул головой. «Подумать только, – прочел Адриен на лице Риптона, – он говорит «ничего», а сам выдает себя с головой».

– Ну как, побили мы их, дядя?

– Да, мальчик мой, и побьем еще не раз. Я их и на одной ноге одолею. Из них разве что Наткинс и Федердин еще чего-то стоят.

– Мы победили! – вскричал Ричард. – По этому случаю пусть нам принесут еще вина, и мы выпьем за их здоровье.

Он позвонил, заказал вина. Является грузный Бенсон и говорит, что вина больше нет. Осталась только одна бутылка. Капитан озадаченно свистнул; Адриен только пожал плечами.

Однако именно Адриен сумел раздобыть оставшуюся бутылку. Ему нравилось наблюдать, как ведут себя мальчики, опьянев.

Во время всего этого кутежа Ричард упорно что-то таил в душе. Гордость мешала ему спросить, как воспринял его отсутствие отец, он сгорал от нетерпения узнать, не навлек ли он на себя его немилость. Он старался навести Алджернона и Адриена на разговор об этом, однако оба неизменно уклонялись от прямого ответа. И когда наконец Ричард сказал, что хочет пойти пожелать отцу спокойной ночи, Адриен вынужден был ответить, что ему надлежит сразу же из-за стола идти к себе и ложиться спать. При этих словах Ричард сразу же помрачнел, и от веселья его не осталось и следа. Не проронив больше ни слова, он удалился к себе.

Адриен очень осмотрительно доложил сэру Остину о поведении сына и о том, что с ним приключилось за день; при этом он подчеркнул, каким внезапно наступившим молчанием встретил Ричард известие о том, что отец не желает его видеть. Мудрый юноша сквозь неподвижную маску сумел разглядеть, что сердце его патрона смягчилось, и, оставив сэра Остина у него в кабинете, он ушел к себе, чтобы кинуться в постель и – в Горация. Баронет долго сидел там один. Обычно сходившиеся в доме по вечерам Феверелы в этот вечер не появлялись. Остин Вентворт остался в Пуэр Холле и. заглянул к ним только на час.

К полуночи в доме все стихло. Сэр Остин надел плащ и шляпу и, взяв фонарь, начал свой обход. Вообще-то говоря, у него не было причины чего-то бояться, но никогда не покидавшая его тревога превратила его в ночного сторожа Рейнема. Он миновал комнату, где почивала двоюродная бабка Грентли, которая должна была приумножить будущее состояние Ричарда и тем самым исполнить главное предназначение свое на земле. Проходя мимо ее двери, он прошептал:

– Добрая душа! Ты спишь с сознанием исполненного долга, – и пошел дальше, размышляя: «Она сумела не сделать свое состояние яблоком раздора», и он благословил ее. Некие мысли возникли у него и возле безмолвной двери в комнату Гиппиаса, и не нашлось бы никого, кто бы с ними не согласился.

«Маньяк, который гуляет на свободе и подглядывает за погруженными в сон нормальными людьми», – думает Адриен Харли, заслышав шаги сэра Остина. И, действительно, это было странное зрелище. Но где та крепость, в которую не было бы скрытой лазейки? Есть ли человек, который мыслил бы во всех отношениях здраво? Право же, думает лежащий в постели циник, каждый, должно быть, по-своему сходит с ума! Благоприятные обстоятельства – свежий воздух, милое общество, несколько спасительных правил, которым они следуют, избавляют людей от Бедлама. Но если они охвачены буйством страстей, то не станет ли тогда для них тот же Бедлам самым надежным прибежищем?

Сэр Остин поднялся по лестнице и неторопливо направил свои шаги к находившейся в левом крыле дома спальне сына. В конце открывшейся перед ним галереи он заметил едва мерцающий свет. Решив, что ему это, может быть, только привиделось, сэр Остин ускорил шаги. Об этом крыле замка и в прежние времена ходила дурная слава. Несмотря на то, что за прошедшие с тех пор долгие годы все худое обитатели замка как будто уже забыли, прислугу Рейнема невозможно было разубедить, и память челядинцев хранила рассказы о появляющихся в этих комнатах привидениях, которые, разумеется, делали их страшными в глазах особенно впечатлительных по молодости своей горничных и поварят, и страхи эти были так велики, что грешникам было не до сна. Сэру Остину доводилось слышать ходившие среди его слуг предания. Втайне он, может быть, верил в них и сам, но ни за что не хотел признавать этого права за домочадцами, и порочить комнаты левого крыла считалось в Рейнеме тяжким грехом. Продолжив свой путь, баронет убедился, что вдалеке, действительно, горел свет. Сойдя несколько ступенек вниз, он обнаружил возле комнаты сына маленькую, зажженную человеческой рукой свечку. В ту же минуту одну из дверей поспешно закрыли. Он вошел в комнату Ричарда. Сына его там не было. Постель оставалась неразобранной; никакой одежды; никаких признаков того, что мальчик в этот вечер туда заходил.

В душу сэра Остина закрались смутные опасения. «Может быть, он пошел ко мне и ждет меня там?» – подсказывало ему отцовское сердце. Нечто похожее на слезу блеснуло в его сухих глазах, когда он подумал об этом и в душе у него затеплилась надежда, что, может быть, Ричард действительно сидит у него в комнате. Его собственная спальня находилась как раз напротив комнаты сына. Ободренный этой мелькнувшей надеждой, он направился прямо туда. Спальня была пуста. Тревога мигом вытеснила из его ревнивого сердца владевший им гнев, и страх, что случилась беда, обрушился на него целым вихрем вопросов, которые повисали в воздухе. Несколько раз пройдясь по комнате взад и вперед, он решил расспросить мальчика Томсона, как он называл Риптона, не знает ли что-нибудь тот.

Комната, отведенная мастеру Риптону Томсону, находилась в северном конце коридора и выходила на Лоберн и на Запад, где расстилалась долина. Кровать стояла между окном и дверью. Дверь оказалась распахнутой настежь, и в комнате было темно. К его великому удивлению, постель Томсона, которую он осветил фонарем, была тоже нетронута. Он уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услыхал доносившийся из глубины комнаты шепот. Сэр Остин прикрыл фонарь и неслышно направился к окну. Он увидел головы Ричарда и его товарища Томсона, склоненные возле окна: мальчики о чем-то возбужденно говорили друг с другом. Сэр Остин стал вслушиваться, но содержание их разговора от него ускользало. Речь шла о пожаре и о промедлении: о том, какой это было бы неожиданностью для владельца земли, в какую ярость бы пришел фермер; о насилии, которое он учинил над благородными людьми, и о мести; слова их вылетали порывами, это были только отдельные звенья цепи, соединить которые воедино было невозможно. Но так или иначе они возбуждали в услыхавшем их любопытство. Баронет позволил себе подслушивать собственного сына.

Над Лоберном и притихшей долиной простиралось усеянное бесчисленными звездами черное небо.

– Какое у меня сейчас чудесное настроение! – воскликнул Риптон, воодушевившись от выпитого вина; потом, насладясь минутным молчанием, продолжал:

– Как видно, этот парень прикарманил нашу гинею и удрал.

Ричард какое-то время молчал, и все это время баронет тревожно ждал, когда же наконец снова раздастся его голос, и когда он раздался, едва узнал его изменившееся звучание.

– Если это действительно так, то я пойду и все сделаю сам.

– Ты способен это сделать? – поразился Риптон. – Черт возьми! Послушай, но если ты ввяжешься в эту историю сам, тебе потом здорово нагорит! Может, он просто не мог найти место, где спрятаны спички? По мне, так он струсил. Пожалуй, лучше было вовсе не браться за это дело, не правда ли? Погляди-ка, что это такое? Или мне только показалось? Послушай, а что если когда-нибудь все раскроется?

Все эти отрывистые вопросы мастер Риптон задавал совершенно спокойно и серьезно.

– Я об этом не думаю, – сказал Ричард; все внимание его было устремлено на Лоберн, откуда им должны были подать знак.

– Нет, но все-таки, – настаивал Риптон, – что, если мы попадемся?

– Если такое случится, отвечать буду я.

Услыхав эти слова, сэр Остин вздохнул с облегчением. Он начинал уже что-то понимать в происходящем меж ними диалоге. Сын его был участником какого-то заговора, больше того, он его возглавлял.

– Как зовут этого парня? – спросил Риптон.

– Том Бейквел, – ответил его товарищ.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал Риптон, – ты же ведь обо всем проговорился за ужином дяде своему и кузену… А как все же это здорово, бордо и пирог с куропаткой! И поел же я вволю! А ты заметил, как я тогда нахмурился?

Юный чревоугодник все еще предавался восторгам после недавнего ужина и по малейшему поводу возвращался к нему мыслями.

– Да, и я все понял, когда ты пихнул меня под столом. Это неважно. Реди человек надежный, а дядя никакой не болтун, – сказал Ричард.

– Знаешь, я решительно хочу, чтобы все это оставалось в тайне. Никогда нельзя быть уверенным, что кто-нибудь не выдаст. Никогда еще мне не случалось выпить столько бордо, – снова восхитился Риптон, – теперь-то уж я от него не отступлюсь! Бордо – мое самое любимое вино. Знаешь, когда-нибудь все может открыться, и тогда мы с тобой пропали, – довольно нескладно добавил он.

Из всей беспорядочной болтовни своего друга Ричард подхватил одну только, прямо относившуюся к их делу нить и ответил:

– Если это и будет, тебя все равно ничто не коснется.

– Как это, не коснется! Я, правда, сам не подсовывал спички, но все равно участвовал в этом деле, тут не может быть никаких сомнений. К тому же, – продолжал Риптон, – неужели ты думаешь, что я могу бросить тебя и все на тебя свалить? Говорю тебе, Ричи, я не из таких.

Мальчик Томсон вырос в глазах сэра Остина. Но как бы там ни было, весь этот мерзкий разговор и происшедшая в его сыне перемена неприятно его поразили. Мальчик был совсем не тем, что вчера. Сэру Остину показалось, что между ними внезапно разлилось бескрайнее море. Мальчик отплыл от берега и теперь несся по волнам жизни на своем собственном судне. Пытаться его вернуть было бы столь же бесплодно, как пытаться стереть решение Страшного суда, которое Вечность начертала человеческой кровью! Дитя, за которое он так смиренно, так ревностно молился ночами, было окружено опасностями; искушения грозили ему со всех сторон, а кораблем его правил сам дьявол. Если он мог так перемениться всего за один день, то что же станется с ним за годы? Неужели все его молитвы и старания уберечь сына от беды так ни к чему и не привели?

Несчастного отца охватила безмерная грусть; ему казалось, что, борясь за любимое дитя, он вступает в поединок с судьбою.

Он едва было не решил задержать обоих заговорщиков сию же минуту и заставить их покаяться и во всем признаться; но потом он подумал, что лучше все же следить за сыном издали – и так, чтобы тот об этом не знал; прежняя Система сэра Остина одержала верх.

Адриен метко охарактеризовал эту Систему, сказав, что сэр Остин хочет быть для своего сына Провидением.

Если бы безмерная любовь была тем же, что и совершенная мудрость, одно человеческое существо могло бы почти олицетворить Провидение для другого. Увы! Как ни божественна любовь, она может всего лишь озарить собою свой дом; она должна бывает принять его форму, подчас даже усугубляя его тесноту, она может воодушевить прежних обитателей его как верхнего, так и нижнего этажа, проживших в этом доме весь век, но никак не в силах изгнать их оттуда.

Сэр Остин решил, что будет и дальше хранить молчание.

Долина была все еще окутана тьмой, светили большие осенние звезды, а разговор мальчиков становился все более горячим и нетерпеливым. Вскоре один из них стал уверять, что видит, как вдали что-то блеснуло. Но это было совсем не там, где они ожидали. Но вот блеснуло еще что-то. Оба вскочили. На этот раз огонь вспыхнул именно там, где они его ждали.

– Дело сделано! – в страшном волнении вскричал Ричард. – Теперь-то уж можно сказать, что старик Блейз отведал красного петуха, Рип. Он, верно, спит.

– Ясное дело, храпит! Погляди-ка! Как быстро все занялось. Все сухое. Все сгорит дотла. Послушай, – голос Риптона снова сделался серьезным, – как, по-твоему: могут они на нас подумать?

– А даже если подумают? Надо все выдержать!

– Ну конечно же, выдержим. Только вот что! Жаль все-таки, что ты навел их на след. Я хочу быть в глазах всех ни в чем не повинным. А никак это не получается, когда меня начинают подозревать. Боже ты мой! Погляди! Начинает разгораться!

Действительно, угодья фермы стали постепенно выделяться из окружавшего их мрака.

– Сбегаю-ка я сейчас за подзорной трубой, – сказал Ричард. Риптону, однако, не хотелось оставаться в комнате одному, и он его удержал.

– Нет, не уходи, самое интересное пропустишь. Сейчас я открою окно, мы все увидим.

Окно распахнулось, и оба они тотчас же высунулись наружу. Казалось, что Риптон пожирает полыхающее пламя ртом, а Ричард – глазами.

Темная фигура баронета за их спиной застыла в неподвижности, словно изваянная из камня. Ветер был слабый. Клубы густого дыма висели среди извивавшихся меж ними огненных змеек, а над рощей зарделся зловещий свет. Людей было не видать. Скорее всего, пламя не встретило на своем пути никаких преград: его страшные языки бурно полыхали во тьме.

– Ах! – вскричал Ричард, сам не свой от волнения. – Мне бы сейчас мою подзорную трубу! Надо достать ее! Подожди, я сейчас сбегаю за нею! Пусти меня!

Мальчики сцепились, не уступая друг другу, и сэр Остин подался назад. В это время в коридоре послышался крик. Он поспешил выйти из комнаты, закрыл за собою дверь и натолкнулся на маленькую Клару, лишившуюся чувств и простертую на полу.