Книга Эпоха зомби онлайн

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1. 1710 – 1724

Рождение Людовика XV. – Что произошло после смерти герцога Орлеанского. – Каким образом герцог Бурбонский был назначен первым государственным министром. – Его происхождение. – Его портрет, – Мать герцога Бурбонского. – Людовик XV. – Этикет его двора.

В субботу 15 февраля 1710 года Людовик XIV был разбужен в семь часов утра, то есть часом ранее обыкновенного, по той причине, что герцогиня Бургундская почувствовала первые боли родов.

Король поспешно оделся и отправился к герцогине. На этот раз Людовику XIV ждать почти не пришлось, ибо в восемь часов три минуты и три секунды герцогиня Бургундская родила принца, который был назван герцогом Анжуйским.

Кардинал Янсон крестил новорожденного малым крещением. По окончании этого обряда младенец был положен на колени герцогини Вантадур и унесен на носилках в королевские покои.

Де Буффлер и восемь телохранителей сопровождали носилки.

В полдень де ла Врильер, сын маркиза Шатонефа, государственного секретаря Людовика XIV, поднес новорожденному голубую орденскую ленту, и в тот же день весь двор съехался на него посмотреть.

Этот, только что родившийся, младенец имел уже брата, названного дофином; как мы уже сказали, титул новорожденного был – герцог Анжуйский.

6 марта 1711 года оба принца заболели корью, о чем тотчас дано было знать Людовику XIV. Так как они были крещены только малым крещением, то король немедленно приказал их крестить. Герцогине Вантадур было предоставлено право избрать для обоих принцев в крестные отцы и матери тех особ, которых она сама пожелает. По желанию короля, оба принца должны были наименоваться Людовиками.

Восприемниками дофина при святом крещении были граф де ла Мотт и герцогиня Вантадур, а у герцога Анжуйского – маркиз При и герцогиня де ла Ферте.

8 марта старший из двух братьев умер. Герцог Анжуйский наследовал тогда своему брату и принял, в свою очередь, титул дофина. Этот герцог Анжуйский, внук великого дофина, единственного законного сына Людовика XIV, и есть тот самый принц, который наследовал престол Франции под именем Людовика XV.

***

На другой день после смерти короля Людовика XIV члены парламента под председательством Жака-Антония де Месма собрались в восемь часов утра на заседание. В этом заседании было официальным образом объявлено о кончине Людовика XIV. Королевская власть, за малолетством Людовика XV, перешла к герцогу Орлеанскому , который с этого времени принял титул регента Франции. Кроме официального объявления о смерти короля в заседании парламента было в этот день прочитано и обсуждено духовное завещание Людовика XIV: из всех статей этого завещания две только остались ненарушимыми, а именно – что герцогиня Вантадур примет титул наставницы юного короля Людовика XV, а маршал Вильруа – его наставника.

12-го числа парламент собрался вторично на заседание и издал указ, которым подтверждался первый. В этом втором заседании присутствовал король, на руках своей воспитательницы, и произнес своим тоненьким и писклявым голоском речь, не более как в три строчки, заключавшуюся в следующих словах:

«Господа! Я пришел сюда для того, чтобы доказать вам мое благорасположение. Канцлер мой объявит вам мою волю».

Это были первые политические слова, произнесенные его величеством, за что воспитательница его попотчевала тотчас конфетами.

Что касается приказания, отданного Людовиком XIV на его смертном одре, отправить малолетнего Людовика XV на жительство в Венсен, где воздух, по удостоверению докторов, был чище и здоровее, то оно было в точности исполнено: 9 сентября 1715 года, то есть в тот самый день, когда траурная процессия, сопровождавшая гроб Людовика XIV, шла из Версаля в Сен-Дени для предания земле умершего монарха, юный наследник престола Франции был отвезен в Венсенский замок.

Герцогиня Вантадур старалась дать своему питомцу воспитание самое королевское, хотя в том и не совсем преуспела, ибо с ранних лет развивала в короле понятие о гордости, равнодушии и презрении ко всему.

Однажды Людовик XV, играя золотой монетой, уронил ее на пол. В то время как он нагнулся, чтобы поднять ее, герцогиня Вантадур взяла его за руку и сказала:

– Ваше величество, то, что упадет из рук короля, ему не принадлежит более.

И с этими словами она взяла с пола монету и отдала ее проходившему лакею.

В другой раз королю представлялся господин де Коален, Мецский епископ, наружность которого не совсем была привлекательна. Поэтому, взглянув на него, король воскликнул:

– Ах, как вы некрасивы!

– Я вижу, – возразил прелат, повернувшись спиной, – что королю дают не совсем хорошее воспитание.

И он вышел из комнаты.

Людовик XV недолго находился под надзором женщин:

15 февраля 1717 года герцогиня Вантадур сдала его на руки герцога Орлеанского, который приставил к нему тотчас наставниками маршала Вильруа и аббата Флери (называвшегося прежде Фрежюсом, или Фрежским епископом), которого не надобно смешивать с автором известнейшей книги – «История церкви» (о ней мы уже говорили) – и который был духовником короля.

Воспитание юного короля, вверенное этим двум лицам, также не могло дать блестящих результатов, хотя аббат Флери и был известен своей ученостью. Причина этого заключается в том, что Вильруа и Флери были большие интриганы и более заботились о делах политики, нежели о воспитании и образовании юного короля.

В июле 1721 года – а именно 31-го числа – король, уходя спать совершенно здоровым, проснулся на другой день утром с сильной болью в горле и голове, появилась лихорадка, и к трем часам пополудни боль в горле и голове до того увеличилась, что ребенок должен был снова лечь в постель. Ночь король провел весьма худо: в два часа утра болезнь усилилась. Беспокойство и смущение тотчас распространились по дворцу, а из дворца – по всему городу.

Около полудня герцог Сен-Симон, имевший право приезжать ко двору во всякое время, вошел в комнату короля – комната была пуста. Один только герцог Орлеанский сидел в ней у камина, задумчивый и печальный. Почти в одно время с Сен-Симоном вошел в комнату короля Бульдюк, один из придворных аптекарей, с приготовленным для его величества питьем. За ним следовала госпожа де ла Ферте, сестра герцогини Вантадур, воспитательницы короля. Увидев Сен-Симона, который старался скрыть от нее присутствие регента, она сказала:

– Ах, герцог, вы знаете… Король отравлен!

– Молчите, пожалуйста, сударыня, – отвечал ей Сен-Симон.

– Говорю вам, что он отравлен!.. – повторила она. Сен-Симон подошел к ней и сказал:

– Ведь это ужасно, что вы говорите! Пожалуйста, замолчите.

Госпожа де ла Ферте замолчала, но, может быть, только потому, что герцог Сен-Симон, подойдя к ней, тем самым дал ей заметить герцога Орлеанского.

Что касается последнего, то он ограничился только пожатием плеч при таких словах госпожи де ла Ферте и обменялся взглядами с Сен-Симоном и Бульдюком.

На третий день королю сделалось еще хуже, и доктора начинали уже сомневаться в благополучном исходе болезни. Гельвециус, младший из всех докторов, сделавшийся впоследствии медиком королевы и отцом известнейшего Гельвециуса, предложил пустить королю из ноги кровь. Все доктора восстали против этого, и Марешаль, придворный хирург, объявил, что если бы во всей Франции нашелся только один ланцет, то он и его бы сломал, лишь бы только не открыть кровь его величеству.

Регент, герцог Бурбонский, Вильруа, герцогиня Вантадур и герцогиня де ла Ферте, та самая, о которой мы сейчас говорили, присутствовавшие на этой консультации, пребывали в отчаянии, ибо не видели единогласия между теми лицами, в руках которых находилась жизнь короля.

По приказанию регента послали за городскими докторами: это были господа Дюмолен, Сильва, Камилль и Фальконе.

Означенные доктора явились и после всех споров и разногласий согласились с мнением Гельвециуса, хотя придворные доктора против этого и восставали.

– Господа, – сказал тогда Гельвециус, видя, что нет другого средства заставить окружавших его консультантов согласиться с его мнением, – отвечаете ли вы вашей головой за жизнь короля, если ему не будет пущена кровь?

– Нет, – отвечали доктора, – мы не берем на себя такой ответственности.

– А я, – продолжал Гельвециус, – так отвечаю головой за жизнь короля, если только ему будет сделано кровопускание.

Молодой доктор говорил с такой твердостью и самоуверенностью, что регент, подойдя к нему, сказал:

– Принимайтесь за дело, господин Гельвециус.

Прочие доктора удалились. Гельвециус, оставшись один, сделал королю кровопускание.

Через час, и даже немного менее того, жар у короля значительно уменьшился. К вечеру всякая опасность исчезла, и на другой день король, встав с постели, был уже здоров.

Париж, впавший во время болезни короля в глубокую печаль и уныние, разразился песнями и праздниками при известии о его выздоровлении. Во всех парижских церквах служили молебны, и король, чудом спасенный от смерти, ездил в собор Парижской Богоматери и церковь св. Женевьевы благодарить Бога за свое выздоровление.

Между тем наступал день св. Людовика.

В продолжение нескольких лет – и этот обычай сохранился даже и до наших времен – в день св. Людовика давался в Тюильрийском саду концерт. На этот раз концерт превратился в шумный праздник.

Маршал Вильруа, кричавший сильнее прочих, что король отравлен, изумлялся при виде такого множества народа, собравшегося посмотреть на короля, который беспрестанно прятался и которого Вильруа брал за руку и удерживал при себе, дабы показать его всему народу. Наконец, видя, что как Тюильрийский сад, так и площадь Каруселей наполнены народом и крыши домов усеяны любопытными, он вывел короля на балкон. Тотчас эта бесчисленная масса народа, желая единодушно выразить свою радость, закричала: «Да здравствует король!» Восклицание это передалось на улицы и площади и слилось в общий крик.

– Ваше величество, – сказал тогда Вильруа Людовику XV, – вы видите это стечение, эту толпу, этот народ? Все это принадлежит вам, все это ваше, вы всего этого начальник… Вы можете с этим народом делать, что вам угодно… Он в руках ваших!

К несчастью, эти слова слишком глубоко врезались в память юного монарха! Из этого народа, который в 1721 году кричал с такой единодушной восторженностью: «Да здравствует король!», он сделал народ, который впоследствии, спустя семьдесят два года, кричал: «Vive la guillotine!»

В том же 1721 году Молеврие был послан, по приказанию его высочества регента герцога Орлеанского, в Мадрид для поднесения голубой орденской ленты последнему родившемуся инфанту Испании и для переговоров о браке короля Людовика XV с инфантой и принца Астурийского с принцессой Монпансье.

14 сентября все было решено. От короля Филиппа V прислано было королю Людовику XV письмо, в котором его католическое величество объявлял, что он не только согласен на этот брак, но даже принимает его с большой радостью.

Оставалось только объявить об успехе этих переговоров самому Людовику XV, которому ничего не было еще об этом говорено.

В это время Людовику было одиннадцать лет, а инфанте три года.

Регент назначил день для собрания правительственного Совета. В этом Совете, в присутствии всех высших должностных лиц королевства, Людовику XV должно было быть объявлено об успехе переговоров с Испанским двором и вручено письмо от короля Филиппа V. Но прежде всего надобно было суметь восстать против Вильруа, который, как заклятый враг регента, употребил бы все свое старание, чтобы отклонить короля от предлагаемого ему брака с инфантой. Поэтому регент приискал себе двух помощников: одного он нашел в герцоге Бурбонском, главном блюстителе за воспитанием короля; другого – в Фрежюсе, наставнике короля. Герцог одобрил этот брачный союз и обещал даже в том содействовать по мере возможности регенту. Епископ Фрежюс смотрел на это с холодностью и не во всем соглашался с мнением герцога. Он находил к этому препятствие в летах инфанты, хотя и не был того мнения, чтобы король не согласился на этот брачный союз; обещал регенту быть во дворце в тот день, когда королю будут делать предложение, и объявил, что он, со своей стороны, употребит все старания, чтобы склонить короля к браку, заблаговременно для него устраиваемому регентом.

На другой день после переговоров с этими двумя лицами герцог Орлеанский в условленный час представился к королю. Когда он входил в переднюю, то первым делом его было узнать – у короля ли Фрежюс.

Вопреки своему обещанию, Фрежюс не являлся еще к своему царственному питомцу. Регент послал его искать, решившись не входить к королю, пока не будет при нем находиться его наставник. Через несколько минут явился и Фрежюс, с видом человека, который, ошибшись во времени, старается загладить чем-нибудь свою вину. Регент вошел тотчас вместе с ним к королю, у которого находились уже герцог Бурбонский, маршал Вильруа и кардинал Дюбуа.

Тогда регент тоном самым почтительным и приветливым объявил королю великую для него новость, выставляя на вид все выгоды такого брака и упрашивая его величество дать на это свое согласие. Король, удивленный таким предложением, не отвечал ни слова; через несколько минут у короля показались на глазах слезы. Регент выразительно взглянул на епископа, ибо знал, что весь успех дела может зависеть только от него одного. Епископ сдержал свое слово: после увещаний регента он начал разъяснять королю всю важность и необходимость заключения этого брачного союза, переговоры о котором ведутся от имени самого короля. Маршал Вильруа прервал речь Фрежюса и также начал, со своей стороны, уговаривать короля не отказать в делаемом ему предложении, прибавив:

– Государь, надобно, чтобы вы решились на это добровольно.

Но ни просьбы, ни увещания – ничто не могло подействовать на короля: он по-прежнему хранил молчание. Тогда Фрежюс подошел к нему и сказал нежным и ласковым голосом:

– Ваше величество, не надобно так смущаться… Успокойтесь… Вам желают добра, о вас заботятся. В Совете вы дадите ваше согласие. Не откладывайте только, пожалуйста, вашего желания явиться в Совет.

Но Людовик, несмотря на все эти речи окружавших его, не только был молчалив, но даже неподвижен. Однако наконец он сделал, вероятно, какое-нибудь движение, какой-нибудь знак или жест, потому что Фрежюс, обратившись к регенту, сказал:

– Ваше высочество, король будет в Совете, но ему надобно несколько времени, чтобы приготовиться.

Регент поклонился и отвечал, что он всегда был готов чтить волю короля, и вышел из комнаты в сопровождении герцога Бурбонского и кардинала Дюбуа. Через полчаса король вошел в Совет и по прочтении ему письма короля Филиппа V объявил, что охотно соглашается на этот брак, одобрив в то же время брак принцессы Монпансье с принцем Астурийским.

Этот ответ короля как громом поразил врагов регента, ибо герцог Орлеанский мало того что отныне вступал в близкий союз с тем, кто год тому назад требовал его головы, но, кроме того, дочь его, принцесса Орлеанская, через брак свой с герцогом Астурийским уже стояла одной ногой на ступенях испанского престола.

Тотчас, после изъявленного королем согласия на заключение этих двух браков, герцог Сен-Симон был назначен посланником в Испанию и отправлен в Мадрид, чтобы сделать официальное предложение инфанте вступить в брак с его величеством королем Франции. Герцогиня Вантадур, назначенная гувернанткой принцессы, должна была ехать в Мадрид и привезти ее в Париж. Наконец, герцог д'Оссуна и маркиз де ла Фар съехались в Байонне: один – чтобы засвидетельствовать почтение от имени короля Филиппа V королю Людовику XV; другой, чтобы засвидетельствовать почтение от имени короля Людовика XV королю Филиппу V.

25 октября 1722 года происходило коронование Людовика XV с обычным церемониалом.

Шесть принцев крови представляли собой шесть мирских пэров Франции, чего никогда прежде не бывало: герцог Орлеанский представлял герцога Бургундского, герцог Шартрский занимал место герцога Нормандского, герцог Бурбонский – герцога Аквитанского, граф Шароле – графа Тулузского, граф Клермон – графа Фландрского и, наконец, принц Конти – графа Шампанского. Маршал Вильер, преемник Вильруа по воспитанию юного короля, представлял коннетабля Франции, а принц Роган – гофмейстера двора его величества.

Когда королю возложили на голову корону, то он, вместо того чтобы оставаться в ней, снял ее и положил на престол. Ему заметили, что он сделал это не по правилам церемониала, но король отвечал, что ему больше нравится не соблюсти правил церемониала и отдать свою корону тому, кто ему дал ее.

Следующий, 1723 год был ознаменован весьма важным событием: 16 февраля всей Франции было возвещено о совершеннолетии короля.

Утром того же дня герцог Орлеанский явился во дворец, присутствовал при вставании короля, присягнул ему и спросил его приказаний по делам государственного управления.

22-го числа того же месяца король собрал Совет, в котором объявил о своем совершеннолетии и о том, что, на основании законов государства, отныне он будет управлять Францией. Потом, обратившись к герцогу Орлеанскому, его величество благодарил его за те заботы и попечения, которые были оказаны им при управлении делами королевства, просил его продолжать их и заключил свое заседание тем, что утвердил кардинала Дюбуа в звании государственного министра. Однако кардинал, к великой радости герцога Орлеанского, имевшего сильную против него вражду, недолго оставался в этом звании: 8 августа того же года он умер от каменной болезни. О Дюбуа мы говорить ничего не будем, ибо книга наша носит заглавие «Людовик XV», а вся деятельность Дюбуа относится к эпохе регентства. Однако как герцог Орлеанский ни радовался кончине министра, ему ненамного пришлось пережить его: 2 декабря он умер от апоплексического удара на руках госпожи Фаларис, на пятидесятом году жизни.

Ла Врильер, сын маркиза Шатонефа, который был секретарем Совета регентства, первым был извещен о кончине герцога Орлеанского.

Он отправился донести об этом сначала королю, потом Фрежюсу и, наконец, герцогу Бурбонскому. Будучи того мнения, что этот принц может беспрекословно наследовать титул первого министра, он наскоро списал на всякий случаи присяжный лист по форме присяжного листа герцога Орлеанского.

Епископ Фрежюс мог бы завладеть в это время министерством; друзья его советовали ему это, и, может быть, он и сам иногда об этом думал. Но Фрежюс был человеком весьма терпеливым и вместе с тем честолюбивым – редкое соединение двух качеств. Притом же он всегда довольствовался тем, чем был на самом деле, предоставляя другим стремиться к высшим почестям. Поэтому он не нашел нужным выразить тотчас своего желания, которое осуществил впоследствии, и первый объявил себя за герцога Бурбонского, зная совершенную его неспособность к административным занятиям.

При известии о смерти герцога Орлеанского все придворные собрались к королю. Герцог Бурбонский предшествовал им. Людовик XV был очень печален: по его влажным и распухшим глазам можно было заметить, что он довольно плакал. Едва только дверь успела запереться вслед за герцогом и придворными, епископ Фрежюс во всеуслышание сказал королю, что так как его величество лишился герцога Орлеанского, то хорошо бы было просить ему герцога Бурбонского, присутствующего налицо, взять на себя труд управления государственными делами и принять должность первого министр», которая, за смертью герцога Орлеанского, остается теперь никем не занятой.

Король внимательно посмотрел на Фрежюса, как бы желая что-нибудь прочитать в глазах его; потом, заметив, что в глазах его выражалось то же, что и в словах, сделал головой знак, что принимает это предложение. Герцог поблагодарил короля, сделав ему низкий поклон. Ла Врильер, весьма довольный скорой развязкой столь важного дела, вынул из своего кармана присяжный лист первого министра, списанный с присяжного листа герцога Орлеанского, и преложил Фрежюсу привести тотчас герцога к присяге.

Фрежюс, обратившись к королю, сказал, что это необходимо, и герцог присягнул королю в верности. После присяги герцог почти тотчас же вышел из кабинета его величества. Толпа следовала за ним, – так что через час после кончины герцога Орлеанского и прежде чем сын его, находившийся в это время в Париже у своей любовницы, был извещен о его смерти, все уже было приведено в прежний порядок.

Скажем здесь несколько слов о герцоге, которому ла Врильер и Флери доставили такой легкий случай наследовать пост герцога Орлеанского.

Герцог Бурбонский был сыном Людовика Бурбонского-Конде, отцу которого Людовик XIV дал в 1660 году герцогство Бурбонское взамен герцогства Альбертского.

Мать его была той самой остроумной девицей де Нант, дочерью Людовика XIV и маркизы Монтеспан, которая осталась известной в истории по своим сатирическим стихам.

В описываемую нами эпоху герцогу Бурбонскому было, следовательно, тридцать два года. Он был высок ростом, худощав и сутуловат; ноги у него были длинные, тонкие, как у жирафа; щеки опалые, губы толстые и подбородок острый. Как видно, наружность герцога не была привлекательна, но один случай сделал ее еще более некрасивой. Однажды зимой герцог был приглашен дофином и господином де Берри участвовать вместе с ними в охоте. Это было в понедельник 30 января – мороз был сильный. Де Берри стоял у небольшого озерка, вода в котором замерзла, а герцог находился на другом берегу озера, прямо против того места, где стоял де Берри. Из леса вылетела куропатка. Де Берри выстрелил. Одна из дробинок, ударившись слегка о лед, отскочила и, полетев в том направлении, где стоял герцог, вышибла ему глаз.

Герцог с довольно большим терпением перенес это несчастье, но де Берри никогда не мог простить себе этого нечаянного случая и постоянно сожалел о герцоге.

Что касается морального портрета герцога Бурбонского, то мы можем сказать только то, что герцог был человеком весьма вежливым и любезным, умел жить по-царски, любил себя показать, имел мало ума и образованности, но зато был большим политиком и бережлив до скупости. Он сберег – наполовину со своей матерью, жившей публично с Жаком Лассе, – более 250 миллионов франков.

Герцог был весьма страстен; он без ума был влюблен в госпожу де Нель, которая вскоре сменила его на принца Субиза. Герцог был в отчаянии. Слух, распространившийся по городу об отчаянии герцога, дошел и до ушей нового обожателя.

– Зачем же герцогу так печалиться, черт возьми, – говорил принц Субиз, – если я позволил госпоже де Нель разделять с ним ее любовь ко мне?

Это позволение нисколько, однако, не утешило герцога Бурбонского, и только тогда он перестал скучать по госпоже де Нель, когда снова влюбился. Предметом его второй страсти была маркиза При.

Герцог был женат, и женат по воле Людовика XIV. Однажды Людовик XIV предписал брак герцога с принцессой Конти, а принца Конти – со старшей дочерью герцогини Бурбонской, сестрой герцога.

Обе матери никак не хотели согласиться на этот брак, но, известно, если Людовик XIV чего желал, то желал самостоятельно: он приказывал, повелевал. Принцесса Конти и герцогиня Бурбонская должны были покориться королевской воле. Впрочем, заключение этих двух браков обошлось королю в 500 000 ливров:

150 000 ливров он пожертвовал герцогу и столько же принцу, а принцессе и герцогине, невестам их, дал каждой по 100 000 ливров.

Еще до вступления в брак их детей между обеими принцессами существовала большая вражда и ненависть. После этого брака они еще сильнее возненавидели друг друга.

Герцогиня Бурбонская любила напиваться каждый день пьяной: этот обычай еще при Людовике XIV был принят почти всеми знатнейшими дамами его двора. Принцесса Конти называла ее бездонной бочкой. Герцогиня отомстила ей за это по-своему – сочинила на нее песню такого содержания:

Pourquoi Vous en prendre a moi, Princesse?

Pourquoi Vous en prendre a moi?

Vous aije ote la tendresse De quelque garde du roi?

Pourquoi Vous en prendre a moi, Princesse?

Pourquoi Vous en prendre a moi?

De votre gout la bassesse, Vaut-il Ie vin queje bois?

Pourquoi Vous en prendre a moi, Princesse?

Pourquoi Vous en prendre a moi?

За что вам на меня сердиться, Принцесса? Я дивлюсь тому.

За что вам на меня сердиться?

Мешаю разве я кому За вами волочиться?

За что вам на меня сердиться, Принцесса? Я дивлюсь тому.

За что вам на меня сердиться?

Ведь к винам вкусу моему Ваш вкус в сравненье не годится!

За что вам на меня сердиться, Принцесса? Я дивлюсь тому.

За что вам на меня сердиться?

Вообще, нужно заметить, герцогиня считалась известной в то время сатирической стихотворицей. Стихи ее, всегда так нравившиеся Людовику XIV, были бичом для всех окружавших ее. Принцесса Палатинская утверждала, что герцогиня была дочерью не Людовика XIV, а маршала Ноайля, и говорила, что знает это наверняка от одного из офицеров королевского конвоя, по имени Бетендорф, который, находясь в карауле в Версале, сам видел, как вошел вечером к маркизе Монтеспан маршал Ноайль.

Маршал вышел от маркизы только на другой день утром, и через девять месяцев после этого визита, как утверждала всегда принцесса Палатинская, Монтеспан родила дочь – герцогиню Бурбонскую.

Но перейдем к Людовику XV. Юный король, только что достигнувший своего совершеннолетия, не хотел, казалось, и думать, что он король Франции. Он был робок и застенчив до неловкости, малоречив до неприличия. Единственным его удовольствием была охота. И в день охоты, возвращаясь во дворец вечером, король давал ужин, к которому созывались не только все участвовавшие с ним в охоте, но и особы, приглашенные по списку. Эти списки читались по возвращении короля с охоты перед всеми придворными – те, которые были приглашены, то есть помещены в список, оставались при короле, неприглашенные же удалялись. Заметим здесь, что одной из прихотей или, лучше сказать, фантазий Людовика XV всегда было оставлять людей, окружавших его, в долгом сомнении и наслаждаться беспокойством и недоумением их.

Король к этикету двора своего предка, престол которого принял, прибавил разделение входов в свои покои. Это были: входы домашние, входы парадные, входы по праву и входы кабинетные.

Тот, кто имел право на вход домашний, мог находиться у постели короля во время его вставания и отхода ко сну. Это право дано было всем принцам крови, исключая принца Конти; кроме того, это право дано было епископу Фрежюсу, герцогу Шаросту, герцогине Вантадур и кормилице короля.

Камер-юнкеры имели входы кабинетные, когда король хотел вставать с постели.

Входы по праву были учреждены только для поклонов и приветствий королю, вставшему с постели и облачившемуся в свой халат.

Наконец, парадные входы, когда король, сидя в креслах, принимал своих придворных.

Вечером, при отходе короля ко сну, правила этих входов были те же, что и утренние, с той лишь разницей, что когда говорили:

«Выходите, господа!», то те, которые имели право на вход кабинетный, удалялись. По выходе последних король давал держать подсвечник по своему выбору.

Это считалось особенной милостью, и тот, кто удостоился принять от короля подсвечник, непременно отправлялся на другой день кричать по всему городу: «Король дал мне держать подсвечник!»

Король более всего оказывал эту милость ла Тремуйлю.

«При дворе, - говорит в своих записках де Вильяр, – ничем другим не занимаются, как только охотой, играми и хорошим столом. Интриг нет, или их очень мало, потому что король еще ни на один предмет не обратил своих юных и прекрасных взоров. Все дамы готовы на интриги, но король еще нет».