Книга Устрашители онлайн

Глава 1

Меня выудили из пролива Гекаты, на траверзе Британской Колумбии, очень ранним, очень осенним, очень промозглым и туманным утром.

По счастью, корабль продвигался малым ходом, выставив на баке впередсмотрящего, который и услыхал, как рушится в море мой самолет. Но человек, даже одетый в яркий спасательный жилет, мало смахивает на плавучий маяк; и со мною весьма легко могли разминуться, в каковом случае оставалось бы только побыстрее и полегче скончаться от переохлаждения. Особых усилий это и не требовало.

Корабль именовался «Принцем Островов»: небольшой, видавший виды сухогруз, построенный на скандинавской верфи, а ныне совершающий рейсы из Ванкувера, Британская Колумбия, вдоль побережья к северу, до порта Принца Руперта; оттуда – к островам Королевы Шарлотты и назад. Ежели вы не сильны в географии, сообщаю: Ванкувер обретается не слишком далеко от Сиэтла, штат Вашингтон, США.

Все это я разузнал гораздо позже, ибо долгое время был, так сказать, обеспамятевшим. Не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле.

«Принц» доставил меня до ближайшей островной гавани, где вызванный по радио геликоптер уже готовился перенести пострадавшего через пролив и доставить прямиком в окружной госпиталь Принца Руперта. Будучи единственной лечебницей, которая обслуживает местность обширную, дикую и редко населенную, госпиталь обзавелся вертолетом и посадочной площадкой – на чрезвычайные случаи вроде моего.

Хотя, признаю, мой несчастный случай был и вовсе исключительным. Конечно, взятые напрокат аэропланы время от времени разбиваются. Подозреваю: и раньше случалось, что уцелеть умудрялся лишь пассажир. Также убежден: получить во время катастрофы пренеприятный удар по голове – не ахти какое диво. Склонен думать, что даже в том госпитале, куда меня определили, разок-другой видали оглушенного, полузамороженного субъекта, не слишком способного тот же час припомнить, как именно стряслось несчастье.

Но, смею предположить, что парень хотя бы догадывался, кто он таков…

* * *

– Поль, дорогой!

Китти, как обычно, ворвалась в больничную палату, не стучась. Принесла свежую газету и целую охапку цветов.

По крайности, она представилась в качестве Китти. Приходилось верить на слово. Полное имя было Кэтрин Дэвидсон: так она уведомила, прознав о моей умственной – точнее, памятной… или памятливой… или незапамятной… ущербности. Сказала, что могу дразнить ее любым из старых добрых любовных прозвищ – да только ни единого не всплывало в мозгу.

Китти озабоченно огляделась:

– И куда же, черт побери, букетик определим? Выговор у нее был особый – чарующий канадский акцент, звучащий чисто по-британски: не обезьянья болтовня лондонского кокни, однако и не изысканная речь высокомерного аристократа – просто хорошее английское произношение безо всяких особых примет. Не спрашивайте, откуда я набрался подобных познаний – понятия не имею. Мысленный компьютер охотно и доброжелательно выдавал всевозможные сведения, по любому и всяческому предмету – за вычетом единственной малости.

Меня самого.

– Попробуй, определи в «утку», – хмыкнул я.

– Вот она, благодарность! – горестно сказала Китти. – Вот награда за любовь и заботу о страждущем! Я подозрительно оглядел огромный букет:

– А вдруг пациент мается сенной лихорадкой, а?

– Раньше не жаловался. Верно?

– Окстись. Я имени-то своего без посторонней помощи припомнить не мог; откуда же знать, какими хроническими недугами обладал?

Последовало краткое безмолвие.

Китти избавилась от обузы, затолкав цветы в кувшин для воды, стоявший на столике. Выскользнула из длинного пальто, бросила одежду на стул. Возвратилась к постели.

– Прости, дорогой. Все время упускаю из виду… Тебе не легче?

– Увы, сударыня. Помимо ваших рассказов, у меня есть бесценный кладезь полезных сведений: ванкуверские газеты. Но сверх этого – ничегошеньки. Вдобавок, никак не могу разобраться в поганой канадской политике… Что, черт возьми, означает ОКРЕД?

– Общественный кредит. Весьма влиятельная партия, – рассеянно пояснила Китти, глядя на меня в упор. Потом улыбнулась: – Но ведь невелика беда. Я хочу сказать, память возвратится и все образуется. А мне и так неплохо известно, кто ты, и откуда… Поль Гораций Мэдден, из города Сиэтла, Соединенные Штаты Америки. Газетный фотограф, работающий сдельно. Очень славный человек, за которого намереваюсь выйти замуж едва лишь он подымется на ноги. И пускай мистер Мэдден поторопится, иначе заберусь к нему прямиком под больничное одеяло.

Я с любопытством рассматривал возлюбленную. Высокая, тоненькая, очень молодая шатенка с маленьким, славным, розовощеким лицом. Непостижимо, но сырые и туманные океанские побережья, кажется, способствуют развитию и распространению такой свежей, румяной красоты. Отчего я делаю подобный вывод, не спрашивайте. Не припоминаю ни других северных берегов, ни иных пышущих здоровьем девиц. Мысль возникла сама по себе.

Китти щеголяла в розовом джемпере, натянутом на розовую блузку с открытым воротом, и в розовых же брюках, бывших, по моему разумению, смехотворно широкими. Даже невзирая на безукоризненную чистоту и безупречно проглаженную «стрелку», они казались мешковатыми и неряшливыми. Брюки явно выбирались не по эстетическим достоинствам, не по фигуре покупались, а просто соответствовали последнему воплю ополоумевшей моды.

Тем не менее девушка умудрилась убедить меня в том, что незримые ноги ее стройны и восхитительны – особенно точеные щиколотки. Предложение разделить с Китти постель – пускай даже больничную – звучало весьма заманчиво. Ежели верить словам собеседницы, очутиться под одним одеялом довелось бы не впервые, и с моей стороны сущим хамством казалось напрочь позабыть о прошлом.

Однако же я решительно произнес:

– Виноват, сударыня! Сейчас моя главная забота не тебя в эту окаянную койку втащить, а самому из нее выбраться! Благодарен за доброе намерение, и все же разрешите перенести матч на другой день. По причине скверной погоды.

Состроив гримаску, девушка расхохоталась:

– Ладно, ладно! Сегодня, так и быть, не изнасилую, коль скоро ты и впрямь стесняешься, милый… Что говорят эскулапы? Когда будет милостиво дозволено выписаться?

– Сдается, меня с большой охотой выкинули бы хоть через десять минут – но все не решаются упустить любопытный объект научных восторгов. Толкутся вокруг, выжидают, надеются присутствовать при великой минуте: к больному возвращаются вожделенные воспоминания детства!..

Настал мой черед скривиться и закончить:

– А пока повтори-ка сызнова: кто я, откуда и каков. Если не возражаешь, конечно. Китти вздрогнула.

– Господи, опять!.. Нет, совсем не возражаю… Вдруг это действительно поможет?

Она присела на краешек больничной кровати.

– С чего начнем?

Розовые брюкв, по ближайшем рассмотрении, слегка пострадали от уличной грязи и вовсе не выглядели безукоризненными. Колокола манжетов набрякли влагой по пути от мотеля, где Китти временно обосновалась. Я скосился в окно. Дождь поливал как из ведра. Удивляться не стоило: хляби небесные разверзлись еще несколько дней назад, прежде нежели я достаточно воспрял духом и телом, чтобы вообще уделять внимание погоде. Отменно мокрый уголок белого света…

Я вздохнул.

– Начнем от печки. Поль Гораций Мэдден обитает в Сиэтле. Городской адрес: Бельвью, Брайтвуд-Вэй, двадцать семь-ноль семь. По твоим словам… Между прочим, что есть Бельвью?

– Пригород Сиэтла. Весьма холмистый. А твой дом стоит на вершине крутого взлобья. И к нему ведет узкая улочка. Чтобы добраться до парадной двери, надобно карабкаться по длинной лестнице.

Голос Китти звучал устало и монотонно. Дивиться или обижаться не приходилось. Кажется, она излагала одно и то же в несчетный раз.

– А не хочешь карабкаться – вкатывай на автомобиле в подвальный гараж: дом достигает фундаментом подошвы холма. Кроме гаража, там еще имеется и фотолаборатория. Безукоризненно чистая и опрятная, чего не могу сказать о прочих помещениях…

– Перечисли прочие.

– Кухня. Столовая-гостиная. Две спальни. Ванная комната. Уборная. Одну из спален ты используешь как рабочий кабинет. Огромная картотека, негативы и отпечатки разложены по шкафам и полкам… Над парадным крыльцом – навес…

Китти с надеждой поглядела на меня:

– Хоть что-нибудь припоминается? Рассказывала она подробно и убедительно, да только я, на беду, все не мог признать описываемое жилище своим.

– Ничего. Должно быть, я обитал в родимых пенатах лишь наездами, от случая к случаю… А сколько здесь, говоришь, провел? Шесть месяцев? Китти кивнула.

– Верно. И прежде по белу свету помотался и поскитался – так ты уверял. Вольный фотограф, искатель приключений и сенсаций. Отсылал домой умопомрачительные вьетнамские репортажи, пока не получил серьезное ранение. После работал на Ближнем Востоке, обслуживал некую нефтяную компанию. Потом уехал на Аляску, где подвизался по той же части: делал съемки нефтепровода. В конце концов кочевая жизнь тебе опротивела, ты решил обзавестись постоянным жильем и время от времени совершать вылазки, но фотографировать уже не то, что ведено, а то, что хочется.

С минуту я обдумывал услышанное.

– Боюсь, не припоминаю ни аза. Хотя человеку, подстреленному во Вьетнаме, полагалось бы помнить об этом, как по-твоему?

Забавно. Я прекрасно знал о существовании страны, именуемой Вьетнамом, преспокойно указал бы ее на географической карте, сумел бы описать климат, назвать обе столицы. А себя во Вьетнаме даже отдаленно представить не мог. Но к подобным выкрутасам головного мозга следовало привыкать. Я пожал плечами:

– Попробуем другие ключики. Говоришь, зарабатываю фотографией? Пейзажными снимками, ежели не ошибаюсь?

– Преимущественно. Также великолепный анималист, прекрасно себя чувствуешь в лесу; знаешь звериные и птичьи повадки; очень терпелив и упорен. Однажды взял меня в поход и чуть не поколотил за неумение держаться тихо и незаметно. А я-то думала, сижу тише мышки, неподвижнее камня! У тебя уйма и прорва специального оборудования: телескопические объективы, дистанционно управляемые камеры, фоторужья… Да, еще пишешь рассказы рыболова-спортсмена, заметки о лесном хозяйстве, нефтяном промысле, добыче угля… Мы же и познакомились благодаря этому.

– Расскажи-ка сызнова.

– М-м-м… Хорошо. Хотя…

Китти проворно осеклась и возобновила повесть:

– Я служу в ванкуверском отделении лесопромышленной компании «Маласпина». Отвечаю… как, бишь, выражаются американцы? За общественные связи. Ты писал статью о канадских дровосеках и меня отрядили помогать.

– Именно?

– К примеру, я просила у компании геликоптер, если тебе требовалось добраться до места, недосягаемого для автомобилей; улаживала формальности, разговаривала с властями. И так далее, и тому подобное.

– Но в море я свалился на самолете, верно?

– Почти. На гидросамолете. А еще точнее, ты нанял «де хэвилэнд бивер». Их берут напрокат все, кому не лень. Пилота звали Вальтерс. Герберт Вальтерс. Ты с ним летал и прежде. Я уехала на восток, в Торонто, по вызову тамошней конторы. Даже не подозревала, что ты улетел, пока не вернулась и не обнаружила записку: «Позвоню в первом же аэропорту». Никто не позвонил… Потом тебя выловили чуть ли не в открытом море, у островов Королевы Шарлотты…

– Над чем же я собирался работать, не припоминаешь?

Китти помотала головой.

– Этого не знает никто, милый. По-видимому, цель путешествия изложили только Герберту Вальтер-су, уже в воздухе. Известно, правда, что ты любопытствовал насчет какого-то крохотного лесного озерка, лежащего в глубине страны. Почему рухнул возле берегов Британской Колумбии – Бог весть. От лесных территорий море отделяется сотней миль. Что на север, что на восток. Я скривился:

– Боюсь, ищейки министерства… как его?

– Министерство транспорта. МИТ, на местном жаргоне. Обязано расследовать все несчастные случаи с летательными аппаратами – от самолета до воздушного шара.

– Да, конечно. Министерство транспорта. Кажется, ребятки остались недовольны мною. Равно как и следователи в штатском из… этой… Канадской королевской конной полиции. Фу-у! КККП… Темноликий субъект присутствовал при первом допросе… виноват, опросе, – и старательно притворялся то ли шкафом, то ли комодом. Не шевельнулся, подлец. Наблюдал и безмолвствовал… Интересно, в чем же меня заподозрили? Убил пилота, изуродовал аэроплан, стукнул себя по башке тяжелым предметом и, моциона ради, поплавал в ледяной воде?

Китти рассмеялась.

– Надеюсь, немедленное тюремное заключение тебе не грозит. Просто кое-кто утверждает, что амнезия пришлась как нельзя кстати, а потому подозрительна.

Осеклась. Опомнилась.

– Ага, подозрительна, – отозвался я.

– Прости, не хотела… В любом случае, как говорят янки, мы здесь не выигрывали. Я потрепал ее по коленке.

– Не сдавайтесь, ваша неотразимость! Давайте выслушаем вдобавок свидетельства нелицеприятные, бескорыстные, отвлеченные… Как я, кстати, умудрился обзавестись канадской невестой? Учитывая собственное американское гражданство и постоянное место жительства в Сиэтле?

Китти улыбнулась.

– По свершении первых деловых встреч ты обнаруживал постоянную склонность шнырять через канадскую государственную границу трижды в месяц, мистер Мэдден. Разумеется: работа звала, чувство долга шевелилось, и так далее… Расстояние равняется, между прочим, жалким ста двадцати милям. Включая платные шоссе и тому подобную чушь.

– Сто двадцать миль – приличный отрезок, – рассудительно заметил я. – Наверное, в Америке было туго с девицами…

Китти быстро поглядела на меня, расхохоталась, умолкла. С минуту мы сосредоточенно созерцали друг друга. Затем девушка склонилась: поцеловать. Лобзание оказалось делом затейливым и нелегким, ибо приступили мы к нему в положении отнюдь не самом подходящем. Воздвигнувшись в состояние, близкое к сидячему, я исхитрился определить Китти поперек собственных коленок и совершить надлежащее губное касание. Удалось. Губы девушки оказались теплыми и послушными. Недавние целомудренные рассуждения полетели к чертям.

По крайности, к ним, к любезным, я и послал свои реплики, имевшие общность с предметами постельными. Заниматься надлежало не раздумьями, а исследованиями, касавшимися дамских округлостей, изгибов и всего прочего, прямо либо косвенно относившегося к делу.

– Поль, прекрати!

Я вздохнул, оставил в покое потревоженный язычок застежки-молнии, отпустил Китти. Оставалось утешаться тем, что, невзирая на погасшую память и приутихшие физиологические реакции, приличествовавшее воздействие вызывало приличествовавшие словеса – коль скоро то и другое можно было в данном разе именовать приличествовавшими. Приличными. Китти поспешно уселась и откинула длинные, каштановые, пушистые пряди со лба долой. Зарумянилась, уподобилась красавице-недотроге (ежели недотрогу можно уравнивать в правах с красавицей).

– Простите, сударыня, – изрек я натянуто. – Но, сдается, тут недавно звучали речи, прямо касавшиеся постелей, изнасилований, полузапретных удовольствий и подобной дребедени. Вероятно, я ослышался. Простите, сударыня, смиренно и клятвенно уверяю: непристойного умысла не было! Не хотел казаться назойливым, ваша светлость!

Китти раздраженно косилась в сторону.

– Не будь ослом! Я просто… Ведь выздоровления пока не заметно, правда? И защелка осталась нараспашку! Что, если войдет сестра милосердия?

– О, боги бессмертные! – изрек я. – Да неужто медицинская сестра способна получить образование и отправлять ежедневные обязанности, не заподозрив, когда и чего ради разнополые особи целуются? Не оскорбляйте врачебную профессию! Фидон!

– Просто… Просто я не люблю… приходить в полный беспорядок, если это… не вызвано истинной потребностью, милый! Понимаешь?

– Разумею.

Она поднялась, оглядела собственную беспорядочную персону, состроила гримаску. Подтянула святотатственно расстегнутую мною «змейку», поправила брюки, одернула джемпер.

– Я… Я вернусь. Непременно. Завтра… – сказала Китти и выпорхнула, подобрав по пути верхние одеяния.

Хмуро и огорченно созерцал я закрывавшуюся дверь. Я чувствовал себя просчитавшимся идиотом. Вдобавок, идиотом, не удовлетворившим естественных, простейших, отнюдь не позорных потребностей. Человек благородный сдержал бы, разумеется, звериные свои позывы, но я человеком благородным не числился. Я состоял пациентом, которому тщательно забинтовали черепную коробку, дабы остатки памяти не улетучились окончательно. Я означался в больничных реестрах как существо беспросветно убогое, пострадавшее умственно и физически, подлежащее всяческой заботе и уходу.

Тем не менее, остатки разумения встревожились.

Изумительная моя невеста заставила всех окружающих без исключения поверить, будто мы не раз и не два переносили и откладывали на грядущий неопределенный день давно обдуманную свадьбу. Кажется даже, не единожды репетировали оную. И все-таки девица вела себя возмутительным образом. Пускай память изменяла мне – и все же простейшая сообразительность подсказывала: двое существ, предположительно забавлявшихся друг с другом на протяжении долгих месяцев, не приходят в растерянность, пытаясь угнездиться перед нежным поцелуем…

Затрезвонил телефон.

Страждущий пациент едва не взвился от неожиданности, но потом резонно рассудил: Китти вызывает больничную палату, обуреваемая угрызениями постельной совести. Я облегченно вздохнул, поднял трубку.

И услыхал мужской голос.

– Хелм? – осведомился голос. Я не мог признать говорящего. Равно как и прозвучавшего слова.

– Хелм? – переспросил я. – Что такое Хелм?

– Это ты, – ехидно сказал голос. И линия смолкла.