Книга Иисус Неизвестный онлайн - страница 23

XVI

Это самое святое, что есть на земле, и самое тихое; тут, может быть, тишина всего невыносимее, невозможнее для нас. Сравнивать это с буйным, а иногда и грешным, Дионисовым экстазом было бы не только грубо кощунственно, но и просто неверно. А если бы и можно было сопоставить в чем-то это с тем, то не безусловно, религиозно, а лишь очень условно, исторически.

«Вышел из себя», έξέστη, – говорили о посвященном в Дионисовы таинства – тем же словом, как у Марка братья говорят об Иисусе (3, 21). Exeste – extasis, кажется, греческий перевод того арамейского слова, messugge, «исступленный», «сумасшедший», каким иногда ругалась безбожная чернь над святыми пророками Израиля, nebiim, потому что «исступление», «выхождение из себя», и есть начало всех «экстазов», святых и грешных.^[149] Это хорошо знали в Дионисовых таинствах.

Я семь истинная виноградная лоза,

а Отец Мои – виноградарь,

говорит Господь над чашей вина, по Иоанну (15, 1), – Вина-Крови, по синоптикам. Что и это значит, поняли бы совсем или отчасти, верно или неверно, в Дионисовых таинствах.

«И, воспев, пошли на гору Елеонскую» (Мт. 26, 30). Песнь воспели Пасхальную, громовую Hallela, Аллилуйю, – исступленно-радостную песнь Исхода, ту, о которой говорит Талмуд: «С маслину – Пасха, а Галлела ломает кровли домов».^[150] Та же радостная песнь, но иногда Исхода, большого – духа из тела, «Я» из «Не-я», – звучала и в Дионисовых таинствах.

И, наконец, главное, – исступляющее однообразие движений в Дионисовых плясках – повторение все тех же звуков в песнях – однозвучность «колокольного звона»: «что это, учитель, ты повторяешь все одно и то же?»

XVII

В апокрифических «деяниях Иоанна», Левкия Харина (Leukios Charinos), Валентиновой школы гностика, от конца II века, значит, одно-два поколения после IV Евангелия, и кажется, из того же круга учеников Иоанновых в Эфесе, где родилось это Евангелие,^[151] – Иисус говорит Двенадцати, на Тайной Вечере:

Прежде чем буду Я предан,

песнь Отцу воспоем…

И в круг велел нам стать

Когда же взялись мы за руки,

Он, встав в середине круга,

сказал отвечайте: Аминь.

И воспел говоря

Отче! слава Тебе.

Мы же ходили по кругу, отвечая:

Слава Тебе, Слово – Аминь.

Слава Тебе, Дух – Аминь.

Быть спасенным хочу и спасти. – Аминь.

Быть ядущим хочу и ядомым. – Аминь

Буду играть на свирели, – пляшите. —

Аминь.

Плакать буду, – рыдайте. – Аминь.

Восьмерица Единая с нами поет. —

Аминь.

Двенадцатерица пляшет с нами. —

Аминь.

Пляшет в небе все, что есть. – Аминь.

Кто не пляшет, не знает свершенья. – Аминь.^[152]

В звонкой меди латыни (у бл. Августина, о Присциллианских Тайных вечерях) это еще «колокольнее», однозвучнее:

Salvare volo et salvari volo.

Solvere volo et solvi volo…

Cantare volo, saltate cuncti.^[153]

И опять в «Деяниях Иоанна»:

Пляшущий со Мною, смотри на себя —

во Мне, и видя, что Я творю, молчи… В

пляске познай, что страданием твоим

человеческим хочу Я страдать…

Кто Я, узнаешь, когда отойду.

Я не тот, кем кажусь^[154]

Это и значит: «Я – Неизвестный».

XVIII

Может быть, нечто подобное, хотя и совсем иное (кто же поверит, чтобы ученики могли плясать на Тайной Вечере?), более неизвестное, страшное для нас, потому что тихое, как то, ученику возлежавшему на груди Иисуса, чуть слышное биение сердца Его, – тихое, но ломающее уже не кровли домов, а самое небо, – может быть, нечто подобное действительно происходило в ту ночь, в «устланной коврами, высокой горнице», анагайоне, в верхнем жилье иерусалимского дома, где, стоя у двери, жадно подслушивал и подглядывал хозяйкин сын, Иоанн-Марк.

Два свидетеля: этот четырнадцатилетний мальчик, вскочивший прямо с постели, завернутый в одну простыню по голому телу, Иоанн-Марк, и тот столетний старец, закутанный в драгоценные ризы, первосвященник, с таинственно на челе мерцающей, золотою бляхою, пэталон, Иоанн Пресвитер. Два свидетельства – чем противоположно согласнее, тем правдивее. Только одно из них писано не рукой очевидца, но и в нем бьется сердце того, кто видел. Если же нам и этого мало, то, может быть, только потому, что для нас Евангелие – уже мертвая буква, а не «живой неумолкающий голос», и мы уже не знаем, что значит:

Вот, Я с вами во все дни, до окончания века. Аминь (Мт. 28, 20).