Книга Подлинная история А-Кью онлайн - страница 3

III
Продолжение списка блестящих побед

Хотя А-кью постоянно одерживал победы, вэйчжуанцы узнали об этом лишь после того, как он получил пощечину от почтенного Чжао.

Отсчитав старосте двести вэней на вино, А-кью, очень злой. улегся спать, но тотчас же успокоил себя, подумав: «Теперешний век ни на что не похож… Мальчишки бьют стариков…» Он подумал о внушающей страх репутации почтенного Чжао и мгновенно поставил его на место своего недостойного сына. Этого было достаточно, чтобы к А-кью вернулось хорошее настроение. Он встал веселый и, напевая «Молодая вдова на могиле»,^[31] отправился в винную лавку; но по дороге оп почему-то подумал, что почтенный Чжао все же стоит ступенькой выше других людей.

Странно сказать, с тех нор как А-кью получил от почтенного Чжао пощечину, вэйчжуанцы почувствовали к нему особое уважение. Сам А-кью объяснял это тем, что он стал как бы отцом почтенного Чжао. На самом деле причина была иная. В Вэйчжуане никогда не считалось событием, если А-седьмой колотил А-восьмого или Ли-четвертый бил Чжана-третьего, и только когда дело касалось таких именитых особ, как почтенный Чжао, о драке говорила вся деревня. Тогда благодаря известности бившего и побитый приобщался к славе.

Вряд ли нужно говорить, что виноват был А-кыо. Почему? Да просто потому, что почтенный Чжао не мог быть ни в чем виноват. Почему же тогда все стали выказывать А-кью особое уважение? Объяснить это трудно. Может быть, потому, что он заявил о своей принадлежности к фамилии Чжао. Хотя за это его и побили, у всех, однако, осталось сомнение: а вдруг в его словах есть доля правды? Лучше уж, на всякий случай, оказывать ему некоторое почтение. А может быть, с А-кью случилось то же, что с жертвенной коровой в храме Конфуция:^[32] после того как священномудрый прикоснулся к ней своими обеденными палочками, никто из конфуцианцев не смеет больше дотрагиваться до нее, хотя она ничем не отличается от простых свиней и баранов.

После того как почтенный Чжао дал ему пощечину, А-кью наслаждался своей победой много лет.

И наступил такой год, когда в ясный весенний день А-кью, совершенно пьяный, шел по улице и на солнечной стороне около степы увидел Бородатого Вана. Тот сидел, обнаженный по пояс, и ловил вшей. В ту же минуту и А-кью почувствовал зуд во всем теле. Ван был плешив и бородат, и все называли его «Плешивый и Бородатый Ван». А-кью, как известно, не произносил слова «плешивый» и в то же время глубоко презирал Бородатого Вана. С точки зрения А-кью, плешь Вана не вызывала никакого удивления, а вот его большая борода – это вещь невероятная, поразительная и совершенно нетерпимая для человеческого глаза. А-кью сел рядом с Ваном. Будь это какой-нибудь другой бездельник, А-кью не решился бы так свободно подсесть к нему. Но Бородатый Ван!.. Чего тут опасаться? В сущности, то, что А-кыо присел рядом, только делало Вану честь.

А-кью тоже сиял свою рваную куртку в принялся осматривать ее, но потому ли, что она была свежевыстиранная, пли потому, что А-кью был невнимателен, он выловил всего три-четыре вши, а Бородатый Ван так и хватал одну за другой.

Сначала А-кью почувствовал разочарованно, а потом рассердился. У Вала, с его нетерпимой для человеческого глаза бородой, так много вшей, а у него так мало! Что за неприличное положение! Ему очень хотелось найти несколько больших, но нашлась только одна, и то среднего размера. Он со злостью раздавил ее – раздался треск, но не такой громкий, как у Бородатого Вана.

Вся плешь А-кью покраснела, он швырнул куртку на землю, сплюнул и сказал:

– Волосатый червяк!

– Плешивая собака! Кого это ты ругаешь? – презрительно взглянув на него, отозвался Ван.

Хотя в последнее время вэйчжуанцы относились к А-кью довольно почтительно (поэтому он и преисполнился высокомерия), все же он побаивался постоянно нападавших на него бездельников. Но на этот раз он стал необычайно храбрым. Что еще смеет болтать эта заросшая волосами тварь?

– Кто откликается – того и ругаю! – он встал, подбоченясь.

– У тебя что, кости чешутся? – спросил Бородатый Ван, тоже вставая и надевая рубашку.

Вообразив, что Ван хочет убежать, А-кью замахнулся и бросился к нему, но не успел еще он опустить кулак, как Ван схватил его за руку, рванул к себе, и А-кью чуть не упал. В ту же минуту Бородатый Ван ухватил его за косу и потащил, чтобы по установившемуся порядку стукнуть головой об стенку.

– Благородный муж^[33] рассуждает ртом, а не руками, – повернув голову, сказал А-кью, но Бородатый Ван, как видно, не был «благородным мужем». Не обращая внимания на слово А-кью, он стукнул его раз пять головой об стенку, потом толкнул так, что А-кью отлетел на несколько шагов, в лишь тогда, удовлетворенный, ушел.

А-кью не помнил, чтобы когда-либо в жизни он был так посрамлен. Ван с его нетерпимой бородой являл собою предмет насмешек для А-кью, и, уж конечно, речи не могло быть о том, чтобы Ван посмел его бить. И вдруг – посмел! Прямо невероятно! Видно, правду говорят на базаре, будто император отменил экзамены и не желает больше иметь ни сюцаев, ни цзюй-жэней; наверно, поэтому так пало уважение к семье Чжао. Может быть, потому и на него, А-кью, стали теперь смотреть с пренебрежением.

А-кыо стоял в полной растерянности, не зная, что делать.

Вдали показался человек. Это приближался еще один его враг, презираемый им старший сын почтенного Цяня. Раньше он учился в иностранной школе в городе, а затем неизвестно как попал в Японию; спустя полгода он вернулся домой без косы и стал ходить на прямых ногах.^[34] Мать его долго плакала, а жена с горя трижды прыгала в колодец. Потом его мать всюду рассказывала:

– Какие-то негодяи напоили моего сына пьяным и отрезали ему косу. Он мог бы стать большим чиновником, а теперь придется ждать, пока коса отрастет.

Но А-кью не верил этой истории и за глаза называл молодого Цяня «Поддельным заморским чертом» или «Тайным иностранным агентом» и обычно, завидев его издали, сразу же начинал ругаться про себя.

А-кью, пользуясь изречением Конфуция, «глубоко презирал и ненавидел» поддельную косу сына почтенного Цяня. Ведь если даже коса поддельная, значит, в человеке нет ничего человеческого; а то, что его жена не прыгнула в колодец в четвертый раз, доказывает лишь, что она нехорошая женщина. Поддельный заморский черт подошел ближе.

– Плешивый осел! – вырвалось у А-кью ругательство, которое он обычно произносил только про себя, так сильно он был расстроен и жаждал мести. Поддельный заморский черт неожиданно поднял желтую лакированную палку, ту самую, которую А-кью называл «похоронным посохом»,^[35] и большими шагами направился к нему. Смекнув, что его собираются бить, А-кью втянул голову в плечи и стал ждать нападения. И в самом деле вскоре на его голову посыпались удары.

– Это я его так ругал! – запротестовал А-кью, показывая на ребенка,^[36] стоявшего поодаль. Но удары продолжали сыпаться.

Можно считать, что в памяти А-кыо это был второй случай, когда он оказался посрамленным. К счастью, удары лакированной палки словно завершили какой-то процесс, происходящий в А-кью: он почувствовал облегчение, а потом и «забвение» – драгоценное наследие, завещанное нам предками. И А-кью не спеша направился в винную лавку. Ко входу он подошел веселый и беззаботный.

Но тут он заметил проходившую мимо маленькую монашку из монастыря «Спокойствие и Очищение». Обычно, встретив на пути монашку, А-кью ругался и плевался, но что же он должен был делать теперь, будучи посрамлен второй раз в своей жизни?

«А я-то не знал, почему мне сегодня так не везло. Оказывается, это ты шла мне навстречу!» – подумал А-кью.

Он шагнул к монашке и в сердцах плюнул.

Когда же монашка, опустив голову, поравнялась с ним, А-кью неожиданно протянул руку и притронулся к ее бритой голове.^[37]

– Бритая! Торопись, монах тебя ждет! – нахально крикнул он и захохотал.

– Ты рукам воли не давай! – покраснев, отгрызнулась монашка и ускорила шаг.