Книга Путь онлайн - страница 2

2

Медицинский Центр в Бичфилде – дорогая лечебница санаторного типа для тех, кто предпочитает, чтобы за ними ухаживали в частном порядке. Не будучи заведением, определяемым термином «привилегированный», Центр поощрял, если так можно сказать, «крупный калибр» клиентуры. Похоже, одной из главнейших задач этого учреждения была ненавязчивая подготовка наиболее привилегированных представителей старшего поколения к неумолимо надвигающемуся переходу в мир иной. Так что артрит, ревматизм и старческий маразм стояли в самом начале списка недугов, представленных внутри этих белых стен. Случай Ривена представлял собой вопиющее отклонение от нормы, но его все равно приняли в Центре радушно. У него было какое-то имя в литературе: он написал два добротных романа в жанре «фэнтези», которые прошли вполне сносно и принесли ему скромный, но все же приличный доход, – на жизнь, по крайней мере, хватало, – да иногда еще Ривен брался за подворачивающуюся работенку, чтоб приток средств не прерывался. Но лишь иногда. Его родители всегда мечтали о том, чтобы сын получил «приличное» место, и хотя они, прямо скажем, не прыгали от восторга по поводу службы в армии, но это, по крайней мере, еще не выходило за пределы их представлений о приличной работе. Однако Ривен уволился из армии в чине лейтенанта, решив, что ему уже хватит армейской службы сполна. Дело нужное, да, и полезное, но не на всю же жизнь! Тем не менее Ривен гордился тем, что был солдатом; служба, во-первых, реализовала его ребячью мечту, а во-вторых, дала ему время подумать. Так что начальство Центра в Бичфилде даже осталось довольным тем, что заполучило его к себе, пусть поведение его иногда выглядело несколько эксцентричным. Тот факт, например, что он не хотел принимать посетителей. Или наотрез отказывался общаться кое с кем из персонала. Но ведь он пережил двойную трагедию: гибель жены, тяжелейшие увечья. Так что его можно понять. В общем, пока его страховая компания исправно платила за пребывание Ривена в Центре, на все его странности смотрели сквозь пальцы. Врач-консультант, доктор Лайнам, частенько заглядывал к Ривену с неизменной улыбкой. Он был из той породы мужчин, которые курят трубку с неподражаемой неумелостью, но мужественно продолжают ее мусолить. Наверное, он когда-то решил для себя, что к тому времени, когда вернется в свой домик в Котсволде, он все же ее освоит, трубку. К пациентам своим он относился с тем же самым рассеянным расположением, которое питал и к своей собаке, что вовсе не делало его плохим врачом, просто у пациентов возникало чувство неловкости за то, что, приставая к нему со своими болезнями, они тем самым как бы нарушают спокойное и размеренное течение его жизни.

За Ривеном, кроме того, присматривали две медсестры: сестра Бисби и сестра Коухен. Бисби – великодушная и милосердная воспитательница, ходячий пережиток викторианской эпохи. Лицо ее больше всего походило на неотесанный валун нежно-розового цвета. Волосы она убирала назад и так туго их стягивала, что Ривен не сомневался: если она их распустит, лицо ее тут же обвиснет складками кожи, как у бладхаунда.

Сестра Коухен, в противоположность Бисби, была молода и стройна. В ее озорные глаза Ривену почему-то было больно смотреть.

Имелся также кое-какой санитарный персонал на подхвате. И небольшой поварской штат. Дуди – вроде как и уборщик, и санитар по совместительству, а иногда еще помогает на кухне. Похоже, никто в Центре толком не знает, каковы обязанности Дуди. И вообще, кем он тут числится.

В девятнадцать лет, дослужившись до чина капрала, он добровольно ушел из армии, не дожидаясь повестки в военный суд за избиение офицера. Дело было в Ирландии. Его группа набрела на какой-то странный с виду автофургон. Разведка сообщила, что в этом фургоне содержится подозрительное устройство, и группу Дуди загнали на наблюдательный пост на холме, чтобы держать под контролем окрестность. А потом вдруг возник командир роты и стал орать, чтобы они спустились к колымаге и проверили ее. А когда Дуди отказался, тот обозвал его трусом и еще всяким нехорошими словами… в общем. Дуди его нокаутировал, офицера. И буквально через пару минут в фургоне взорвалась бомба. Тогда-то Дуди и попросился на Королевскую военно-медицинскую службу. Он неплохо справлялся с работой, но у того офицера оказались обширные связи. Вот так и вышло, что в возрасте двадцати лет капрал Дэвид Дуди оказался не у дел. Обученный в армии двум, так сказать, специальностям: убивать людей и врачевать. И это – как он любил повторять – вполне логично. Для армии.

– И вот теперь я здесь, – заключал он обычно, – подтираю им задницы, этим чокнутым старикашкам, и стараюсь держаться подальше от нашего Сталина в белом халате.

– Замечательная погода, просто чудо, – объявила сестра Коухен. – Настоящая золотая осень.

Ривен кивнул. Она толкала его кресло через лужайку на задворки Центра. Его укутали с головы до ног, чтобы он не замерз, на колени набросили одеяло, но на улице было тепло и ясно, а над ивами вились скворцы. Как весной.

– Я пока вас оставлю. Вернусь через десять минут, чтобы вы не простыли. Все в порядке, мистер Ривен?

Он снова кивнул и даже выдавил улыбку.

А у нее длинные волосы, интересно, когда она их распускает… тьфу, черт.

Он сидел, слушая плеск чистой струи и вскрики скворцов. Небо над головой такое чистое, по-зимнему чистое. И хотя времени после полудня прошло немного, солнце уже начало потихоньку клониться к закату, удлиняя тени в дымке бледно-оранжевого света.

Рука легла Ривену на плечо. Явно не рука сестры. Он резко обернулся. Моулси.

– Ну вот, мистер Ривен, – старик лукаво огляделся по сторонам. – Я слышал, вы снова можете говорить.

– Угу. – Это ты, Моулси, именно ты ткнул меня снова в это дерьмо. Ты мне напомнил про Скай. И уж калека увечный я там или нет, теперь я заткну твой фонтан.

Персонал в Бичфилде буквально помешан на гигиене, но о старике никак нельзя было сказать, что он чист и тщательно вымыт; наоборот, от него исходил запах земли и пота. Моулси как-то удавалось избежать их предупредительного внимания. И, уж во всяком случае, Ривен ни разу не видел, чтоб старика сопровождала сестра или кто-то из санитарок. Сейчас в нем шевельнулось какое-то странное тревожное чувство. Здешний медперсонал как будто и не подозревает о существовании Моулси.

Тот вновь огляделся по сторонам. Как всегда, старикан насторожен. Он что, не хочет, чтобы его тут видели? Ривен нервно заерзал в кресле.

– А вы здесь давно уже, Моулси? – спросил он.

Старый шотландец пропустил вопрос мимо ушей. – Мы знаем тайну, мы вдвоем, – сказал он, и снова в провинциальном его говорке мелькнул этот странный акцент, который Ривен никак не мог уловить. – Но вы не волнуйтесь, я умею хранить тайны.

– Что еще за тайна? – раздраженно спросил Ривен.

– Да ладно вам, мистер Ривен, не смейтесь над стариком. Вы ведь родом из Эйлин-А-Шео. И вы знаете, что там таится в горах над морем, где водопад низвергается на Мыс Волчьего Сердца.

Да он же тронутый. С приветом. Полоумный, как кенгуру.

Но лицо старика стало вдруг проницательным и озорным, взгляд тут же сосредоточился. На мгновение его губы как будто сжались, и в этот миг Ривену показалось, что Моулси вовсе не старый. Но уже в следующую секунду это впечатление пропало.

– Когда вы, наконец, выздоровеете и снова сможете ходить, не забудьте, что нужно вернуться домой. В конце нам всем нужно вернуться домой, – серьезно проговорил Моулси. – Потому что вы нужны там… там, где горы встречаются с морем. В его голубых глазах промелькнули искорки. – Там еще многое надо сделать.

Ривен увидел, что к нему уже направляется сестра Коухен. Проследив за его взглядом, Моулси скривился и тихонько выругался себе под нос.

– Ну, мне пора сматываться, – буркнул он. – Пора снова пройти по Северной Тропе. Не забывайте запах моря, мистер Ривен, и как кричат кройшнепы на вершинах Черного Квиллинса. Не забудьте об этом здесь, на юге, где воздух тяжел от дыма, а затхлая вода пахнет гнилью. Помните, куда вы должны вернуться.

Он опрометью бросился прочь по высокой прибрежной траве в сторону больничного корпуса и налетел на какого-то пациента. А потом растворился под сенью деревьев, и только слабый запах земли и пота еще задержался в воздухе, подтверждая, что это было не наваждение.

– Все хорошо, мистер Ривен? – сестра Коухен, была, как обычно, приветлива.

– Кто он такой, черт возьми? – спросил Ривен, думая о своем, хотя Коухен уже взялась за ручки на спинке его каталки.

– Кто?

– Этот старик… шотландец. Он постоянно ходит один.

– Здесь, в Бичфилде, нет никаких шотландцев, мистер Ривен. Только один ирландец, и сейчас он собирается ужинать. Что-то похолодало, вы не находите?

Ривен поежился. Но не от холода.

В последнее время, когда стало рано темнеть, он почти все вечера проводил в комнате отдыха. Пациенты развлекались просмотром телепередач, игрой в карты и безобидной болтовней. Ривен читал. Честно пытался «держаться в струе» современного потока «фэнтези», как сие называл его постоянный редактор. Иной раз он задавался вопросом, а будет ли он снова писать – хоть когда-нибудь. Но каждый раз, когда ручка касалось бумаги, тут же его мозг охватывало какое-то оцепенение, которое парализовало его или же обращало каждое написанное им слово в ерунду. Никудышную ерунду. Приближалась зима. Изнывая от безделья, он кое-как коротал долгие осенние вечера в ожидании перемен к лучшему. За исключением Хью, Ривен не общался ни с кем из своей прежней жизни. «Прежней» он называл ту жизнь, что была до того, как все сломалось. Теперь ему уже даже не верилось, что раньше вообще была жизнь. Насмешливый командир боевого подразделения, любовник, муж и писатель. Это был кто-то другой.

Он глянул в окно. Туда, где во тьме бежала река. Где скрылся Моулси.

Предстояла еще одна мрачная ночка. Что ж, не первая и не последняя. Сколько ночей миновало с тех пор, как я побывал на Скае впервые? То посещение, забыть которое невозможно. Я тогда еще не ушел из армии. Той зимой. Давным-давно.

Он наблюдал, как дикие гуси с криком садятся на воду. Последние отблески солнца уже растворялись во тьме хребта, придавая облакам, что сложились в вечернем небе «елочкой», бледно-розовый оттенок. Закат бросился в озеро, и рябь на воде засверкала.

Ноги он промочил; костерок догорал вместе с закатом. «Посуда» стояла тут же, под боком. Жестянки, почерневшие снаружи, внутри – жирные от тушенки с кэрри. Потом, попозже, он вымыл их в ручье.

Палатки не было, а дождь вроде бы собирался. Он не особенно доверял своей спально-походной хламиде. Запрокинув голову, он глядел в темнеющее небо и отдирал от пальцев смолу. Он не замечал шума моря: уже не одну ночь он спал на берегу. Он слышал лишь ветер, зарождающийся у горных вершин… и еще пронзительные крики гусей на озере.

Так бы гадов и убил. Он оскалился на костер и свои сапоги, от которых шел слабый пар. Потом лег навзничь, ощущая, как дождевые капли покалывают запрокинутое вверх лицо. В эту ночь ему опять предстояло промокнуть до нитки. Пару дней назад он проснулся буквально закоченевшим. Морозно, а ночи уже долгие. И все удлинялись. Но, хорошо еще, снег не валил. Только горы были присыпаны снегом. Те самые горы, куда ему надо подняться. Завтра он начнет восхождение.

– А знаете, сэр, у меня иногда возникает такое чувство, что, если б не я, вы бы, наверно, давно уже вырыли себе норку поглубже и забились туда. Что вы тут делаете, интересно? Сидите, глядите в пространство…

Вздрогнув, Ривен оторвал взгляд от окна и увидел, что Дуди пристально наблюдает за ним с выражением крайнего неодобрения. Он покорно развернул кресло.

– Я, в общем, явился не просто так. – Дуди зашел за каталку и взялся за ручки. – Мы отправляемся в гости к волшебнику, то есть ко мне, старому шельмецу… Но если кто-нибудь спросит, я везу вас в сортир. – Он выкатил кресло Ривена из комнаты отдыха, прочь от грохота телевизора. Потом, озираясь по сторонам, словно он вышел в патруль, потащил Ривена по коридору, немелодично насвистывая.

– Могу я спросить, что происходит, или это государственная тайна? – с раздражением буркнул Ривен.

Дуди расхохотался.

– Сегодня, сэр, поскольку уж вам прекратили колоть наркоту, мы с вами нарежемся до коматозного состояния.

Наконец они остановились у двери в кладовку. Дуди торжественно вытащил связку ключей и, отперев дверь, отвесил Ривену поклон. Ривен, дернув за рычаг, вкатился внутрь.

– Что там у нас? Уж не пещера ли гребаного Алладина? – спросил Дуди, закрыв за собой дверь. И включил свет. Ривен разразился смехом. На столике в центре захламленной комнатушки стояло шесть упаковок пива и бутыль ирландского виски. Также имелись в наличии две пивные кружки и два низких стакана.

– И только не говорите, что я чего-то недосмотрел. Уж я позаботился, чтобы пиво как следует охладилось, – самодовольно ухмыльнулся Дуди.

Ривен потянул за колечко – банка отозвалась шипением.

– Музыка, – сказал он и опрокинул содержимое банки в кружку. Дуди тут же присоединился.

– Энн Коухен нас прикроет, – объявил он, – так что мы можем не переживать насчет нашей коровушки в оловянных штанах.

– Как тебе удалось протащить это все в здание?

Дуди сделал приличный глоток и на секунду прикрыл глаза.

– Плевое дело. Я таскаю корзины в прачечную. Бельевые корзины, они здоровенные. Можно туда положить что угодно. Я, наверное, сумел бы сюда протащить группу кордебалета в полном составе, если б это понадобилось.

Ривен жадными глотками осушил полкружки и, запрокинув голову, уставился в потолок на одинокую лампочку.

– А знаешь, Дуди, сегодня я хотел бы уклюкаться в дым…

– В доску, – предложил Дуди.

– В сосиску.

– До поросячьего визга.

– До полной отключки.

– Итак, за забвение, сэр. – Они звонко чокнулись.

Они бесшумно крались по улицам. На лице в камуфляжной раскраске выделялись лишь белки глаз. Он опустил руку вниз, подавая знак. Группа продвигалась уверенно; четверо рядовых слились с тенью дверных проемов, винтовки их выпирали из защитных чехлов. В темноте их можно было бы принять за переполненные мусорные мешки, сваленные на крыльце. Легонько потрескивала рация. Вокруг хмурились темные мертвые окна и закрытые наглухо двери. Кое-где окна были забиты досками, кое-где выбиты. Забрехала собака. Откуда-то издалека донеслось слабое жужжание запоздалого автомобиля.

– Эй, один-ноль, прием, я – ноль. Проверка связи. Перехожу на прием.

Он надавил на кнопку и сразу же ощутил давление микрофона на горле.

– Один-ноль-альфа, все о'кей. Перехожу на прием.

– Я – ноль. Вас понял.

Они вышли на перекресток, освещенный янтарным мерцанием единственного фонаря. Все вокруг было усыпано битым стеклом; обгорелый остов автомобиля, служившего вчера баррикадой, прижимался к обочине, черный и искореженный. Они перебежали через опасно освещенное пространство, гуськом – по одному, и каждый потом сдерживал дыхание в темноте на той стороне.

Они шли дальше по темному узкому переулку, мимо брошенных домов и исписанных стен. Один из солдат случайно задел ногой камень, и тот покатился по мостовой. Остальные застыли в испуге, осыпая его безмолвными проклятиями.

А потом ночи не стало. Ослепительная вспышка света. Мощный толчок сбил их с ног и выдавил воздух из легких. Через мгновение раздался грохот, сверху обрушился град раскрошенного камня и пыли. Головной дозорный, – тот, который шел первым в цепочке, – исчез. Его просто засыпало.

Ривена отбросило на противоположную сторону улицы. В руках у него ни с того ни с сего выстрелила винтовка, хотя он был уверен, что она стоит на предохранителе. Он лежал в куче битого кирпича, на краю разворошенного садика, и думал: ну вот, кажется, я поимел МВМС.

Из дома чуть дальше по улице стали стрелять. Вспышки, треск. Пули ложились совсем рядом. Он нажал кнопку рации.

– Один-альфа, прием…

Ему пришлось отползти: тротуар у него перед носом взорвался.

– Бельшам! Джонсон! Джордж! – заорал он, как-то смутно, словно бы издалека, осознавая, что Джонсон был у него дозорным и, вполне вероятно, теперь уже никогда никого не услышит.

В рации что-то трещало; голос прозвучал совсем рядом:

– Бельшам здесь, сэр. Джордж ранен. А где Пит, я не знаю!

– Один-альфа, прием… – он огляделся по сторонам, – угол Креггана и Вишингвелл-стрит. Двое раненых. Находимся под огнем как минимум одного противника. Высылайте отряд СБР. Перехожу на прием.

– Я – ноль, вас понял. СБР высылаем. Конец связи.

Он осторожно выглянул из-за забора, что окружал его садик. Вспышки и треск прекратились. Автоматчик, похоже, решил сделать ноги.

– Бельшам! Мать твою, где ты есть?

– Здесь, сэр; сразу за гаражом.

Он рванулся туда. Бельшам стоял на коленях над лежащим ничком Джорджем и яростно раздирал его камуфляжную рубаху. Ривена вдруг замутило.

– Куда его ранило?

– В грудь, сэр. Я справлюсь.

– Ладно. Пойду погляжу, что там с Питом. – Пригнувшись, он выбрался к тому месту, где их настиг взрыв. Куча раскрошенного камня перекрывала дорогу. Он едва не споткнулся об искореженный корпус рации, а потом нашел то, что осталось от его головного дозорного. Ривена вывернуло в тот самый момент, когда лендроверы СБР вырулили в переулок у него за спиной.

Свет лампочки стал ярче, гора пустых банок – выше, разговор – громче.

– Ну и как оно было в первом батальоне? – спросил Ривен.

– Лафа, расслабуха. А в третьем?

Ривен громко рыгнул.

– «Смирно! Ать-два!» Там не любили ирландцев.

– А ведь забавно так вышло, что мы с вами служили в одном полку, сэр.

– Только я – в Ирландии, а ты – в Белизе.

– Почему вы ушли из армии?

– Женился.

– Надо же, блин. Прошу прощения, сэр.

Ривен махнул рукой.

– Да ладно, теперь уж без разницы. – Он криво усмехнулся. – Жизнь – это стерва. – Он уставился в пустую свою кружку. – Без разницы, – пробормотал он опять.

Дуди подлил и себе, и Ривену. При этом немного пролил. Шмыгнул носом.

– А какая она была, ваша жена?

Ривен так и смотрел сквозь кружку, легонько покачивая головой.

– Моя жена. Черт возьми. – Он моргнул. – Высокая. Смуглая и высокая. Совсем как девчонка. У нее брови сходились на переносице. Я называл ее ведьмой. – Он улыбнулся воспоминаниям. – Ведь она меня околдовала. Дженнифер Маккиннон с острова Скай… Остров Неба… Остров Туманов по-гэльски… да что там… – Он прикончил очередную порцию несколькими глотками. Пустая кружка пустила зайчика в электрическом свете. Ривен причмокнул губами. – Чертово пиво… что плохо – с него быстро отходишь.

Дуди торжественно откупорил виски. Молча чокнувшись, оба влили в себя по стакану. Ривен почувствовал, как крепкая жидкость обожгла горло, – словно бы возвратилось что-то давно утраченное. Комната легонько качнулась.

– Черт возьми, – повторил Ривен, пока Дуди разливал по второй. – А хороша гадость.

– Дерьма не держим, – подтвердил Дуди и, шмякнув бутылку на стол, грозно уставился на нее. – А если и держим, то высшего сорта.

Они опрокинули по второму стакану, как и в первый раз – точно воду. У Ривена глаза понемножку сходились в кучку, – со зрением творилось что-то неладное. За спиной у Дуди – окно, за окном – только темень ночи, но Ривен мог бы поклясться, что на мгновение в окне возник чей-то смутный силуэт: странная такая фигура с заостренными ушами…

Господи, и это с двух-то стаканов!

Дуди тихонечко затянул песню, – армейский марш, состоящий в основном из изощренной непечатной лексики, – Ривен с энтузиазмом принялся ему подпевать. Вместе они составляли вполне приличный дуэт для сбора милостыни. Ривен махал в такт здоровой рукой и сбил-таки свой бокал на пол. Бокал разбился. Они осоловело уставились на осколки. А потом в дверь постучали. Дуди с Ривеном переглянулись.

– Я лишь калека убогий! – запротестовал Ривен. – Это все он! Он заставил меня!

Дверь открылась, и вошла сестра Коухен.

– Вы еще здесь? А нельзя ли немного потише?

Мгновение Дуди тупо смотрел на нее, а потом на него снизошло озарение.

– Да это ж наш ангел-хранитель. – Он икнул. – Наш дозорный. На берегу все спокойно, Энн?

– Да вы же оба лыка не вяжете, – пробурчала сестра Коухен.

– Я – да, – рассеянно отозвался Ривен.

– Дуди, бога ради, ты ж напоил его вусмерть… Через час Бисби-старушка идет на обход. С санитарками я еще справлюсь, но с ней – нет. Нужно его отвести в палату.

Дуди отсалютовал ей с блаженной улыбкой на своем безобразном лице, а потом – очень медленно – повалился на пол. Сестра Коухен молча склонилась над Ривеном и отобрала у него кружку.

– Ну, давайте я вас отвезу, а то как бы, не вышло больших неприятностей. – Бросив последний отчаянный взгляд на отключившегося Дуди, она вывезла Ривена из кладовки.

– Сестричка… – жалобно запричитал Ривен. – Сестричка…

– Ну что еще? – шикнула на него она, с опаской оглядываясь через плечо.

– Мне бы пописать, сестричка…

– О Боже! Вы что, издеваетесь?

Ривен молча мотнул головой. Она прикатила его в уборную, которой пользовались ходячие пациенты Центра.

– Придется мне вас поддержать. Ну, давайте. – Она легко приподняла Ривена – он похудел ужасно – и едва ли не на себе подтащила его к писсуару. И держала его, пока он облегчался.

– Это за столько месяцев в первый раз. Чтобы я стоял прямо, – сказал он. А потом вдруг как-то болезненно ощутил, что она женщина. Прикосновение ее, запах ее волос. Он сжал зубы и только кивнул, когда она спросила его, закончил ли он со своими делами. Она опять протащила его на себе и усадила в каталку, как маленького ребенка.

– Ну, вот. Теперь я могу отвезти вас в постель. – И она улыбнулась ему, заправляя под шапочку выбившуюся прядь волос.

Он отвернулся и прошептал:

– Вы уж меня извините.

Она рассмеялась и покатила кресло по коридору.

– Мужики есть мужики, ничего не поделаешь. Но завтра утром, мистер Ривен, помяните мое слово, голова ваша просто вас возненавидит. – Она уложила его в кровать. – Жить вы, я думаю, будете, но только, на вашем месте, я бы не стала в ближайшем будущем повторять этот эксперимент. Давайте-ка спать. Мне еще нужно что-то придумать с этим болваном Дуди.

Выключив свет в палате, она ушла. Он лежал в темноте с открытыми глазами.

Забвение все же не наступило.

Ривен закрыл глаза.

Мокрый снег хлестал его по лицу, в скалах свистел ветер. Ледоруб выскользнул. Он вонзил его глубже, подтянувшись вверх и нащупав опору для ног. Он уже ободрал руки в кровь об острые выступы камня. Руки заледенели. Сильный ветер грозил сорвать его с утеса. Прикрывая глаза от ветра, он наощупь карабкался вверх.

Зачем? Для чего?

Нога в тяжелом ботинке приподнялась, ища трещину или выступ в покрытом льдом камне. Снег набился во все щели в его одежде, – в каждую складочку. Снег лип к шее, забивал уши.

Я все равно это сделаю. Потому что…

Поскользнулся. Молниеносно потерял равновесие, вскрикнул. Оскалил зубы в беспомощной ярости. Но все-таки удержался; побитый бураном, он удержался.

Упрямый кретин.

Лицо, на которое он смотрел, было худым и бледным. Скулы выпирали вперед, так что глаза, казалось, ввалились в темные впадины, хотя взгляд этих серых глаз был спокоен и тверд. Светлые волосы прикрывали шрамы на лбу, а подбородок зарос бородой точно такого же, как и волосы, цвета. Рука задумчиво поскребла бороду.

Боже правый. Вот он я. Новый я. А где же прежний бравый широкоплечий солдат? – Он отвернул свое кресло от зеркала над раковиной и покатил его по направлению к коридорчику, который вел во двор.

Он не отличался громадным ростом, но был, что называется, крепко сбит. По крайней уж мере. А теперь похож на гнилую палку от швабры.

На улице было морозно и ясно. Туман, утром поднявшийся от реки, к полудню рассеялся. Он поглядел через лужайку. Туда, где клонились ивы и поблескивала вода.

Сегодня нужно немного развлечься.

– Как у вас голова, мистер Ривен? – поинтересовалась сестра Коухен, бесшумно подойдя к нему сзади.

– Бывало и лучше. Но, с другой стороны, бывало гораздо хуже… Как Дуди?

– Взял выходной. У него прихватило живот.

– Ой! Надеюсь, что ничего серьезного?

– Что-то я сомневаюсь.

– У вас не было из-за нас неприятностей, сестричка?

Она покачала головой.

– В конце концов я просто закрыла Дуди в кладовке, чтоб он проспался как следует. Хорошо еще, что его там не вывернуло. Утром я его выпустила, и он тут же рванул в уборную. Похоже, он, бедный, терпел, скрестив ножки, не час и не два. – Она рассмеялась. – Ну, мне надо идти, готовить мистера Симпсона встретить новый день. – Она легонько коснулась его плеча, задержав на мгновение руку, и ушла.

Ривен еще посидел на месте, подставляя лицо прохладному ветерку и наблюдая, как посредине лужайки, в купальне для птиц, вздорят скворцы. Потом включил двигатель, и кресло с грохотом покатилось по внутреннему двору. Он въехал в траву; его боевой конь глухо ударился и протестующе всхлипнул. Ривен, дернув ручку, продолжал ехать вперед, но уже чуть медленнее. Движок кресла громко протестовал. Каталка тряслась и колыхалась, попадая в рытвины и ямы, – лужайка была вовсе не такой ровной, какой казалась с виду. Кресло опасно накренилось, и Ривен бесславно остановился на последнем крутом уклоне перед рекой. Он выругался и попытался отъехать назад, но спохватился поздновато. Каталка свалилась набок, и Ривен глухо ударился о землю. Ноги буквально взорвались болью.

– Черт возьми!

Влажная от росы трава прильнула к его щеке, в ноздри ударил запах земли. Ривен выбрался из-под каталки и даже сумел сесть. Лицо и руки перепачкались. Земля забилась под ногти. Ноги вязли в одеяле, – спутанный клетчатый клубок на траве.

Ты безмозглый говнюк, Ривен. У тебя что, в самом деле, садистские наклонности – издеваться над собственным телом?

Он огляделся. Из Центра его не видно – закрывает бугор. Река – ярдах в пятидесяти отсюда, за плакучими ивами. Ноги его и рука пылали от боли.

Он попытался выправить кресло, но оно было слишком тяжелым и упало не очень удачно. А силы пока не хватало. Слабость эта взбесила его. Он ударил по траве кулаком. Здоровой рукой.

Кретин! Урод! Ни на что не годный ублюдок!

Очень вовремя пошел дождь. Начался он бризом измороси от ив, сырым ветерком, шевелящим легонько его волосы, потом обратился во влажный туман, наползающий на землю, и, наконец, – в нормальный бесконечный осенний дождь. Струи били по глазам. Рубашка промокла. Ривена разобрал желчный смех.

Как всегда, одно к одному, твою мать!

Он пополз, скребя здоровой рукой по размокающей земле.

Ярдов сто, не больше. Господи Боже ты мой, в Сэндхерсте столько раз ползал на брюхе, – раз десять, – при всем боевом снаряжении. Давай, Ривен, слизняк. Мужик ты, в конце концов, или мокрая курица?

Он выбрался на бугор и прилег в изнеможении, судорожно глотая воздух. Вниз по склону стекала вода. Он продрог до костей. Поднял глаза к низкому пасмурному небу, из которого продолжали сыпаться дождевые капли, а затем принялся вглядываться сквозь серую пелену в сторону Центра. Помахал рукой фигурам в окнах.

Ну давайте, маразматики. Хотя бы один из вас должен меня увидеть.

Он уронил голову в грязь.

Только этого не хватало. Умереть от переохлаждения в этом паршивом Беркшире. Впрочем, я еще раньше умру от стыда.

Он снова пополз. Теперь он поставил себе целью добраться до купальни для птиц и больше уже не смотрел на корпуса Центра. Он ощущал, как все тело постепенно немеет. Дождь постепенно переходил в мокрый снег.

Зима расстаралась – выбрала самый удачный момент для своего прихода.

Кто-то к нему подошел по размокшей земле, – в белых туфельках, – чьи-то руки подхватили его.

– Что с вами, мистер Ривен? Что стряслось? – его подняли с земли, и он оказался лицом к лицу с сестрой Коухен. Ривен с трудом улыбнулся.

– Очень во-время, черт возьми, вы подоспели.

Она была без своей медицинской шапочки, мокрые волосы облепили лицо. Он не мог на нее смотреть и закрыл глаза.

Над ним склонилось лицо в обрамлении темных, почти черных, волос. За окном – сияние солнца, отраженного от снега. На глаза навернулись слезы, он моргнул, и лицо словно бы встало в фокус.

Серьезные карие глаза. На губах – сдержанная улыбка. В черных волосах, длиной до плеч, запутались солнечные зайчики.

– Как вы себя чувствуете? – Тихий голос. С заметным шотландским акцентом.

Он лежал на кровати, укрытый яркими разноцветными одеялами. За спиной у девушки было окно, в окне – чистая синева небес. Он слышал, как ветер воет в стропилах.

– Я… думаю, ничего. Где я?

– Недалеко от Гленбриттла, – мягко, певуче проговорила она. – Мы нашли вас вчера вечером, вы лежали на западной осыпи Сгарр Дига. Нам показалось, что вы разбились. Ваш фонарь горел. Лежал рядом с вами. Так мы вас и нашли.

Он прикоснулся к повязке на голове и выдохнул воздух, не разжимая губ.

– Теперь я вспомнил. У меня сорвались кошки, и я полетел вниз. – Он поморщился. – Боже правый, как же я остался жив еще после этого?

– У вас сильные ушибы, и вы поранили голову, но в остальном вы здоровее меня. Может быть, вид у вас сейчас неважнецкий, но скоро вы будете в полном порядке.

Он приподнял брови и не без труда сел на постели. Девушка помогла ему. Он скривился: ушибленные места отозвались болью.

– Вот уж повезло.

– Тут не везенье, тут просто чудо, – отозвалась она и помогла ему встать с постели. Он в замешательстве обнаружил, что одет в старомодную ночную рубашку.

– Это единственное, что мы сумели для вас подыскать, – не без озорства улыбнулась она. Залившись румянцем, он встал. Девушка приобняла его за талию, поддерживая на ногах. Она была почти одного с ним роста. Голова закружилась – он пошатнулся, и она прижала его теснее. Он почувствовал аромат ее волос. Ему захотелось вдруг поцеловать ее, но он удержался и лишь спросил, как ее имя.

– Дженнифер Маккиннон. Отца моего зовут Кэлам Маккиннон. И это наш дом.

– А я Майкл Ривен. Спасибо вам.

Она пожала плечами.

– Не могли же мы, в самом деле, оставить вас там валяться. Пойдемте посмотрим, какой путь вы проделали вниз по Дигу. – Она подвела его к окну.

Снаружи все было покрыто ослепительно белым снегом. Горы громоздились уступами, насупленные и суровые; там, где ветер и крутизна не давали закрепиться снегу, из белизны выступал темный гранит. Ривен взглянул на выщербленную осыпь. Вот по ней он скатился вниз. Кубарем.

– И я после этого остался жив?

– Ну да, – тихо проговорила она. – Я так думаю, не у каждого бы это получилось. И чего вы полезли наверх в самую непогоду? За вами что, злая собака гналась?

Лицо его помрачнело.

– Возможно. Та, что гналась за мной всю дорогу. С самого юга. И до сих пор еще гонится.

– Это просто безобразие. Именно безобразие, по-другому и не назовешь. Вам уже столько раз было сказано, мистер Ривен, не выезжать в своем кресле на эту лужайку. Теперь нужно еще вызывать электрика, чтобы оно заработало снова. А пока вам придется лежать в постели… это, будем надеяться, как-то убережет вас от бед. А вы хотя бы раз подумали о персонале Центра, мистер Ривен? Мне непонятно ваше отношение. Вам бы надо пересмотреть его, иначе я буду вынуждена обратиться к вашему лечащему врачу и поговорить с ним серьезно относительно целесообразности вашего здесь пребывания.

Выдержав паузу, сестра Бисби продолжила:

– Вы мне ничего не хотите сказать?

Ривен продолжал молча смотреть в окно. Там была ночь; дождь стучал по стеклу.

– Ну что ж, больше я не желаю терять с вами время. Здесь есть пациенты, которым я действительно нужна, мистер Ривен.

С тем она и ушла. Ее уши, казалось, дымились от праведного возмущения.

Он лежал, тупо глядя в потолок, не в силах прогнать те видения, когда сестра Коухен тащила его в палату. Ее руки, обхватившие его…

Боже мой, вот и все, что мне нужно. Приступ лихорадки.

Оконное стекло дрожало под напором ветра. Он закрыл глаза и услышал вой штормового ветра в Квиллинских горах, крики кроншнепов, шум моря.

Я здесь валяюсь четыре месяца. Даже не был на похоронах. В беспамятстве пролежал в больнице, пока меня собирали по кусочкам.

Его кресло починили только через неделю. Все это время Ривен лежал в постели и оборонялся от наплыва воспоминаний. Дуди частенько к нему заглядывал и поддразнивал насчет утреннего похмельного синдрома и высшего пилотажа на инвалидной каталке. Сестру Коухен Ривен почти и не видел. О нем заботилась сестра Бисби. Либо в гордом молчании поджимая губы, либо изрекая совершенно бесспорные замечания о погоде, которые обычно приберегала для больничных старых мухоморов. Еще она говорила с ним про Рождество, которое уже приближалось и которое вынудило Ривена лютой ненавистью возненавидеть сестрицу Бисби. Слишком ярки были воспоминания о последнем Рождестве.

Доктор Лайнам осмотрел Ривена на предмет прогрессирующего выздоровления нижних конечностей, каковые были объявлены им «вполне даже здоровыми». Постукивая по столу своей трубкой, добрый доктор настоятельно порекомендовал Ривену опробовать их через пару дней и посмотреть, как они заработают. Словно бы речь шла о новом автомобиле.

Дуди с сестрой Коухен решили взять на себя эту задачу и поднять Ривена с постели. Они раздобыли ему ходовую раму и принялись «выгуливать» Ривена по больничному коридору. Каждый шаг давался ему с огромным трудом; руки и ноги дрожали, в висках стучало, на лбу выступил пот, глаза застилал туман. Больше двадцати ярдов он сделать не смог. В палату пришлось возвращаться в кресле.

– Вы не волнуйтесь, сэр, – сказал Дуди. – Этот, как там его, тоже не сразу строился, верно? Если вы будете в состоянии, завтра мы можем попробовать еще раз.

Ривен слабо кивнул. Сестра Коухен заботливо подоткнула ему одеяло.

– А если хотите, завтра можете отдохнуть. Все зависит от вас.

Он все же сумел улыбнуться ей. Я такой слабый. Как недоутопленный котенок. Мои ноги разбиты, что называется, вдребезги. Боженька миленький, смогу ли я когда-нибудь ходить сам, как все нормальные люди?

Он ничего не мог с собой поделать: в голову так и лезли мысли об армии. Как он носился там и скакал, ползал по-пластунски и совершал марш-броски. Долгие переходы. Почему все, что ему нравится делать, неизбежно подразумевает «общую мобильность организма»? Все эти прогулки по холмам, все подъемы к вершинам гор. Как-то он представил себе, что будет делать, если вдруг лишится ног. Тогда он решил, что будет писать книги. Что он полностью погрузится в творческий процесс. Но теперь… даже этого выхода у него нет. Теперь он в ловушке.

Он остался один. Как в самом начале: один. Многого добился, многое сам же отринул, и что осталось? Только одно: то, что было вначале.

Огромный мир превратился в какую-то зыбкую, неясную тень.

Утешение или, быть может, помеха.

Было время, когда мир книг, мир его воображения, находился совсем рядом, – протяни только руку, – словно дожидался его, и Ривену достаточно было просто обернуться, чтобы заглянуть в глаза… кого-то, кто явственно присутствовал в его комнате, и увидеть ответную улыбку в этих глазах. Он сотворил мир, населенный простыми, искренними людьми, которые понимали добро и зло как исключительно черное или белое, безо всяких полутонов. Там, в его книгах, все было намного проще. В его книгах существовали высокие снежные горы и синее море; первозданный, нетронутый мир, где всегда оставалось место для тайны… и даже, быть может, для магии. Было в том мире что-то от Ская. Камень и вереск. И чистый воздух. Примерно то, о чем говорил Моулси. И еще – великолепные, пусть и придуманные персонажи: люди, живущие в этом мире так же естественно, как люди в мире реальном водят автомобили, играют в гольф или потребляют спиртные напитки. Он едва не погубил себя, пытаясь доказать, что он такой же, как они. Это они побудили его стать солдатом. Это они гнали его наверх, в горы. Пока он не сорвался и не нашел у подножия горы эту девочку, которая стала его женой. Он потерпел неудачу в горах, но он продолжал писать, продолжал сочинять истории об этих людях – истории, наполненные борьбой и славой, благородством, вероломством и любовью. О да. Но он все же, по-своему, предал этот воображаемый мир, отдав свою любовь существу из мира реального. И он вовсе не был уверен, примут ли они его обратно теперь, когда он терзается потерей, столь огромной, что жизнь его опустела, когда у него не осталось ничего, кроме этих книг и персонажей, в них действующих. С самого начала он думал, что ему, кроме них, ничего больше не нужно, но теперь… теперь многое изменилось. Ему так хотелось, чтобы мир был проще и чище, но Ривен чувствовал: он сам замутил, залил грязью и кровью все то, что дало ему воображение.

Он больше не может писать. Ему не о чем писать. Совсем.

Ривен вообще никогда не отличался терпением, и его успехи в попытках научиться ходить – как бы бурно ни восхваляли их «инструктора», Дуди с сестрой Коухен, – для него самого были подобны успехам при проходке тоннеля через горный массив швейной иголкой. Ривен ужасно злился и раздражался, смутно осознавая, что его пребывание в Бичфилде подходит к концу. Такие мысли страшили его. Он даже представить себе не мог, что будет потом.

Ничего, мы все обдумаем в будущем году. Этот уже на исходе.

– Уже на Рождество, сэр, вы у нас сможете совершать забеги на длинные дистанции; если кто из сестер станет вас доставать, вы всегда сумеете спастись бегством, – изрек Дуди, наблюдая, как Ривен ковыляет по коридору со своей ходовой рамой. – Впрочем, сдается мне, Энн и так никого к вам не подпустит, – с хитрющей ухмылкой добавил он.

Ривен остановился и обернулся.

– Хватит юродствовать, Дуди. Я теперь шлеп-нога на железных болтах, и мне следует привыкать к этой дряни.

Дуди замотал головой.

– Идиотина. Должно быть, вам при падении головку зашибло.

Ривен, шатаясь, как пьяный, толкал раму вперед.

– Я… не могу, Дуд.

Дуди сменил тон.

– Тогда, похоже, нам с вами опять предстоит нализаться, сэр. Вы сейчас вряд ли в том состоянии, чтобы всю ночь напролет танцевать.

Интересно, когда-нибудь я смогу танцевать?

Он решительно опустил раму и подтянул за ней свои ноги.

Пелена белизны, покрывавшая горы, постепенно опускаясь к морю, сходила на нет. Море сияло в лучах зимнего солнца, беззвучно мерцая под замершим без движения холодным пространством. Он вдыхал студеный воздух. Снег под ногами тихонько поскрипывал в тишине. Его ушибы болели.

– Бла-Бейнн, Сгарр-Алисдайр, Сгарр-нан-Гиллеан… – мелодичным голоском проговорила девушка, указывая рукой, затянутой в перчатку, на зазубренные ледяные пики, что громоздились вокруг. Названия звучали как языческое моление.

Ривен пристально поглядел на нее. Лицо ее раскраснелось на морозце, в карих глазах мерцали искорки, влажные губы слегка приоткрылись.

Перехватив его взгляд, она вдруг зарделась.

– Знаете, это невежливо – так откровенно пялиться. – Но она продолжала улыбаться:

– Наверное, – ответил он просто, – но меня впечатляет пейзаж… с тобой.

Они рассмеялись; смех их слышали горы. Ему хотелось прикоснуться к ее лицу, но он заставил себя отвести глаза, чтобы невольно не выдать взглядом напряжения своих мыслей.

– А шумный и суматошный Белфаст далеко-далеко отсюда, – сказал он, глядя, как пар их дыхания растворяется в морозном воздухе.

– Угу, – сказала она. – Я вообще не люблю города. Ненавижу их. Даже Эдинбург. А Лондон – особенно. Горы и море, они у меня в крови. Я пропитана ими насквозь. Настоящая девчонка со Ская.

– Девчонка со Ская, – повторил он, точно опробуя слова. Звучало великолепно.

Она развернулась, – снег скрипнул под ногами – и указала рукой на восток.

– Вон, видишь Бла-Бейнн? Который нависает над Слайгаханской долиной, а она прорезает Квиллины насквозь. Там, где долина открывается к морю, находится старое пастбище, Кемасанари, и там у отца есть небольшой домик. Это лучшее место на свете. Никаких дорог, только тропинка, что проходит под хребтом к Торрину. Я там провожу каждое лето.

– Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, – Ривен выдавил кривую улыбку. – Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать.

Она улыбнулась.

– Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым.

На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам.

– Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться.

Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу.

– Тогда погости здесь еще, – сказала она.

Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала – даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше.

«К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля – житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще – чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы – пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, – оплот и твердыня, – дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, – лишь мельком, за темным окном, глухой ночью…»

Ривен моргнул. Почти слово в слово он повторил про себя отрывок из своей книги. В сознании его это звучало почти столь же торжественно, как мог бы звучать стих из Библии. Он уставился в ночь за окном, словно бы выглянул из бойницы крепости. Может быть, Моулси сейчас там? Моулси – не пациент, это ясно.

Что-то зашевелилось в зарослях ив у воды – низкорослая фигура, перебегающая от одной тени к другой. Ривен приподнялся в кресле. Собака. Какой-нибудь беспризорный пес подбирает объедки.

Вот он опять… нет, это другой. Еще один пес. Теперь Ривен не сомневался уже: их двое – крадущихся в густой тьме под обнаженными кронами деревьев. Ему стало как-то не по себе. Собаки, только и всего. Но он чувствовал на себе их взгляды. Они терпеливо ждали в ночи и глядели, не отрываясь, на освещенные окна больничных корпусов.

Собаки… да. Но они пробудили в нем страх. Древний, забытый страх.

Воображаю черт-те что и сам себя довожу до психоза. Так и свихнуться можно.

Собаки… но они так похожи на волков.

– Приближается Рождество, мистер Ривен, а вы как тот гусь, который вовсе не разжирел, – проговорила сестра Коухен у него за спиной. Она неодобрительно окинула взглядом его костлявую фигуру. – Нам бы надо постараться и немножечко вас откормить. И особенно теперь, когда вы совершаете все эти свои прогулки.

– Прогулки! – воскликнул Ривен. – А я и не знал, что это так теперь называется.

– Это только начало, мистер Ривен, и у вас замечательно все получается. Как я вижу, вы твердо намерены встретить Рождество на ногах.

Ривен склонил голову.

– Вы часто бываете ночью на улице? – спросил он, ощущая себя идиотом.

Вопрос, кажется, озадачил ее.

– В такие холодные ночи не особенно тянет на улицу. Когда кончается моя смена, я пулей несусь к машине и еду домой. Но почему вы спросили?

Он помрачнел.

– Просто так. – Его самого так тянуло на улицу, в ночь, к холодному мерцанию реки. Как будто что-то звало его туда. И в то же время он знал: ничто сейчас не заставит его выйти во тьму в одиночку.

Что это? Больное воображение?

Ничего. Все это просто фигня. Не будь идиотом.

Сестра Коухен вдруг положила руку ему на затылок, руку нежную и легкую, точно перышко. Прохладные пальцы. Он вдохнул льняной чистый запах ее медицинской формы и застыл. Челюсти непроизвольно сжались. Ее лицо внезапно обратилось в лицо той молоденькой смуглой девушки, которая была недавно в его видениях. Он отшатнулся от ее руки. Сестра тихо вздохнула и потрепала его по плечу.

– И что вы сидите тут в одиночестве? Почему бы вам не присоединиться ко всем остальным? Они так все оживились с приближением Рождества. Как детишки, в самом деле.

Он отрицательно покачал головой, и через мгновение она ушла. Обратно к теплу и свету комнаты отдыха.

В ту ночь он увидел сон.

Был настоящий мороз. Снег густой пеленой укутал землю. Близ заснеженных холмов река казалась серой и тяжелой, точно клинок меча. В первый раз за столько веков Исполины спустились с гор.

На третий день после того, как они вышли из Рорима, поднялась снежная буря; мир обратился в клубящуюся пустоту белизны. Они долго искали укрытие на подветренной стороне холма и, наконец, набрели на скопление валунов, которое худо-бедно спасало от ветра. Они сидели там, а вокруг их укрытия образовался снежный занос, и воровски крадущаяся стужа уже проникала под их меховые плащи. Их было трое. Первый – смуглый и худощавый, второй – могучий, коренастый и рыжебородый, а третий – весь в шрамах и хромой, – вероятно, сам Ривен.

Именно Смуглый встрепенулся первым, вскинул голову и, прищурившись, вперил взгляд в бьющуюся на ветру завесу снега.

– Что там такое? – тут же спросил его Рыжебородый. – Ты что-нибудь видишь?

Смуглый поморщился.

– Даже не знаю. Может быть, ничего… тень на ветру. – Но теперь они все молча уставились в вихрь метели покрасневшими от усталости глазами.

– Что за тень? – спросил Ривен, растирая сведенные болью ноги.

– Огромная, – коротко отозвался Смуглый, и Ривен выругался.

Тут до слуха донесся хруст снега – все трое мгновенно замерли.

– Слышите, – выдохнул Ривен.

– Заткнись! – прошипел Смуглый.

Они умолкли на долгое время, отмеряемое тревожным биением сердца. Ветер немного унялся, стало потише. Снег бесшумно падал на землю. Они снова услышали этот звук – шорох движения чего-то огромного по глубоким сугробам. И еще, может быть, прерывистый шум дыхания.

– С какой стороны? – спросил Рыжебородый.

За спиной у них камень ударил о камень. Трое, как один, развернулись в ту сторону.

Что-то поднялось из снега, подобно серой стене: десяти футов ростом, бледное ото льда и вьюги. На бесформенном лице, точно шары голубого огня, горели два глаза, размытая тень исполинской руки мелькнула в воздухе и отбросила Рыжебородого ярдов на десять. Ривен в ужасе закричал.

– Бежим! – проорал Смуглый, выдернув меч из ножен, но Ривен не мог даже сдвинуться с места. Снег, глубиной по колено, обратился в лед, сковав его ноги. Он увидел, как Смуглый отлетел в сторону, словно поломанный прутик, а потом голубые огни – глаза Исполина – надвинулись на него. Они его знали.

– Никогда не женись на девице, у которой брови сходятся на переносице, – сказал Исполин голосом Дженни и рассмеялся. Смех, чистый, как звон колокольчика, утонул в шуршании снегопада.

Ривен закричал.

Ночь была тихой-тихой. Так кричал он или нет? Единственный звук, который Ривен сейчас различал, – бешеное биение крови в висках. Ноги его запутались в одеяле. В окно лился таинственный, сверхъестественно яркий лунный свет. Ривен сел на постели, потирая шрам на виске. Дверь в палату была закрыта. Если он и в самом деле кричал, то, скорее всего, никто не услышал его. Хотя нет: дежурная сестра должна была услышать.

Только сон, слава Богу.

Но Исполин ведь был из его книги. Одно из любимых его чудищ. А те два человека… откуда-то он их знал.

– И что за чушь, – пробормотал Ривен вслух.

После сна во рту остался какой-то неприятный привкус. Ему не давало покоя свербящее чувство тревоги, в чем-то схожее, но все же отдельное от миазмов печали, с которой он непрестанно боролся. Действительно, а какая сейчас погода на Скае? В такую ночь, как сегодня, море сияет лунным светом, а волны с тихим плеском набегают на гальку.

Вот проклятье.

Он опустил ноги с кровати и потянулся за одеждой и костылями. Сон как рукой сняло. Холодный пол, подобно горному льду, остудил ноги. Ривен потряс головой. Уже сказочные великаны являются во сне. А что будет дальше?

Стуча по линолеуму костылями, Ривен доковылял до окна и забрался в кресло. Сад снаружи обратился в серебряно-серую вязь, между деревьями темнели омуты тени, в лунном свете холодно мерцала река. С некоторой тревогой он всмотрелся в густые тени у реки, но сегодня собак там не было. Или волков, если на то пошло. Он улыбнулся. Воображение – это одно, а паранойя – совсем другое.

Воспоминания уже подкрались вплотную, но он сердито прогнал их прочь и принялся думать об иных вещах. О своих книгах. Теперь он припомнил, что во второй у него было два персонажа, похожие на тех двоих из сна, но он никак не мог вспомнить их имена, и это его раздражало. И великаны, что жили на вершинах гор, – Снежные Исполины, – создания ледников, в самую лютую пору студеных зим спускающиеся в низины для разбоя…

Лунный свет залил лужайку и превратил ее в безупречное снежное поле. Ривен скривился. Зима. Ему никогда уже не освободиться от зимней стужи. Слишком много дверей в закоулках его сознания намертво вмерзли в стены и закрыты теперь для него. Корка скрипучего льда затянула воображение. Мое средство к существованию, угрюмо подумал он и вспомнил слова Хью. Значит, фанаты на взводе: ждут – не дождутся завершения трилогии. Ну что ж, если он все же сподобится сесть за стол и начать писать, ему будет что рассказать им.

Но там, в том мире заснеженных гор, ледовых великанов и отчаянных рубак осталась Дженни.

Он отшатнулся от этой мысли. Время лечит, с горечью напомнил себе Ривен. Вот только когда мне достанет мужества снова вернуться домой? Он припомнил бредовые речи Моулси. «Помните, куда вы должны вернуться». Тебе легко говорить, старый шельмец, полоумный.

Он с силой ударил кулаком левой руки по подлокотнику кресла. Ну давай же, Ривен. Что там было дальше, с тем солдатом? Куда пошел он?

Когда он учился в Оксфорде, там был один бывший зеленомундирный офицер, крайне доброжелательный джентльмен, который однажды повел свой отряд в атаку, распевая англосаксонскую «Мальдонскую битву». И это каким-то странным образом завершило круг: миф сошелся с реальностью и сам обратился в реальность.

Вот почему я и начал писать. Чтобы создать свой миф. Но реальность всегда найдет способ посмеяться над создателями мифов.

Дверь распахнулась, Ривен встрепенулся как заяц, – он едва ли не ждал, что в палату к нему вломится неуклюжее ледяное чудище с пылающими глазами. Но то была сестра Коухен. В своей белой форме она казалась ему призраком.

– Мистер Ривен, почему вы не в постели?

Он пожал плечами.

– Не мог заснуть.

Она легонько коснулась его руки. Пальцы ее были теплыми-теплыми.

– Да вы же холодный как льдышка! Давайте-ка я помогу вам лечь.

Он покачал головой.

– Да все в порядке, сестричка.

Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна.

– Дурные сны?

– Возможно. Откуда вы знаете?

Ему показалось, что она улыбнулась.

– Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа. Вы кричите во сне, мистер Ривен.

Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно.

– Это, черт побери, не спектакль.

– Мне очень жаль.

– Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня оставили наконец в покое. – Он закрыл глаза. – Прошу прощения.

– Все просят прощения, – тихо проговорила она.

– Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. – Он помедлил. – И сквернословом. – Дженни всегда бесилась, когда он ругался.

– Не имеет значения, – сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет.

– Вы будете снова писать? Когда-нибудь? – совершенно неожиданно спросила она.

Он не ответил, и она продолжала:

– Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и сильные немногословные люди.

Он невольно рассмеялся.

– Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу?

Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы.

– Слизняк, – пробормотал он еле слышно.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Послушайте, я совсем не хотела… вот черт. – Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе, так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди.

Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении.

– Я, пожалуй, пойду, – проговорила она. – Меня будут искать на вахте. Вам не нужна помощь?

Он покачал головой.

Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб.

– Это обычная процедура по уходу за болящими? – с деланной легкостью в голосе спросил он.

Она резко выпрямилась.

– Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова.

– Гораздо удобнее, чем свистеть, – улыбнувшись, заметил он.

– И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю. И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи.

Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка.

– Мне уже скоро пора отправляться, Дженни.

Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной причудливые тени.

– Я отсутствовал десять дней.

За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам, кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, – он то ревел, то внезапно смолкал. Попеременно.

– Тебя кто-нибудь ждет? – тихо спросила она, не отрывая взгляда от пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага.

Он с горечью усмехнулся.

– Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь остаться насовсем. – Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо, обращенное к нему в профиль. – Хотя мне бы очень хотелось.

Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку.

– Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад?

– Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели.

– Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты нравишься.

Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним, дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном?

– Еще на две недели, – сказал он.

Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра.

– Ладно, времени, думаю, хватит…

Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке. Кто-то – темнеющая в ночи фигура – ждал терпеливо в тени деревьев. Двое волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые, будто призрачные в лунном свете.