Книга Ночные птицы онлайн - страница 5

Мой девятнадцатый день рождения

«19.09.43 – 4 полета – 6,15 ч. Бомбили отступающие войска противника по дороге Гостагаевская – Джигинское…»

В полку было суматошно, настроение приподнятое: Голубая линия наконец-то прорвана. Немцы отступают.

– А знаете ли вы, – послышался веселый голос, – что Новороссийск освобожден в день моего рождения? Шестнадцатого!

– Считай, в твою честь, – отозвалась я и, спохватившись, спросила, какое сегодня число.

– Девятнадцатое! – закричали девчонки.

Вот это было здорово: забыть о своем собственном дне рождения. Вспыхнувшая было радость мгновенно погасла. Ну вот пройдет и третий мой праздник незамеченным. Вспомнилось, как в этот день собирались в наш дом гости. Мама с раннего утра пекла пироги. Я особенно любила мясо-капустно-картофельный курник, запеченный в русской печи. У него была такая румяная, хрустящая корочка. У нас не было обычая делать имениннику дорогие подарки. Родственники и друзья дарили сделанное своими руками. Шили ситцевое платье или кофточку, несли свой хлеб-соль или дарили книги, наборы карандашей. И всегда чай с пирогами, музыка, веселые игры, танцы.

Но это было в другом мире, в другой жизни. Где мостки туда? Какие переходы надо выдержать? Война затянулась, а я – солдат этой войны.

Вечер пах травами. Тишину изредка вспарывали пулеметы, проверяемые вооруженцами. Я прилегла на землю, прислонилась щекой к деревцу. Теплая шершавость коры напоминала мне ладонь мамы. На небе появились первые звездочки. Они мерцали, помаргивая, и казалось, что тысячеглазый мир с удивлением разглядывает происходящее на этой маленькой планете. Я вдруг почувствовала себя беспомощной частичкой в этом необъятном просторе Вселенной.

– О чем задумалась, девица? – бесшумно вынырнула из сумерек Нина Данилова, штурман из нашей эскадрильи, а по совместительству – артистка. Она неплохо играет на баяне, поет, хороший мим и лихо отбивает чечетку.

– Нинка! – обрадовалась я. И тут же жалобно: – Мне сегодня девятнадцать.

– Да ты что-о?.. День рождения – и такая постная физиономия! Золотой возраст – и печаль на лице! Так дело не пойдет. – И, стукнув меня по спине, побежала что-то организовывать, на ходу крикнув, что обязательно в мою честь сыграет.

Я попыталась отогнать мысль о доме, о маме, но не тут-то было. У меня и раньше, в первые дни службы, бывали минуты тоски по дому, уюту, теплу, но вряд ли кто это замечал. Мне было стыдно показывать свою слабость. Я исправно работала, маршировала, изучала оружие, материальную часть, посещала политинформации, ходила в наряды, шутила, смеялась, участвовала в самодеятельности, но то, казалось, была не я. Со временем все вошло в свою колею. Я полюбила наш такой беззащитный и неказистый на вид, но зато выносливый самолет. Даже привыкла летать на нем и делать в ночь по 8 и даже по 12 вылетов, чтобы сбросить бомбы на дороги, по которым идут колонны гитлеровцев, на дома, где размещаются штабы, на железнодорожные станции, где скопились войска, на склады с горючим и боеприпасами, на переправы.

И даже к огню зениток начала привыкать, научилась маневрировать. Фрицы пристреливаются к высоте в тысячу метров, а мы, планируя, подкрадываемся на восемьсот.

Война стала для меня трудом, делом тяжелым, опасным и необходимым. Опасность везде. Ее было настолько много, что она теряла свою остроту и казалась обычной. Это было защитным панцирем, выработанным самим характером, независимо от разума и воли. Чувство опасности притупилось, но не исчезло. Я считала, что ничего со мной не случится. И это упрямство помогало сохранять силы, принимать мгновенные решения в сложной обстановке и находить единственно правильный выход. К упрямству можно прибавить и долю везения.

Прибежала посыльная, передала приказ явиться для получения задачи.

…Я склонилась над планшетом и смотрела на карту, заставляя себя сосредоточиться. Кружочки, стрелки, крестики… Как только над ними раздастся рокот мотора, они превращаются в косые прожекторные лучи, лес зенитных стволов, аэродромы истребителей. Кружочки и крестики нанесены на карте вдоль линии фронта. Но она сейчас в движении. Немцы, боясь, что их отрежут от переправ в Крым, устремились на Темрюк и Джигинское. Они спешат выйти к портам Чайкино, Кучугуры, Кордон и Тамань. А мы должны создать своими бомбовыми ударами пробки на дорогах, разрушать переправы, уничтожать живую силу и технику. Словом, работы хватает – только поспевай. Родной дом, о котором я только что вспоминала, все больше становится далеким, нереальным и наконец совсем выпал из сознания. Теперь я думаю о противовоздушной обороне, маршруте, ветре, облаках. Вынув из планшета карту, я тщательно уточнила, выверила последние данные о линии фронта, расцветила красно-синими линиями каждый уступ и каждую вмятину на карте и начертила, рассчитала маршрут.

Взлетев, мы взяли курс на станицу Гостагаевскую. Впереди яркой трассой, пронизывая мрак, взметнулись ракеты. Зависают, гаснут… Это немецкие. Вон еще одна и еще…

На низко повисшем облаке – отблеск пожара. Как раз по курсу. Колышутся черные космы дыма. Немцам приходится отходить в огне, в дыму, по развороченным дорогам, через разоренные станицы. Нам надо определить, где больше техники, по какому участку дороги лучше ударить. Где-то сбоку сверкнули и тут же исчезли огоньки. Летишь и не знаешь, как обойдется этот полет. Летчица убирает обороты. Стрелка высотомера раскручивается в обратную сторону. Перебралась за цифру «1000», а внизу тишина, пустота, безмолвие. Ощущение такое, что во всей Вселенной нет ни одной души, кроме нас с Ниной. Но это ощущение мимолетно. Включаются два прожектора. Ухают крупнокалиберные – шпарят без перерыва. Густые трассы «эрликонов» распарывают небо. «Эрликоны» особенно нам страшны. Спаренные и счетверенные, смонтированные на турельных установках, приводимые в движение небольшим, но сильным мотором, они легко вращаются на 360 градусов и бьют очень кучно и точно. Снаряды взрываются на высоте, даже не встретившись с целью. Разорвавшись невдалеке, они поражают ее своими осколками, имеющими большую убойную силу. Прожекторные лучи тянутся к нам, а по лучу направляется трасса ярко-оранжевых шариков «эрликона», угрожая нас уничтожить.

– Вот гады! – запальчиво говорю я летчице. – Огрызаются еще…

Мы очень молоды и потому, наверное, охотно, чуточку бравируя, играем со смертью. Ведь молодым не верится, что смерть может коснуться их… Даже сейчас, когда она уже начала заглядывать в глаза.

Нина маневрирует, бросает самолет по высоте и курсу. Трассы остаются позади. Наша задача – бомбить отступающие войска, танки, машины. Но на указанном шоссе мы ничего не видим. Их надо разыскать. Мы становимся похожи на гончую, принюхивающуюся к следу убежавшего и притаившегося где-то неподалеку матерого зверя. Ведь только час назад это шоссе кишело техникой, вот по этой самой дороге шли войска. Об этом докладывали разведчики.

Прошли над дорогой в ту и другую сторону. Нет колонны! Обшарили все лесочки, перелески и населенные пункты в радиусе 30 километров. Вот-вот подойдут другие экипажи полка, а мы, посланные найти противника и осветить его, не можем навести их на цель. Хоть плачь с досады или выпрыгивай и ищи колонну, опрашивая местных жителей.

Я продолжаю вглядываться в темноту.

– Ну что, штурман? Где танки? – раздается в наушниках недовольный голос Ульяненко.

– Где-то здесь, внизу.

– Это и я знаю, что внизу. Ты покажи где.

– Искусно замаскировались…

– Думай! Ищи, штурман!

Я искала, думала, швыряла светящиеся бомбы. И вдруг увидела в стороне от полевой дороги в поле много черных пятен.

– Может, копны? – спрашиваю у Нины.

– А вчера они тут были?

– Нет, – говорю, – не были. А что, если пострелять? Загорится, хорошо вокруг видно будет.

Я удобнее поворачиваюсь к ШКАСу и пускаю трассу зажигательными. Копна загорелась, и вдруг…

– Что это? Она поползла!

– Ага! Вот вы где, гады!

Срочно меняю все расчеты. Направление дороги иное, и направление ветра относительно этой дороги тоже не то. Значит, заход на бомбометание иной. Ох, как тут надо быстро соображать! Даю боевой курс… Внизу взрываются наши бомбы и разгорается пожар, а мы спешим домой за очередным грузом.

К цели подходят другие экипажи. С интервалом в две минуты сыплются на врага бомбы с хрупких По-2. 200 килограммов, через две минуты – снова 200… И так вылет за вылетом до утра.

Механик уже проворачивал винт, провожая нас в очередной полет, когда подошла заместитель командира полка Амосова и оказала:

– Поздравляю тебя с днем рождения!

– Спасибо.

– Чем же порадовать нашу именинницу?

– О пирогах она мечтает, – сказала Ульяненко.

– Детсад… – засмеялась Амосова. – Не о пирогах надо думать. Разбей-ка вот эту переправу, – сказала она, ткнув пальцем в карту. – Вот тогда настоящий праздник получится, с фейерверком. Ну, действуйте!

Разбить с ходу переправу – это все равно что из пистолета в нитку попасть. Вероятность попадания ничтожнейшая. Бывало, несколько ночей подряд гвоздим бомбами какой-нибудь мостик, а он хоть бы что, стоит, и все тут. Правда, если целились не в середину моста, а в стык его с берегом, то хоть бомбы даром не пропадали. Они разрушали подступы, создавали на дороге пробки, сжигали, разбивали вражескую технику, убивали фашистов. Но главная-то задача – взорвать переправу. Я понимаю трудность задания, но тем не менее бодро отвечаю:

– Будет сделано, товарищ командир! Разрешите только пристреляться. Дважды зайти.

– Нет, – отрубила Амосова.

– Ничего, Лелька, не огорчайся, – утешила Нина, – разобьем…

Но переправу мы не взорвали. Ее удалось взорвать экипажу комэска Смирновой, шедшему за нами. Получилось так, что я сбросила бомбы с недолетом. Штурман эскадрильи Дуся Пасько учла недолет и положила бомбы точнехонько. Она прекрасный штурман. Мне с ней тягаться трудно: у нее за плечами три курса мехмата МГУ, штурманские шестимесячные курсы и летает она с начала сорок второго года. А у меня десятилетка да заочный курс по штурманской подготовке. К тому же скороспелый.

Возвращаемся домой. Ночь лунная, небо звездное, чистое. Я до рези в глазах всматриваюсь в колючий свет звезд. Именно среди них могут появиться движущиеся точки выхлопных огней самолета противника. Ночь беззвучная, будто завороженная прозрачным, угасающим светом луны. Меня одолевает сонливость, а надо быть начеку. «Хоть бы все обошлось. Хоть бы…» Мысль обрывается на полуслове. Я отчетливо вижу силуэт самолета. Он догоняет нас.

– Фриц! – кричу Нине.

Летчица убирает газ, меняет курс: нам несподручно с ним драться: ни скорости, ни брони, ни пушек. Неужели заметит? Нет, немец, обогнав нас, уходит на юг. Сердце грохочет так, что удивительно, как его ударов не услышал немецкий летчик.

С четвертого вылета возвращаемся на рассвете. Дымка становится все гуще. Видимость ухудшается. Страсть как хочется спать. А мотор гудит так ровно и убаюкивающе, словно поет колыбельную песню. Так и тянет положить голову на борт кабины и вздремнуть.

На самолетной стоянке нас музыкой встречает Данилова. Сидит на чехлах и играет что-то залихватское. Все вместе отправляемся в столовую.

– Имениннице дорогу! – подталкивает меня вперед Ульяненко.

– Не-ет, – протестую, – кончился мой праздник, над целью встретила я свой день рождения.

– Вот мы и отметим все сразу: и твой праздник, и удачную боевую ночь, – не унимается Нина.

Она легонько вталкивает меня в помещение, и я раскрываю рот от удивления: на столах настоящие пирожные! Я забыла их вкус, запах, их вид. А тут… такое великолепие!

– Спасибо дяде Толе, повару, скажешь, – смеется командир. – Это он придумал, лишив нас масла.

Девчата смеются при словах «дядя… повар»: нашему шеф-повару всего двадцать четыре года…