Книга Ряса онлайн - страница 2

СЦЕНА ВТОРАЯ
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

VI

При приближении к гавани Фолькстона волнение Ромейна, казалось, успокоилось. Голова его склонилась на грудь, глаза полузакрылись – он походил на усталого, тихо засыпающего человека.

Сойдя с парохода, я решился предложить нашей прелестной спутнице занять для нее и ее матери места на лондонский поезд. Она поблагодарила меня, сказав, что приехала к знакомым в Фолькстон. Говоря это, она смотрела на Ромейна.

– Мне кажется, он очень болен, – произнесла она, слегка понижая голос.

Не успел я ответить, как ее мать с удивлением посмотрела на нее и обратила ее внимание на знакомых, приехавших встретить их. Уходя, она бросила последний нежный и грустный взор на Ромейна. Он не только не ответил ей, но даже не заметил ее взгляда. По дороге к поезду он все сильнее и сильнее опирался на мою руку. Сев в вагон, он тотчас же погрузился в глубокий сон.

Прибыв в Лондон, мы отправились в гостиницу, где мой друг обычно останавливался. Продолжительный сон дорогой, казалось, принес ему некоторое облегчение. Мы пообедали вдвоем в его номере. Когда слуга удалился, я убедился, что несчастный исход дуэли все еще мучил его.

– Я не могу смириться с мыслью, что убил человека, – сказал он. – Не оставляйте меня!

В Булони я получил письмо с извещением, что моя жена и семейство приняли приглашение знакомых приехать пожить на берегу моря. Таким образом, я был спокоен за них и целиком мог принадлежать своему другу. Успокоив его, я напомнил о нашем разговоре на пароходе. Он постарался изменить тему беседы, но мое любопытство было слишком велико и я стремился помочь ему вспомнить, в чем было дело.

– Мы стояли около машинного отделения, – напомнил я, – вы спросили, что я слышу, и обещали, когда мы высадимся, рассказать, что слышали сами.

Он перебил меня:

– Я начинаю думать, что это была галлюцинация. Не следует обращать слишком большое внимание на все, что говорится в столь ужасном состоянии. На мне кровь человека…

Я перебил его в свою очередь…

– Я отказываюсь вас слушать, если вы будете продолжать так говорить о себе, – заявил я ему. – Вы настолько же ответственны за смерть молодого человека, как если б наехали на него на улице. Я не подходящий собеседник для человека, рассуждающего подобно вам. Около вас следует находиться доктору.

Я действительно сердился на него и не находил причины скрывать это.

Другой человек на его месте, пожалуй, обиделся бы. В характере Ромейна была врожденная кротость, проявлявшаяся даже в минуты сильнейшей нервной раздражительности.

Он взял меня за руку.

– Не сердитесь на меня, – просил он, – я постараюсь думать, как вы. Но будьте и вы снисходительны. Посмотрите, как я проведу сегодняшнюю ночь. Завтра утром я сообщу вам, что обещал сказать на пароходе. Согласны?

Конечно, пришлось согласиться. Комнаты, где мы спали, сообщались дверью. По его просьбе я оставил ее отворенной.

– Если окажется, что я не могу спать, – объяснил он мне, – то все-таки мне хочется сознавать, что в случае надобности я могу позвать вас.

Три раза я просыпался в эту ночь и, видя свет в его комнате, приходил к нему. Во время путешествия он всегда возил с собою несколько книг. И теперь я застал его за чтением.

– Должно быть, я выспался в вагоне, – сказал он, увидел меня. – Но это ничего, то, чего я боялся, не случилось. Я привык к бессонным ночам. Ложитесь и не беспокойтесь обо мне.

На следующее утро он снова отложил объяснение.

– Согласны вы подождать еще немного? – спросил он.

– Если хотите…

– Сделайте мне это одолжение. Вы знаете, что я не люблю Лондон. Уличный шум мешает мне заниматься. Кроме того, я должен сообщить вам, что шум стал мне еще неприятнее со времени… – он запнулся в замешательстве.

– С того времени, как вы смотрели в помещение машинного отделения? – спросил я.

– Да. Мне не хочется подвергать себя случайностям, оставаясь в Лондоне на вторую ночь. Я хочу оказаться в совершенной тишине. Не поедете ли вы со мной в Венж? Как ни скучно там, вы найдете себе развлечение: там, как вам известно, хорошая охота.

Час спустя мы выехали из Лондона.

VII

Аббатство Венж, по моему мнению, самое уединенное поместье в Англии. Если Ромейн нуждался в тишине, он не мог сделать лучшего выбора.

Возвышаясь в северной части Йоркшира, на одном из холмов дикой равнины, поросшей вереском, развалины старого монастыря видны со всех четырех сторон света. Предание рассказывает, что в то время, когда в аббатстве жили монахи, оно было окружено многочисленными деревнями и гостиницами для принятия богомольцев, стекавшихся со всех стран христианского мира.

От всех этих построек не осталось и следа. Набожные жители покинули свои жилища, как говорят, во времена Генриха VIII, который, уничтожив монастыри, отдал аббатство и обширные земли Венжа своему верному другу сэру Милю Ромейну. Сын и наследник Миля построил дом, пользуясь без стеснения материалом из крепких монастырских стен. За исключением некоторых незначительных изменений и переделок, дом стоит в прежнем виде и до сих пор.

На последней станции железной дороги нас ждали верховые лошади. Была прекрасная лунная ночь, и мы значительно сократили дорогу, проехав равнину по тропинке. В десятом часу мы прибыли в аббатство.

Уже несколько лет прошло с тех пор, как я был в гостях у Ромейна, но ничто, казалось, не изменилось ни в доме, ни вокруг него. Добродушный северянин буфетчик и его жена, шотландка, казалось, нисколько не постарели. Они встретили меня так, будто я уезжал дня на два и снова вернулся жить в Йоркшир. Мне приготовили мою прежнюю спальню, и безукоризненная старая мадера приветствовала нас, когда мы сошлись с хозяином в средней зале, служившей столовой.

Мы сидели друг против друга за хорошо сервированным столом, и я уже надеялся, что влияние его деревенского жилища начало действовать успокаивающим образом на расстроенную душу Ромейна. В присутствии своих старых верных слуг он, казалось, находил силу не поддаваться гнетущим угрызениям своей совести. Он говорил со слугами спокойно и ласково и выражал удовольствие, что снова видит в своем старом доме давнишнего друга.

Незадолго до окончания ужина случилось происшествие, испугавшее меня. Я только что передал вино Ромейну, и он наполнил свой стакан, но вдруг побледнел и поднял голову, будто прислушивался к чему-то неожиданному. В комнате не было никого, кроме нас, и я в эту минуту не говорил с ним. Он подозрительно оглянулся позади себя на дверь, ведущую в библиотеку, и позвонил в старинный колокольчик, стоявший возле него на столе. Когда вошел слуга, он приказал ему затворить дверь.

– Вам холодно? – спросил я.

– Нет. – Но, одумавшись, тотчас же дал другой ответ, совершенно противоречащий первому. – Да, вероятно, огонь в библиотеке погас.

Сидя по другую сторону стола, я видел огонь: камин был полон пылающих дров и угля. Я не сказал ничего. Его внезапная бледность и противоречивый ответ возбудили во мне подозрения, которые, как я надеялся, уже никогда более не вернутся ко мне.

Он оттолкнул свой стакан с вином и не спускал глаз с растворенной двери. Его поза и выражение лица указывали, что он прислушивался. К чему он мог прислушиваться?

Помолчав несколько минут, он вдруг спросил меня:

– По-вашему, сегодня тихая ночь?

– Такая тихая, какой только может быть, – отвечал я. – Нет ни малейшего ветра – даже огонь не трещит. Всюду полная тишина, в доме и на дворе.

– На дворе? – повторил он и неподвижно смотрел на меня, будто в уме его пробудилась новая мысль.

Я спросил его, как бы мимоходом, что удивило его в моих словах? Вместо ответа он вдруг вскочил с ужасным криком и выбежал из комнаты.

Я не знал, что делать, невозможно было, если он не вернется тотчас, не обратить внимание на его странный образ действия. Подождав минут пять, я позвонил.

Вошел старый буфетчик и с изумлением остановился перед пустым стулом.

– Где же барин? – спросил он.

Я сказал ему только, что Ромейн встал и, не произнеся ни слова, вышел из-за стола.

– Он, может быть, почувствовал себя дурно, – прибавил я. – Вы старый слуга, и недурно будет, если вы пойдете посмотреть, что с ним. Если он спросит меня, скажите, что я жду его здесь.

Минуты тянулись медленно, я так долго оставался один, что уже начал беспокоиться и взялся было за колокольчик, как кто-то постучался в дверь. Я думал, что это буфетчик, но в комнату вошел грум.

– Гарсвейт не может прийти к вам, сударь, – сказал он. – Он приказал сказать: не угодно ли будет вам взойти к нему на бельведер?

Дом, расположенный треугольником, был двухэтажный. Плоскую крышу, доступную благодаря нескольким террасам и окруженную каменным парапетом, называли бельведером, так как оттуда открывался прекрасный вид на окрестность. Опасаясь сам не зная чего, я взобрался по лестнице на крышу. Ромейн встретил меня резким, внезапным хохотом – грустным, притворным хохотом, под которым скрывается замешательство.

– Представьте себе! – закричал он. – Старик Гарсвейт, кажется, вообразил, что я пьян, и ни за что не хочет оставить меня одного.

Не отвечая на это странное замечание, буфетчик удалился. Проходя мимо меня, он шепнул:

– Приглядите за барином! Поверьте мне, сударь, к нему сегодня залетела под шапку пчела.

Хотя я сам родом не из северных местностей, но я знал значение этого выражения. Гарсвейт подозревал, что барин сошел с ума!

Когда мы остались одни, Ромейн взял меня под руку и начал медленно ходить взад и вперед по бельведеру. Месяц в это время стоял низко над горизонтом, но его мягкий, таинственный свет все еще лился на крышу дома и на высокую покрытую вереском местность вокруг него. Я внимательно смотрел на Ромейна. Он был смертельно бледен, его рука, лежавшая на моей, тряслась. Других признаков волнения я не замечал. Ни взгляд, ни манеры – ничто не указывало хоть на малейшее умственное расстройство. Быть может, какое-нибудь его слово или поступок напрасно встревожили верного слугу. Я решился тотчас же рассеять это сомнение.

– Отчего вы так внезапно ушли из-за стола? – спросил я. – Вы почувствовали себя дурно?

– Нет, я испугался, – отвечал он. – Посмотрите на меня: я и теперь еще не отделался от страха.

– Как мне понимать вас?

Вместо ответа он повторил свой давнишний странный вопрос:

– По-вашему, сегодня тихая ночь?

Принимая во внимание время года и положение дома, стоявшего на юру, – ночь была почти неестественно тиха. По всей обширной равнине вокруг дома не проносилось ни ветерка. Ночные птицы разлетелись или молчали. Когда мы остановились, прислушиваясь, до нас доносился один только звук – спокойное журчание речки, скрытой от взора в глубине долины, к югу от дома.

– Я уже вам говорил, что не помню такой тихой ночи в йоркширской равнине, – отвечал я.

Он положил руку мне на плечо.

– Что сказал про меня бедный мальчик, брата которого я убил? Какие слова были слышны среди туманной измороси?

– Советую вам не думать об этих словах и отказываюсь повторить их вам.

– Мне все равно, повторите вы их или нет, я и в эту минуту слышу голос мальчика там, – отвечал он, указывая на северную часть парапета.

И он повторил ужасные слова, считая пальцем промежуток между ними, будто слышал звуки:

– Убийца! Убийца! Где ты?

– Боже мой! – воскликнул я. – Неужели вы в самом деле слышите голос?

– Вы слышите, что я говорю? Я так же ясно слышу мальчика, как вы меня. Голос доносится до меня через лунную ночь, как доносился сквозь морской туман. Вот опять. Я слышу его везде. Теперь там, где свет падает на вершину башни. Прикажите слуге, чтобы утром лошади были готовы. Завтра же уедем из Венжа.

Скажи он эти дикие слова не спокойным тоном, я был бы склонен разделить мнение буфетчика, что ум его не в порядке, но ни в голосе его, ни в манерах не видно было особенного волнения. Он говорил с меланхолической покорностью судьбе – будто узник, покоряющийся заслуженному приговору. Припоминая случаи нервного расстройства, когда больных преследовали призраки, я спросил его, не видит ли он воображаемой фигуры мальчика?

– Я ничего не вижу, – сказал он, – я только слышу. Посмотрите сами. Это в высшей степени невероятно, но мне хочется убедиться лично, что никто не последовал за мной из Булони и теперь не подшучивает надо мной.

Мы обошли бельведер. С восточной стороны дом прилегал к одной из башен старого аббатства. На западе холм круто спускался к глубокому пруду или канаве. С севера и юга видна была только обширная, покрытая вереском равнина. Куда я ни смотрел, при ярком свете луны нигде не поднялось ни одного живого существа, будто кругом нас было мертвое лунное царство.

– При переезде через канал вы тоже слышали голос мальчика? – спросил я.

– Да, я услышал его впервые там, где стояла машина, он то повышался, то понижался, как шум самой машины.

– Когда вы слышали его еще?

– Я боялся, что услышу его в Лондоне. Но он не преследовал меня более, иначе я бы сказал вам, когда мы высадились с парохода. Я опасался, что уличное движение снова вызовет его. Как вам известно, ночь прошла спокойно. Я уже начал надеяться, что был жертвой галлюцинации – как это обыкновенно называют. Но это была не галлюцинация. Здесь, среди полной тишины, мне опять послышался голос. Даже когда мы сидели за столом, он снова раздался позади меня – в библиотеке. Когда дверь заперли, голос все-таки был слышен. Я выбежал сюда, чтобы испытать, будет ли он преследовать меня на открытом воздухе. Он последовал за мной. Следовательно, мы опять можем вернуться в залу. Теперь я знаю, что мне нигде ни укрыться. Мой милый, старый дом стал для меня ужасен. Вам все равно, когда вернуться в Лондон?

Мои личные чувства и опасения в этом случае не имели значения. По моему разумению, Ромейну следовало обратиться к одному из лучших докторов, и поэтому я серьезно стал поддерживать его в решимости вернуться в Лондон на другой день.

Мы сидели минут десять у камина в зале, когда Ромейн, вынув платок, стал вытирать пот, выступивший у него на лбу, и, вздохнув с облегчением, сказал слабым голосом:

– Он замолк!

– Когда вы слышите голос мальчика, он раздается постоянно? – спросил я.

– Нет, с промежутками, иногда большими, иногда меньшими.

– То вдруг зазвучит, то вдруг замолкнет?

– Да.

– Вам неприятны мои вопросы?

– Я не жалуюсь, – сказал он грустно, – и терпеливо переношу свое наказание.

Я стал возражать:

– Напрасно вы вбили себе это в голову. Это нервная болезнь, с которой сумеет справиться медицина. Как только приедем в Лондон, вы отправитесь к доктору!

Мое мнение не произвело на него никакого впечатления.

– Я лишил жизни своего ближнего, – сказал он, – и лишил будущности молодого человека, который – не будь меня – жил бы долго, счастливо и честно. Говорите, что хотите, я потомок Каина. У него была печать на челе, у меня есть свой крест. Утешайтесь, если хотите, тщетными надеждами. Я же теперь ни на что не надеюсь. Спокойной ночи.

VIII

На следующий день ранним утром старый буфетчик, не зная, что делать, зашел ко мне за советом.

– Сударь, пожалуйте, посмотрите на барина! У меня язык не поворачивается разбудить его.

Между тем, если сегодня нам ехать в Лондон, будить его уже было пора. Я вошел в его спальню. Не будучи доктором, я сознавал всю важность этого освежающего покойного сна и взял на себя ответственность за то, чтобы его не будили. Оказалось, что я поступил умно. Он проспал до полудня. Преследовавший его голос более не возвращался. Мы провели день спокойно. Один только случай, который я не могу обойти молчанием, нарушил мирное течение дня.

Мы вернулись с прогулки верхом. Ромейн ушел читать в библиотеку, а я осмотрел некоторые переделки в стойлах и только вышел во двор, как у ворот остановился шарабан, запряженный пони. Джентльмен, сидевший в шарабане, вежливо спросил, можно ли осмотреть дом. В Венже было несколько хороших картин и драгоценных остатков древности; во время отсутствия Ромейна дом показывали редким путешественникам, решавшим пробираться через покрытую вереском равнину, окружавшую аббатство. Незнакомцу сказали, что мистер Ромейн дома. Он стал извиняться, но с таким огорченным видом, что я подошел к нему и заговорил.

– Мистер Ромейн не совсем здоров, – сказал я, – и поэтому я не могу пригласить вас в дом. Не угодно ли вам будет пройтись по саду и взглянуть на развалины аббатства?

Он поблагодарил меня и принял приглашение. Описать в общих чертах этого джентльмена нетрудно. Это был немолодой, дородный господин, добродушный и веселый на вид; его длинный черный сюртук, походивший на те, которые носит католическое духовенство, был застегнут на все пуговицы. Лицо его было гладко выбрито, и в глазах выражалась скромность, соединенная с пытливостью, – выражение, которое мы привыкли связывать с представлением о почтенной особе духовного звания.

К моему удивлению, местность оказалась ему несколько знакомой. Он направился прямо к маленькому озеру, смотрел на него с любопытством, совершенно не понятным для меня, сознаюсь, я наблюдал за ним. Он взобрался по откосу и вошел в калитку сада. Ни одно из украшений, придуманных садовником, не удостоилось его внимания. Он прошел по аллеям мимо кустарников и цветов и остановился у старого каменного фонтана, который, по преданию, был одним из украшений сада во время существования монастыря. Тщательно осмотрев остатки древности, он вынул из кармана лист бумаги и начал внимательно рассматривать его. Может быть, это был план дома и садов, а может быть, и нет – могу только сказать, что незнакомец пошел самой кратчайшей дорожкой к развалившейся церкви аббатства.

Оказавшись окруженным стенами церкви без крыши, он набожно снял шляпу. Я не мог следовать за ним далее, не рискуя обратить на себя внимание. Я сел на камень и стал ожидать его возвращения. Прошло около получаса, прежде чем он снова появился. Он поблагодарил меня за любезность таким спокойным тоном, будто ожидал встретить меня именно на этом самом месте.

– Все, виденное мною здесь, весьма заинтересовало меня, – сказал он. – Осмелюсь предложить вам немного нескромный вопрос для незнакомого…

Я в свою очередь полюбопытствовал узнать, в чем мог заключаться этот вопрос.

– Мистер Ромейн в самом деле счастлив, что владеет таким прекрасным поместьем. Он, кажется, еще молодой человек?

– Да.

– Женат?

– Нет.

– Извините мое любопытство. Владелец аббатства Венж интересная личность для такого антиквария, как я. Еще раз благодарю вас. Мое почтение.

Он уехал в своем шарабане, бросив последний взгляд.., не на меня.., а на аббатство.

IX

Мой рассказ о событиях приближается к концу.

На следующий день мы вернулись в гостиницу в Лондоне. По просьбе Ромейна я тотчас же послал к себе домой за письмами, пришедшими в мое отсутствие. Он не переставал думать о дуэли: ему до смерти хотелось узнать, не получено ли каких-нибудь известий от доктора-француза.

Когда посланный вернулся с моими письмами, на одном из них был штемпель Булони. По настоянию Ромейна, я открыл это письмо первым. Оно было подписано доктором.

С первых строк я понял, что одно мое опасение было устранено. После официальных справок французские власти решили, что не было повода для привлечения к суду противника, оставшегося в живых, ни один из присяжных, выслушав дело, не нашел бы его виновным в единственном преступлении, в котором его могли обвинить, – в «убийстве».

Неумышленное убийство во время дуэли не наказывается французскими законами. Мой корреспондент приводил несколько случаев в подтверждение этого, опираясь на публично выраженное мнение самого знаменитого Берриера. Одним словом, нам нечего было бояться.

На второй странице сообщалось, что полиция накрыла игроков, с которыми мы провели вечер в Булони, а унизанная украшениями хозяйка была заключена под арест по обвинению в содержании игорного дома. В городе подозревали, что генерал более или менее прямо был причастен к некоторым весьма щекотливым обстоятельствам, открывшимся следствию. Как бы то ни было, он вышел в отставку, уехал с женой и семейством из Булони и оставил после себя много долгов. Никоим образом не удалось открыть, куда он направился.

Я прочел письмо вслух Ромейну, при последних строках он прервал меня.

– Вероятно, плохо справлялись, – сказал он. – Я сам наведу справки.

– Какой интерес могут они представлять для вас! – воскликнул я.

– Весьма большой, – отвечал он. – Я надеялся хоть в незначительной мере загладить свою вину перед бедным семейством, которое пережило из-за меня столько горя. Если жена и дети в плохих обстоятельствах – в чем, кажется, нет сомнения, – то я мог бы обеспечить их, конечно, оставаясь неизвестным. Дайте мне адрес доктора, я попрошу его произвести розыски за мой счет под видом того, что неизвестный друг желает быть полезным семейству генерала.

Это намерение показалось мне верхом неблагоразумия. Я высказал это, но совершенно бесполезно. Со своею обычною горячностью он тотчас же написал письмо и в тот же вечер отправил его.

X

Точно такое же неблагоразумие выказал Ромейн в вопросе о совете с доктором – к чему я серьезно старался побудить его. Но в этом случае обстоятельства были за меня.

Последние силы леди Беррик истощились. Во время нашего пребывания в Венже ее, умирающую, привезли в Лондон. На третий день нашего пребывания в гостинице Ромейна призвали к тетке, и она умерла в его присутствии. Впечатление, произведенное ее смертью на моего друга, пробудило лучшие стороны его характера. Он стал менее доверять себе и легче поддавался увещеваниям. Находясь в таком настроении, он очень обрадовался посещению старого друга, которого искренне любил. Посещение, само по себе не имевшее никакого особенного значения, привело, как я узнал позже, к весьма серьезным последствиям в жизни Ромейна. Поэтому я расскажу вкратце, что произошло в моем присутствии.

Лорд Лоринг – всем известный как глава древней английской католической фамилии и обладатель великолепной картинной галереи – был огорчен переменой, которую он заметил в Ромейне, посетив нас в гостинице. Я присутствовал при их встрече и намеревался уйти из комнаты, думая, что присутствие третьего лица могло стеснить двух друзей, но Ромейн остановил меня.

– Лорд Лоринг должен знать о случившемся со мной, – сказал он, – у меня не хватит духу рассказывать самому. Расскажите ему все, и если он будет одного мнения с вами, то я согласен посоветоваться с докторами.

Сказав это, он вышел.

Лорд Лоринг разделял мое мнение. Он также думал, что лучшим средством для излечения болезни Ромейна будет лечение его души.

– Исполняя предписания докторов, – сказал лорд, – лучше всего, по моему мнению, будет не давать нашему другу уходить в себя. Я считаю необходимым изменить уединенный образ жизни, который он вел в последние годы. Отчего бы ему не жениться? Женщина даст новое направление его мыслям и поможет заглушить ужасный голос, преследующий его. Вам это может показаться сентиментальным взглядом на вещи, но подумайте сами над моим предложением, и придете к тому же заключению. Имея такое прекрасное состояние, к которому теперь присоединилось еще наследство тетки, он обязан жениться. Вы не согласны со мной?

– Напротив, вполне согласен. Но я вижу серьезные препятствия на пути к исполнению плана вашего сиятельства. Ромейн не любит общества, а что касается женитьбы, его холодность к женщинам кажется мне неизлечимым недостатком его характера.

Лорд Лоринг засмеялся.

– Подобный недостаток всегда можно исправить, лишь бы найти подходящую женщину.

Тон, которым он говорил, заставил меня заподозрить, что он уже нашел эту «подходящую женщину», и я позволил себе спросить об этом. Он сразу признался, что я угадал.

– С Ромейном, как вы сами говорите, трудно иметь дело, – продолжал он. – Малейшая неосторожность может возбудить его подозрение, и тогда придется отказаться от всякой надежды быть полезным ему. Могу вам обещать, что буду действовать осмотрительно. К счастью, он, бедняга, любит картины! Ведь совершенно естественно, если я его приглашу посмотреть несколько новых картин, прибавившихся в моей галерее? Вот тут-то он и попадется в мою ловушку! У меня есть на примете прелестная девушка, которая гостит у нас: она не совсем здорова и немного расстроена. Когда нужно будет, я отправлю ее наверх. Может быть, она также заглянет в галерею – конечно, случайно – в то самое время, когда Ромейн будет там. Все остальное зависит от впечатления, произведенного девушкой. Если бы вы знали ее, я думаю, вы согласились бы со мной, что стоит попытаться.

Не зная девушки, я мало верил в успех опыта. Нельзя было сомневаться в расположении лорда Лоринга к его другу, и поэтому я должен был дать свое согласие.

По возвращении Ромейна было решено как можно скорее собрать консилиум. Заметив, что лорд Лоринг хочет что-то сообщить мне, я пошел проводить его до дверей гостиницы. Он, казалось, решил подождать заключения медиков, прежде чем испробовать влияние очаровательной девушки, и желал предостеречь меня, чтобы я преждевременно не говорил нашему другу о посещении картинной галереи.

Не интересуясь подробностями маленького заговора, затеваемого почтенным джентльменом, я смотрел на карету и восхищался про себя двумя прекрасными лошадьми, которыми она была запряжена. Лакей отворил дверцу, и я в первый раз увидел, что с лордом Лорингом приехал еще господин, просидевший в карете во время визита лорда в гостиницу. Господин наклонился вперед и поднял глаза от книги, которую читал. К своему удивлению, я узнал немолодую, полную и добродушную фигуру духовного лица, оказавшегося таким сведущим в местоположении Венжа и проявившего к нему такой необыкновенный интерес.

Меня поразило странное стечение обстоятельств: я снова встретил этого человека в Лондоне так скоро после нашего свидания в Йоркшире. Вот все, что я подумал о нем в эту минуту. Если бы я знал тогда, что знаю теперь, я бы сбросил его в озеро в Венже и, вероятно, считал бы это обстоятельство самым счастливым в жизни.

Чтобы вернуться к моему рассказу, скажу теперь, что мое участие в нем, как очевидно, закончено. На следующий день после посещения лорда Лоринга домашние затруднения заставили меня расстаться с Ромейном. Я могу только прибавить, что все рассказанное мною до сих пор написано с полным сознанием своей ответственности и вполне соответствует правде.

Джон Филипп Гайнд, майор по полка, в отставке.

РАССКАЗ