Книга Леонардо да Винчи онлайн - страница 3

2

Великие труды вознаградятся голодом и жаждой, тяготами, и ударами, и уколами, и ругательствами, и великими подлостями.

Конюх, отдуваясь, принес из погреба кувшины с вином; кухарка поставила кастрюлю посреди стола и, отерши покрытый испариною лоб и скрестив руки под фартуком, стала поодаль.

Тем временем некоторые присутствовавшие, окончательно не освободившись от сна, вели себя так, как если бы не могли опомниться после какого-нибудь ужасного происшествия, и с выразительными жестами, громкими голосами объясняли свои сновидения. Раздраженный шумом и отсутствием какой бы ни было чинности, Мастер сказал:

– В Тоскане подпорки кроватей делают из тростника и этим обозначают, что здесь снятся пустые сны и пропадает без пользы утреннее время, когда ум свежий и отдохнувший, а тело способно взяться за новые труды.

Тут все умолкли, поскольку аудитория была самая впечатлительная; подумав, Леонардо добавил:

– Сон есть подобие смерти; поэтому можно сказать, что лентяи умирают преждевременно и многократно.

Однако не все так бесчинствовали, чтобы их удерживать: немцы, служившие у Мастера по найму, выполняя слесарные и механические работы, отличались степенностью и, держась прямо и важно, помалкивали. Когда Леонардо с таким остроумием и находчивостью осадил соотечественников, немцы заулыбались довольно злорадно, хотя, может, ни слова не поняли из того, что тот произнес быстрым фальцетом. Поскольку же все они были научены одному ремеслу и другого не знали, то, имея в виду как бы осуществившееся вторично в Милане смешение языков, можно было подумать, что таким образом оправдывается замечательная догадка Данте: этот предположил, что, когда при строительстве Вавилонской башни произошло первое смешение и люди, до тех пор объяснявшиеся на одном языке, перестали понимать друг друга, общий язык удержался только у занимавшихся одним каким-нибудь делом. «И сколько было различных обособленных занятий для замышленного дела, – сказано у Данте в трактате „О народном красноречии“, – на столько языков разделяется с тех пор род человеческий». Живописцы, со своей стороны, эту догадку опровергали: происходя из разных областей Италии, хотя и назывались все итальянцами, они слабо понимали один другого, восполняя такой недостаток усиленной жестикуляцией. Впрочем, их вместе с Мастером только условно можно считать соотечественниками, но скорее тосканцами, ломбардцами или жителями Комо в зависимости от того, кто где родился.

Желая показать разнообразие и численность итальянских наречий, Данте так говорит: «По-иному говорят падуанцы и по-иному пизанцы; даже близкие соседи различаются по речи, например, миланцы и веронцы, римляне и флорентийцы, да и сходные по роду и племени, как, например, неаполитанцы и гаэтанцы, равеннцы и фаэнтинцы; и что еще удивительнее – граждане одного и того же города, как болонцы предместья святого Феликса и болонцы с Большой улицы». То же относится и к Милану, если проживающие близко от Замка вынуждены объясняться с уроженцем квартала Патари, старьевщиков, как с глухонемым или с человеком, имеющим врожденный, препятствующий пониманию недостаток речи, настолько велика разница в произношении.

Будучи наиболее людным перекрестком Европы, Милан представляет собой полигон для исследователя, замечающего беспрерывные повседневные изменения живых языков, которые, как он говорит, меняются из века в век по отдельным странам вследствие смешения народов и придают большую вероятность предположению, что наречия окажутся бесконечно разнообразны в бесконечности веков, входящих в бесконечное время. Что касается разместившихся на полуострове государств, их почти столько, сколько наречий, хотя разделяющие их границы более четкие и определенные, тогда как наречия, соприкасаясь, проникают друг в друга сфумато, рассеянно. Италия к тому времени стала уже забывать, как императоры Священной Римской империи германской нации^[3] насильно объединяли ее своей властью. Подобные рано развившимся детям, отдельные области, когда добивались самостоятельности, ее достигали, однако же полностью распоряжаться судьбой были в состоянии только наиболее могущественные и богатые, как Милан, а из республик Флоренция или Венеция. Да и то флорентийцы полагали своим сувереном французского короля, а Милан императора и, большею частью действуя самостоятельно, по крайней мере делали вид, что ищут их одобрения.

Для значительного большинства населения флорентиец в Милане является как иностранец, личность отчасти загадочная и странная, и от него можно ожидать неприятностей; трудности взаимного понимания вместе с этим не следует преувеличивать, а недолгая практика, соединившись с необходимостью, полностью их устраняет. С другой стороны, звание иностранца обладает еще и таинственной притягательной силой, которою, если ею умело воспользоваться, можно добиться преимущества перед местными жителями, что, понятное дело, распространяется на все условия существования и деятельности артистов, как Леонардо. Его мастерская разместилась в помещениях ветхого дворца дель Арена, или, как называют миланцы все это сооружение в целом, Старого двора, Корте Веккио, возведенного на развалинах цирка, где во время римского владычества устраивали бои гладиаторов и другие дикие развлечения. Когда в древнем Медиолане появились исповедующие веру в Иисуса, здесь по приговору префекта их отдавали на съедение зверям, которых содержали в подвалах под ареною, откуда через трещины и пазы в каменной кладке доносилось рычание и распространялся запах мочи, не рассеявшийся и при Аццоне, четвертом миланском синьоре из дома Висконти.^[4] Этот ради удовольствия и любопытства приспособил внутри ограды дворца загоны для медведей, тигров и обезьян и еще кого ему удавалось добыть – в особенности Аццоне гордился страусом и другими редкими птицами. Конечно, селившихся в пустых, заброшенных помещениях летучих мышей нельзя – вместе с курами, которых клирики церкви святого Готтарда, бывшей когда-то дворцовою, откармливали на продажу, – отнести к редким птицам, запах внутри Корте Веккио оставался как в древности. Тем более, помимо принадлежавших Мастеру двух лошадей и осла, здесь находились собаки – их он велел кормить и защищал от нападения учеников, как многие молодые люди, отличавшихся бессмысленной жестокостью.

– Монахи святого ордена доминиканцев не стыдятся называть себя псами господними, – говорил Леонардо ученикам, – тогда как вы, имея сравнительно с собаками немногие преимущества, поскольку слух, обоняние и зрение животного лучше человеческих, а в отношении ума они мало уступают, гоните и преследуете их, как бы имея в виду уничтожить собачий род и перевести его на земле.

Работавшие по найму немцы, при большом высокомерии и важности, домашних животных не обижали и еще похвалялись, что на их родине наносимый собаке или же лошади вред наказывается церковным покаянием. На это один из учеников живописцев, находивший разнообразные причины для неудовольствия, отвечал, имея в виду не одних немцев, но косвенно Мастера:

– Кто обращается с животными, как должно обходиться с людьми, тот будет обходиться с людьми, как с животными.

Для различных работ мастерская в Корте Веккио имела раздельные помещения. Одно, сразу при входе, возле караульной, хотя на полках вдоль степ мерцали стеклянные сосуды причудливой формы, скорее пригодные алхимику, походило на деревенскую кузню: в земляном углублении посредине печь для литья, горн, мехи и колода с наковальней, возле которых находились изделия, покрытые свежей окалиной и как бы назначенные для великанов. В действительности же громадного размера засовы, щеколды, скобы и петли необходимы для переделки устройств, регулирующих воду в каналах и пропускающих корабли: смотрителя водных путей флорентийца Леонардо да Винчи ничто придуманное прежде без его участия не удовлетворяет, и в каждую вещь он вносит какое-нибудь усовершенствование. Освещение здесь небогатое, и углы пропадают в неразличимости, в которой, возможно, скрываются еще многие вещи, ожидающие переделки.

В помещении живописцев, напротив, господствует свет, хотя и рассеиваемый нарочно растянутой в окнах редкою тканью, из-за чего красивые разнообразные складки материи, накрывающей плетенный из прутьев манекен, приобретают в тенях прелестную мягкость. На случай вечерних занятий и дурной зимней погоды помост с манекеном обставлен масляными светильниками, а к потолку прикреплен обруч, и там с помощью блока удерживается стеклянный налитый водою шар, способный перемещаться по кругу. Когда в этом есть необходимость, луженные оловом отражатели совместно направляют лучи многих светильников к стеклянному шару, внутри которого лучи перекрещиваются и, многократно усиленные, освещают манекен, как удобно рисующим. Таким образом, возможно по произволу изменять положение искусственного малого солнца и как бы распоряжаться временем суток.

За одним из мольбертов – а их в помещении несколько – по-видимому, работает Мастер. На это указывает совершенство укрепленного на доске рисунка и направление штрихов, подобных относимым ветром в правую сторону струям дождя, если они прикреплены сверху к облаку, а внизу остаются свободными: такое направление удобно левше, который ведь и голову человека рисует по преимуществу повернутой в правую сторону. Косой дождь отклоняется вправо и на развешанных по стенам образцах для учащихся, при этом, увеличивая силу и частоту падения или, наоборот, ослабевая и едва морося и даже совсем прекращаясь, повинуется рельефу изображаемой вещи, чудесно его проясняя. На другом мольберте, как можно догадываться, скрытая занавесью, поместилась сравнительно большого размера доска, очертаниями подобная окну, ограниченному сверху полукруглою аркой.

Разве не видим мы, пап могущественнейшие цари Востока выступают в покрывалах и закрытые, думая, что слава их уменьшится от оглашения и обнародования их присутствия? Разве не видим мы, что картины, изображающие божества, постоянно держатся сокрытыми под покровами величайшей ценности?

Каждому ясно, что скрытое драгоценным покровом так же ценно и дорого; если решиться и отодвинуть плотную занавесь, отсюда хлынет другое изумительное излучение, которое и в светлое время не прекращается, поскольку эта таинственная скрытая вещь не что иное, как широко прославившаяся впоследствии «Мадонна в скалах»: из-за несогласия и тяжбы с заказчиком, францисканцами братства св. Непорочного Зачатия, картина длительное время оставалась в мастерской.