Книга Вишенка онлайн - страница 6

XXXVI. ГОСПОЖА ДЕ СЕНТ-ТЮБЕРЕЗ И ЕЕ МАТЬ

Это завтра наступило, и молодая девушка собралась задолго до назначенного часа; нужно ли говорить, что она принарядилась более обыкновенного. Так естественно хотеть нравиться тем, кого мы любим. Не доверяйте более вашей возлюбленной, если она перестала наряжаться для вас.

В назначенный час Вишенка отправилась на Елисейские поля.

– Что я делаю, это дурно, – говорила она себе. – Но он честный молодой человек, он доказал мне, что считает меня достойною его любви и доверия. Не хорошо было бы, с моей стороны, отказать ему в этом свидании, когда он придает ему так много цены. Но, боже мой, что из всего этого выйдет!..

Леон Дальбон давно прохаживался по аллее, где он однажды уже разговаривал с Вишенкой. Глаза его засветились счастьем при виде девушки, и он поспешил к ней навстречу.

– Позвольте пожать вам руку, между друзьями это допускается, а… я хочу думать, что мы с вами не враги.

В ответ на эти слова Вишенка протянула ему свою дрожавшую ручку, которую Леон с восторгом сжал. Сладостное волнение наполнило сердца молодых людей. Ощущения любви быстры, как электричество, они мгновенно передаются всему нашему существу.

И он, и она оставались некоторое время безмолвны, держа друг друга за руки; они были так счастливы, что боялись нарушить молчание.

Появление нескольких гуляющих вернуло их к действительности.

– Я не хочу предлагать вам войти со мной в одно из этих кафе или ресторанов, это будет неприлично, но не желаете ли сесть вот на ту скамью, под деревом; там мы можем поговорить на свободе, не обращая на себя ничьего внимания.

– Да, конечно.

И Вишенка направилась к скамье, села, а Леон поместился возле нее. Сердца их радостно бились, в глазах блистало счастье. Девушка медленно отвела взор, встретившись с взглядом Леона.

– Нужно ли говорить, как я люблю вас, – проговорил наконец Леон. – Я предлагал вам себя и все, что я имею, если нашлось бы у меня что-нибудь более этого, я не замедлил бы и то повергнуть к вашим ногам… Мне кажется, любовь моя вам не противна… и вы сами, во время последнего нашего свидания, дали мне понять, что тоже любите меня.

– Да, это правда, и я слишком откровенна, чтобы скрывать от вас мои мысли… я радовалась, гордилась, узнав о ваших чувствах ко мне.

– Стало быть, вы меня не ненавидите?

– Разве я когда-нибудь говорила, что ненавижу вас?.. О!.. Напротив… Пришла бы я сюда, если бы не любила вас?..

– Агата, милая Агата!.. Вы любите меня! – вскричал Леон, схватив руку молодой девушки. – В таком случае, зачем же отказываться составить моё счастье?.. Зачем не хотите вы быть моей женой, носить мое имя? Может быть, дядя ваш не желает этого союза? Может быть, он. обещал уже вашу руку другому?.. Но ведь эти препятствия могут быть устранены.

– Нет, Леон, мой… дядя… был бы так рад видеть меня счастливой… он так меня любит!.. Обещал мою руку другому?.. Но вы помните мой ответ… потому что ведь это я диктовала к вам то письмо. Я сказала вам, что не могу быть вашей, не буду ничьей.

– В таком случае, я ничего не понимаю… вы меня любите и вместе с тем отказываетесь быть моей женой.

– Этот союз невозможен… жениться на такой бедной девушке, как я!.. Вы богаты!.. Вы привыкли жить в свете… я же…

– О, какая разница!

– Впоследствии вы стали бы сожалеть, что оказали мне эту честь… стали бы раскаиваться в своем выборе!

– Если только это причина вашего отказа, то ее легко устранить. Выслушайте меня. Я сын судьи, но отец мой всегда был поддержкой бедного, опорой слабого, враг всех предрассудков. Сто раз говорил он мне, что добродетель выше знатности, что ничто так не достойно уважения, как честность и незапятнанное доброе имя. Он презирал разбогатевшего глупца, клеймил порок, даже когда он скрывался под гербами и титулами. Ничего лучше не могу я сделать, следуя его советам, как жениться на девушке бедной, но честной, племяннице храброго воина!.. Сабреташ – честный человек, я это знаю, следовательно… вы видите, что союз наш возможен… Но что с вами?.. Вы бледнеете!..

– Это ничего.

– Но вы страдаете, я это вижу.

– О, да!.. Я очень страдаю и буду страдать вечно.

– Надеюсь, вас не оскорбило то, что я сказал вам. Вы сами теперь видите, что нет действительного препятствия к нашему браку. Вы говорите, что не привыкли к большому свету? Но могу вас заверить, что не много потребуется времени, чтобы вы сделались его лучшим украшением. Ваша красота, ваша грация будут всем нравиться. Ах, позвольте мне надеяться, что ваш отказ неокончателен, вы не захотите осудить меня на вечное несчастье.

– Конечно, нет, и поэтому-то я никогда не буду вашей женою.

– Я не понимаю ваших слов, в них кроется какая-то тайна. Но, умоляю вас, доверьте мне ее, скажете, что заставляет вас отвергать мою любовь?

– Я не могу, не в силах, хотя и чувствую, что следовало бы так поступить. При первых моих словах ваша любовь ко мне исчезнет.

– Я перестану любить вас? Никогда, говорите, что хотите, мои чувства к вам останутся неизменны.

– Умоляю вас, не спрашивайте больше… конечно, если вы будете настаивать, я скажу, но тогда, тогда не будет человека несчастнее меня.

Проговорив это, Вишенка закрыла лицо руками; Леон, испуганный ее горем, молчал, не смея возобновлять своих вопросов. Вдруг послышался громкий говор.

Недалеко от того места, где сидели молодые люди, пролегала дорога для экипажей. На этой дороге остановилась прелестная коляска, запряженная двумя резвыми лошадьми в блестящей сбруе. В коляске сидела старуха в розовом шелковом платье с кружевными оборками: на плечах у нее был накинут креповый платок, два или три фуляра обвязывали шею. На голове была соломенная шляпа, украшенная перьями, розетками и бантами из лент, бесчисленное множество цветов перемешивалось с черными тирбушонами^[2] и длинными буклями. Смехотворное зрелище! Напротив старухи находился толстый человек в оранжевой ливрее с широкими серебряными галунами, которого, по его напудренному парику в треугольной шляпе, можно было принять за кучера этого красивого экипажа. Старая дама и кучер, сидя в коляске, играли в карты; вероятно, между ними завязался спор, потому что голоса их становились все громче, и, наконец, послышались следующие слова:

– Говорю тебе, Сен-Томас, что я выиграла; слушай: четырнадцать дам, три валета, это составляет семнадцать, терц-мажор – двадцать, хожу я двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре – вот тебе весь счет, и выходит, что ты проиграл.

– Совсем не весь счет, у вас не было семидесяти двух.

– Какой несносный человек! Но ведь счет записан, вот он. Ну, теперь что ты мне на это скажешь, Сен-Томас?.. Этот дуралей так недоверчив, как и его святой патрон.

– Я скажу: вы так умеете записывать, что у вас вечно оказывается выигрыш.

– Еще чего! Уж не осмеливаешься ли ты говорить мне, что я плутую! Вот это было бы хорошо! Ты мне должен тридцать су.

– Это как так?

– Мы сыграли три короля, каждый по десять су, кажется, не мудрено сосчитать, боже! До чего ты глуп сегодня! Но, послушай, мне все равно, хочешь, я поставлю эти тридцать су на одного короля, сыграем еще разок, у нас есть еще время. Кажется, любезная дочка моя, госпожа де Тюберез заболталась со своим молодым шотландцем, как бишь его Мак… Мак…. Микмак…. ах, у этих шотландцев такие мудреные имена, что я никогда не могу их запомнить. Очень жаль, что он не явился сюда, к моей дочери, в своем национальном костюме. Я обожаю национальный шотландский наряд. Ну что же, сыграем мы еще одного короля?

– Пожалуй, но с условием, чтобы маленький жокей дописывал наш счет.

– Ах, боже мой, как хочешь, я и на это согласна. Но где же этот жокей? Пари держу, что он ушел играть в бабки с уличными мальчишками. И что это вздумалось моей дочке взять себе жокея, который ростом мне только по колена? То ли дело огромные лакеи, те видны издалека. Эй! Жозеф!..

В это время изящно одетая дама, напоминавшая своей походкой некоторые па из качучи, вышла из ближайшего ресторана и, простившись с сопровождавшим ее щеголем, направилась к коляске. Видя ее, кучер проворно вылез из экипажа.

– Черт возьми! Вот госпожа идет… – пробормотал он, – до другого раза наша игра… Дай бог, чтобы она не видела, что я сидел в коляске!

– А, это уж дочь моя! Что так скоро?.. Не имеешь, право, времени поболтать на свободе.

– Боже мой, матушка, с кем это вы так громогласно разговариваете? – Изящная дама подошла к экипажу. – Это в высшей степени неприлично и чрезвычайно мне не нравится. Как!.. Вы опять играли в пикет в моей коляске. Это ни на что не похоже! Как смеют не исполнять моих приказаний! Сент-Томас, ведь я, кажется, запретила вам садиться в мою коляску?

– Сударыня, госпожа Гратанбуль так меня просила сыграть хоть одну партию, что я не мог отказаться; она говорила, что мы здесь часа два простоим.

– Право, матушка, вы неисправимы, вы никак не хотите понять, что если бы принц это увидел, то он бы ужасно рассердился.

– Я думаю, принц-то твой еще не так бы разбесился, если бы увидел, как ты прогуливаешься с этим Микмак.

– Тс! Молчите. Он прелесть как мил, этот шотландец; знатной фамилии, и глава клана.

– Глава клана?

– Посмотрите, какой он мне подарил хорошенький флакончик.

– Пробочка-то на нем золотая, что ли?

– Должно быть… но я хочу ехать, где же Жозеф, отчего его нет, чтобы подсадить меня в коляску?

– Неизвестно куда он пропал, это я его кричала, когда ты подходила.

– Надо его отыскать, не могу же я ехать без моего жокея? Сент-Томас, найдите этого дрянного мальчишку. Боже, какое наказание иметь такую дурную прислугу.

Пока кучер отыскивает мальчика, госпожа его, вместо тога чтобы сесть к матери в коляску, отправляется погулять по аллее и находит там Вишенку и Леона, сидящих на скамье.

Увидев девушку, она вскрикивает и, хватая ее за руку, говорит: