Надо убить того капризного ребенка, каким вы до сих пор были. Закрыв глаза, заткнув уши, надув губки и капризно стуча ножкой, вы говорили: «хочу, чтобы жизнь была такова, какой я себе ее представляла на институтской скамье. Хочу, чтобы окружающие меня люди жили не как нормальные существа, а как ученые пудели»! Пора вам вырасти, милая Алекс!
Изучайте жизнь, и она будет вам подчиняться. Как люди, изучив силы природы, сделали их своими слугами, так и вы, изучив ее законы, заставите ее вам служить…
Не я безжалостна, милая Алекс, а жизнь! Она всегда будет жестока для тех, кто не хочет ее наблюдать, отказывается логически рассуждать, желает жить в клетке, а не на свободе.
Слезы, что падают на рукопись, высыхают на типографских станках, но они таинственным, непонятным образом передаются читателю. Этим объясняется, почему многие, красиво и умело написанные произведения оставляют публику равнодушной, а наивно, неловко сочиненное, ее захватывает.
Пора бы правительству понять эту наивную потребность юношеского возраста, которая никакой опасности государству не представляет и последовать примеру мудрой Англии, посылающей полицию не для того, чтобы разгонять манифестантов, а, напротив, чтобы охранять их от посторонней толпы, давая возможность высказывать свои убеждения.
Из этих демонстрантов выходят наиболее усердные и преданные работники государству, а из осторожных юношей, что в день демонстрации заболевают инфлюэнцей или ухаживают за умирающими родителями, выходят бездарности или плуты, мечтающие не о труде, а об одном лишь казенном жалованьи.
Все эти демонстрации столько же необходимы в известном возрасте, как необходимы игры для детей. Плох тот человек, что в юности ни разу не почувствовал потребности «открыто и честно» заявить свои убеждения, как «свободный гражданин, а не гнусный раб».
И они победят, не только благодаря упорству саксонской расы, но и потому, что за ними стоит огромная, пока еще молчаливая, толпа всех европейских женщин, следящая за борьбой их с душевным волнением. Их победа будет всемирной женской победой, и конец двадцатого века увидит, быть может, наступление новой эры человечества.