Книга Полнолуние онлайн - страница 12

Глава 3. МИХАЙЛИШИН

– Что молчишь, сынок? – повернувшись ко мне, резко спросил Терехин. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Доброе молчанье лучше худого ворчанья? – продолжал он. – Мысли-то есть?

Это очень похоже на нашего майора: может вот молчать, как бирюк, хоть час, хоть два, а потом вдруг шарах – вопрос на засыпку. С ним не замечтаешься. Я искоса посмотрел на него. Он стоял, выдвинув вперед квадратную челюсть. Стоял жутко мрачный в своей знаменитой кепке, тень от козырька которой падала ему на глаза. Поэтому их выражения мне не было видно. Но коли обращается: "сынок" – значит, злой он сейчас как собака. А поговорками он сыплет, когда совсем злой. Но в любом случае – злой или добрый – Терехину лучше не врать: он на лжи любого поймает за пару секунд. На то он и Волкодав. Я его почти всегда так называю, за глаза конечно. И не я один. Он такой. Ему палец в рот не клади – мигом отхватит, и "мама" вымолвить не успеешь. Поэтому я честно ответил:

– Нет, товарищ майор.

При других обстоятельствах я обязательно обратился бы к нему по имени-отчеству: Петр Петрович. Он не очень любит официальные обращения. Но сейчас был неподходящий момент для задушевной беседы.

Он угрюмо посмотрел на меня:

– Ни одной?

– Ни одной, – признался я.

– Ничего не нашел? Орудие убийства?

– Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, – сказал я.

– Следы не затоптал?

Я даже обиделся – что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.

Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:

– Я был осторожен.

– И?..

– Пусто. Да вы ж сами смотрели.

– Я-то смотрел, – проворчал он. – Какие-нибудь необычные детали?

– Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… – Я пожал плечами и добавил:

– Надо ждать собаку, товарищ майор.

– Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…

Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:

– Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?

– Кто? – не понял я его. – Убитый?

– Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.

– А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.

– От кого?

– Ни от кого. Он джоггингом занимается.

– Чем-чем? – Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.

Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.

– Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, – сказал я. – Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.

– Это он тебе сказал?

– Нет. Я и раньше это знал.

Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.

– Он тебе домой позвонил?

– Да.

– Тебе, а не дежурному? Почему?

– Он меня хорошо знает.

– Откуда он звонил?

Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:

– Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.

Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:

– А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?

Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.

– Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, – сказал я. – Временно.

– Ишь ты… Отпустил, значит?

– Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, – попытался объяснить я. – Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…

– Ты мне уже говорил, как его зовут, – в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав – он и есть Волкодав.

– Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…

– Хм, старый, – неодобрительно буркнул Терехин. – А я по-твоему, что, молодой?..

Я промолчал.

– Мда-а-а… – протянул он. – Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что – мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?

Я по-прежнему молчал.

Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.

Волкодав, конечно, был прав на все сто – свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.

Вот тогда-то я его и отпустил.

А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял – и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.

– Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? – без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.

– Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.

– Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?

– Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.

Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.

– А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? – тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".

– Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.

– Без нажима?

– Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.

– А ты говоришь, сынок, мыслей нет, – удовлетворенно сказал Терехин, оскалив белоснежные, как у двадцатилетнего, зубы. – Вот тебе и первая зацепка. Обязательно потрясем твоего бегуна. Время смерти определили?

– Доктор Вардунас как раз этим занимается. Я ему сказал, чтобы тело на берег не вытаскивали, пока вы не приедете и сами не осмотрите.

– Тело, сынок, я уже осмотрел, – ворчливо сказал Терехин. – Тело как тело, ничего особенного.

А вот тут он слукавил.

Способ убийства был необычен, и он это прекрасно понимал. Просто сейчас Волкодав зол на весь свет, потому и лается. Я знаю: он всегда злится, когда какое-нибудь серьезное дело, особенно убийство, начинает раскручивать. Не любит Волкодав убийц. Ох, не любит. Не завидую я тому, кто егерю горло перерезал.

Он достал из кармана плаща плоскую металлическую баночку. Открыл ее, загасил окурок о дно баночки и спрятал его туда же. Сунул баночку обратно в карман. И тут же закурил новую сигарету.

Я услышал торопливые шаги и обернулся.

– Да, вот, кстати и сам доктор, – сказал я Терехину.

Из лощины, на ходу стягивая медицинские перчатки, поднимался высокий, невероятно худой человек с длинным костистым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Человек был дочерна загорелый и напоминал индейца племени сиу, по ошибке надевшего элегантный костюм и модные круглые очки в роговой коричневой оправе. Это и был наш судмедэксперт – знаменитый доктор Вардунас, которого Волкодав всегда вытаскивает на убийства.

– Доброе утро, Петрович, – весело обратился индейский вождь к Терехину, засовывая перчатки в пластиковый пакет. – Пришел полюбоваться на кровавое зрелище?

– Да нет, я вообще-то по грибы отправился, – огрызнулся Терехин. – Народ говорит, белый на Касьяновой пустоши косяком пошел.

– Ну что ж, Бог в помощь, Петрович, – невозмутимо парировал доктор.

– Когда предположительно он умер, доктор? – спросил Терехин, глядя мимо Вардунаса в сторону ручья. Увидев, что Терехин разговаривает с доктором, к нам немедленно подошли и остальные члены опергруппы.

– Думаю, что не более шести-семи часов назад, – сказал Вардунас.

– Значит, где-то в районе полуночи?

– Вроде того. Точнее сейчас трудно определить – труп всю ночь пролежал в холодной воде.

– Причина смерти?

– Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, – попросил он Терехина.

– Ты ж вроде как бросил?

– Бросил. И начал.

Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания – словно я был не человек, а клен на обочине.

– Да-а, – медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. – Много я повидал, но такого…

В ответ Терехин только хмыкнул:

– А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.

– Нет, Петрович. Не ножичком, – серьезно сказал доктор. – Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким – я понятия не имею.

– Маньяк?

– Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства – тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям.

– Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, – ворчливо прервал доктора Терехин. – Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья – и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.

Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.

– Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, – велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. – А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от "хозяина" недавно вернулся. Понял?

Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком – это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:

– Но, товарищ майор…

Даже закончить фразу он мне не дал.

– Что – "но"? – свирепо уставился он на меня. – Жмурик на твоей территории, Михайлишин?

– Да, обнаружен на моем участке.

– Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?

– Понял, товарищ майор.

Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:

– Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?

– Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, – испуганно затараторил сержант. – Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…

И тут Волкодава наконец прорвало – все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.

– Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! – рявкнул он. – Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!

Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.

У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.

И вдруг она глухо зарычала. Шерсть на загривке встала дыбом, собака попятилась и так резко прижалась к сапогам сержанта, что едва не сбила его с ног.

– Джина! – прикрикнул проводник. – Ты что?.. След!

Но овчарка закинула морду к безоблачному утреннему небу и жалобно, протяжно завыла, не отходя от хозяина.

Она выла так, что меня мороз по коже продрал.

И вот тогда я понял, что это странное убийство – не последнее.

Будут и другие.