Книга Я, Мона Лиза онлайн - страница 11

XII

В тот день отец вернулся домой рано. Одетый, как всегда, в темную безрукавку, алую накидку и черные рейтузы, он стоял, сложив руки на груди, у входа в лоджию, чтобы не пропустить наш приход. У него были золотисто-каштановые волосы, чуть темнее на макушке, резкие черты лица, узкий крючковатый нос и грозные густые брови над светло-карими глазами. Свое презрение к моде он не скрывал – носил бороду и усы, в то время когда мужчины брились или отращивали аккуратную маленькую эспаньолку.

Тем не менее по иронии судьбы никто во всей Флоренции лучше, чем он, не разбирался в текущих стилях и фасонах. Отец держал лавку в районе Санта-Кроче, возле старинной гильдии шерстянщиков. Он поставлял богатейшим семействам города самые лучшие шерстяные ткани. Часто бывал во дворце Медичи на виа Ларга, нагрузив доверху карету тканями, выкрашенными в кармине, самом дорогом красителе, изготовляемом из сушеных оболочек насекомых и придававшем ткани изумительный алый цвет, и алессандрино – красивом синем.

Иногда я ездила с отцом и ждала в карете, пока он встречался с самыми важными клиентами в их дворцах. Мне нравились эти прогулки, а ему, видимо, нравилось посвящать меня в детали сделок, когда он говорил со мной как с равной. Иногда меня посещало чувство вины за то, что я родилась девочкой и не могу перенять семейное дело. Я была его единственной наследницей. Видимо, Бог рассердился на моих родителей, в нашем доме считалось, что во всем повинна болезнь матери.

И теперь мы не могли скрыть тот факт, что наша тайная эскапада только что заставила Лукрецию пережить еще один мучительный приступ.

Отец почти всегда сохранял самообладание. Но определенные вещи могли вывести его из себя и вызвать неуправляемую ярость – одной из них была болезнь матери. Когда я выползла из кареты и, спрятавшись за спиной Дзалуммы, пошла к дому, я прочла в его глазах угрозу и виновато потупилась.

На какую-то секунду тревога о маме заставила отца позабыть свой гнев. Он подбежал к нам и занял место Дзалуммы, нежно поддерживая маму. Вместе с возницей он отнес ее в дом. Переступив порог, он бросил взгляд через плечо на нас с Дзалуммой. Говорил он тихо, чтобы не расстраивать маму, пребывавшую в полусознании, но я слышала в его голосе озлобленность, которая так и рвалась наружу.

– Женщины, уложите ее в постель, а потом я с вами поговорю.

Худшего быть не могло. Не случись с мамой этого приступа, мы могли бы возразить отцу, заявив, что она слишком долго просидела дома взаперти и заслужила прогулку. А так я чувствовала ответственность за все произошедшее и готовилась выслушать заслуженное порицание. Мама только потому повезла меня в город, что хотела доставить мне удовольствие, показав сокровища Флоренции. Отца просить было бесполезно: он презирал собор, считая, что с самого начала строительство его было «нечестивым замыслом», и говорил, что для нас вполне сгодится церковь Санто-Спирито.

Итак, отец понес маму наверх, в ее спальню. Я закрыла ставни, чтобы не пустить в комнату солнце, затем помогла Дзалумме раздеть маму до сорочки из вышитого белого шелка, такой тонкой, что ее вряд ли можно было назвать одеждой. Когда Дзалумма убедилась, что хозяйка удобно устроена, мы тихо вышли в соседнюю комнату и прикрыли за собой дверь.

Отец уже ждал нас. Он вновь сложил руки на груди, его слегка веснушчатые щеки пылали, а от взгляда могли засохнуть ближайшие розы.

Дзалумма даже не поежилась. Она смотрела ему прямо в лицо, держалась вежливо, но не подобострастно и ждала, пока он заговорит первым.

Голос его был тих, но слегка дрожал.

– Ты знала, что хозяйке опасно покидать дом. Знала и все же позволила ей уйти. И это называется преданность? Что мы будем делать, если она умрет?

Дзалумма отвечала совершенно спокойно, в уважительном тоне.

– Она не умрет, господин, приступ прошел, сейчас она спит. Но вы правы – я виновата. Без моей помощи она никуда бы не отправилась.

– Я тебя продам! – С каждой секундой голос отца звучал все громче. – И куплю более ответственную служанку!

Дзалумма потупилась, на ее скулах заиграли желваки от усилия сдержаться и ничего не ответить. Но я-то знала, какие слова она могла сейчас произнести. «Я рабыня хозяйки, жила в доме ее отца. Я принадлежала ей еще до того, как мы вас увидели, и только она может меня продать». Но Дзалумма молчала. Мы все знали, что отец любит маму, а мама любит Дзалумму. Поэтому он ни за что ее не продаст.

– Ступай вниз, – велел отец.

Дзалумма секунду помедлила. Ей не хотелось оставлять маму одну, но и перечить хозяину она не могла и прошла мимо, прошелестев юбками по каменному полу. Мы с отцом остались вдвоем.

Я вздернула подбородок, причем сделала это с вызовом. Я такой родилась, у нас с отцом одинаковый темперамент.

– А все из-за тебя, – сказал он, и щеки его стали еще багровее. – Ты со своими идеями. Твоя мать сделала это, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Да, все случилось из-за меня. – Голос мой дрожал, и мне это не нравилось. Я с большим трудом старалась говорить спокойно. – Мама пошла на это, чтобы доставить мне удовольствие. Неужели ты думаешь, меня радует ее приступ? Она ведь и раньше выезжала, и все проходило гладко. Ты считаешь, что я нарочно увезла ее из дому?

Он покачал головой.

– Такая юная особа и столько бесстыдного неуважения. Послушай меня: будешь сидеть дома и не ступишь за порог всю неделю. Никаких месс или рынка. Ты хотя бы понимаешь, насколько серьезен твой проступок? Представляешь, какой ужас я испытал, когда вернулся домой и обнаружил, что она ушла? Неужели тебе совсем не стыдно, что из-за собственного эгоизма ты подвергла мать такой опасности? Или, быть может, тебя совсем не волнует ее жизнь?

Он говорил все громче, так что к концу вообще перешел на крик.

– Конечно… – начала я, но сразу замолкла, так как открылась дверь в спальню и на пороге появилась мама.

Мы с отцом вздрогнули и уставились на нее. Она была похожа на призрак. Ее покачивало, поэтому она цеплялась за косяк, лицо выглядело изможденным. Перед тем как уложить маму в постель, Дзалумма распустила ей волосы, и теперь они темной волной окутали плечи и грудь Лукреции, спускаясь до пояса. На ней ничего не было, кроме длинной сорочки с пышными рукавами.

Говорила она шепотом, но он прекрасно передавал ее чувства.

– Оставь девочку в покое. Это была моя идея, от начала до конца. Если тебе обязательно нужно кричать, то кричи на меня.

– Тебе нельзя вставать, – пролепетала я, но мои слова заглушил злобный голос отца.

– Как ты могла пойти на такое, когда знаешь, что это опасно? Почему ты меня так пугаешь, Лукреция? Ты ведь могла умереть!

Мама уставилась на него измученным взглядом.

– Я устала. Устала от этого дома, этой жизни. Умру так умру, мне все равно. Я хочу выходить из дома, как это делают обычные люди. Я хочу жить, как любая нормальная женщина.

Она сказала бы больше, но отец прервал ее.

– Да простит тебя Всевышний за то, что ты так легко говоришь о смерти. Это Его воля, что ты живешь так, Его решение. Ты должна покорно смириться.

Прежде я никогда не слышала, чтобы моя нежная мама говорила с такой язвительностью, не видела, чтобы она презрительно усмехалась. Но в тот день я услышала и увидела и то и другое. Ее рот скривился в усмешке.

– Не смеши Бога, Антонио, мы ведь оба знаем правду.

И тут он подлетел к ней, словно ничего не видя перед собой, и поднял руку, чтобы ударить. Мама отпрянула. Я с не меньшим проворством загородила ее собой и заколотила по плечам отца, отталкивая его от мамы.

– Как ты смеешь! – кричала я. – Как ты смеешь! Она добрая и хорошая, а вот ты – нет!

Его светлые глаза расширились, вспыхнув от гнева. Он ударил меня наотмашь, я отпрянула и сама не знаю как оказалась на полу.

Отец вылетел из комнаты. Я начала, как безумная, озираться в поисках какого-нибудь предмета, чтобы швырнуть ему вслед, но единственное, что мне попалось под руку, – накидка из тяжелой синей шерсти, все еще лежавшая на моих плечах, это был отцовский подарок.

Я скомкала ее двумя руками и швырнула, но она отлетела всего лишь на расстояние вытянутой руки и беззвучно упала на пол – тщетный жест.

Затем я пришла в себя и побежала в комнату мамы, где нашла ее на коленях возле кровати. Я помогла ей улечься, накрыла одеялом, а потом держала ее руку, пока она, снова впав в полудрему, тихо плакала.

– Не расстраивайся, – говорила я. – Мы ведь не всерьез. Скоро помиримся.

Она принялась шарить вокруг себя, как слепая, пытаясь найти мою руку, я ей помогла.

– Все повторяется, – простонала она, наконец закрывая глаза. – Все повторяется…

– Успокойся, – убеждала я ее, – и поспи.