Книга Асы шпионажа онлайн - страница 4



Л. Мойзиш
Цицерон – камердинер посла

В этой истории Л. Мойзиш, бывший сотрудник немецкой секретной службы, работавший во время Второй мировой войны в немецком посольстве в Анкаре, рассказывает, как в конце 1943 года с ним вступил в контакт камердинер английского посла, албанец по национальности, и предложил продавать немцам за большие деньги секретные документы из сейфа своего шефа, которые намеревался фотографировать.

В книге, из которой взят данный отрывок, автор повествует о том, в частности, что Цицерон (таков был псевдоним албанца)[23] через некоторое время уже не мог передавать немцам ценную информацию, подсовывая малозначимый материал, но по-прежнему за высокую плату.

Когда писалась книга, Мойзиш еще не знал, что истинная причина того, что албанец уже, по сути, лишился источника ценной информации, была связана с тем, что немецкий посол Франц фон Папен[24] из-за высокой стоимости предлагавшихся Цицероном материалов сообщил об этом в Берлин. Телеграмма попала в руки Риббентропа, но на нее обратил внимание и герой предыдущего рассказа Джордж Вуд, передавший ее копию мне в начале 1944 года.

Несомненной заслугой Вуда является то, что он правильно оценил значение этого факта для союзников.

Копию телеграммы я немедленно передал своему английскому коллеге в Берне, который довел ее содержание до своего министерства иностранных дел. Само собой разумеется, что я предупредил англичан, чтобы их действия носили такой характер, дабы мой источник не пострадал.

Проведенная вскоре же инспекция английского посольства в Анкаре носила внешне обычный рутинный характер, но были приняты необходимые меры по сохранности секретных материалов, в результате которых Цицерон остался практически не у дел.

У этой истории была и другая особенность: немцы заплатили Цицерону фальшивыми фунтами стерлингов, в связи с чем он после войны попытался получить свой «гонорар» с демократического немецкого правительства, но безрезультатно.

26 октября 1943 года ничем не отличался от остальных дней. Я занимался обычными делами, уйдя с работы несколько пораньше. Решив выспаться, улегся в постель и выключил настольную лампу. Я уже крепко спал, как вдруг раздался телефонный звонок. Нужно сказать, что телефон у меня не работал уже несколько дней, поэтому воспринял свою побудку без излишней нервозности. Полусонным схватил трубку и услышал голос фрау Йенке, жены советника посла. Несколько озабоченно она сказала:

– Не могли бы вы прийти сейчас к нам? Мой муж хочет с вами поговорить.

Я ответил, что уже лег спать, и поинтересовался, в чем дело. Однако она, прервав меня, продолжила:

– Это срочно. Пожалуйста, приходите немедленно.

Моя жена тоже проснулась, и, пока я одевался, мы обменивались мнениями, что за спешка могла случиться. Может быть, какая-нибудь нелепая телеграмма из Берлина? Подобное уже случалось. Выходя из дому, посмотрел на часы. Было половина одиннадцатого.

На машине мне потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до посольства. Построенное в немецком стиле и окруженное домами, оно получило у турок название «немецкая деревня». Заспанный турецкий привратник открыл железные ворота. Я тут же пошел к нужному домику и позвонил в дверь, которую открыла фрау Йенке, извинившаяся, что меня пришлось разбудить.

– Муж уже в постели и хотел бы переговорить с вами завтра с утра пораньше. – Указав на дверь гостиной, добавила: – Там сидит какой-то странный парень. Он говорит, что у него есть что-то для продажи. Поговорите с ним и выясните, что все это значит. Когда будете уходить, закройте за собой входную дверь. Прислугу я уже отпустила.

Сказав это, она ушла в спальню. Я же, оставшись в прихожей, не без раздражения подумал, входит ли полуночная беседа с неизвестным человеком в обязанности атташе. Как бы то ни было, я был полон решимости разобраться с историей как можно быстрее.

Войдя в гостиную, заметил, что тяжелые портьеры были плотно закрыты, а горевшая настольная лампа придавала большой, прекрасно обставленной европейской мебелью комнате уютный вид.

Рядом с лампой в глубоком кресле сидел мужчина, лицо которого, однако, оставалось в тени. Он сидел спокойно, можно было даже подумать, что он спит. Но он не спал, а поднявшись, заговорил со мной по-французски.

– Кто вы? – произнес он с несколько боязливым, как мне показалось, выражением лица.

Я объяснил ему, что Йенке поручила мне поговорить с ним. Он кивнул, а лицо его, оказавшееся теперь на свету, уже не производило озабоченного впечатления.

На первый взгляд ему было лет сорок пять. Густые его черные волосы были зачесаны назад. Глаза бегали от меня к двери и обратно. У него был крепкий подбородок, но узкий и бесформенный нос, лицо не слишком красивое. Позднее, когда мы с ним стали встречаться довольно часто, лицо его стало казаться мне клоунской маской, скрывавшей истинные чувства.

Несколько секунд мы помолчали, бесцеремонно оглядывая друг друга.

«Кто это может быть? – задавал я себе вопрос. – Во всяком случае, он не относится к дипломатическому корпусу».

Сев в кресло, я предложил ему тоже присесть. Но он прошел на цыпочках к двери, закрыл ее беззвучно и, возвратившись назад, опустился с видимым облегчением в кресло, на котором только что сидел. Теперь он выглядел довольно своеобразно.

Затем незнакомец заговорил запинаясь, опять по-французски:

– Я хотел бы сделать вам некое предложение. Но прежде чем я расскажу вам о нем, пообещайте, что не скажете ни слова никому, кроме своего шефа. Болтливость представляет опасность не только для меня, но и для вас. Об этом я уж позабочусь, пусть это даже будет последним делом моей жизни. – Говоря это, он недвусмысленно провел пальцем по горлу. – Так вы даете слово?

– Само собой разумеется. Если бы я не умел хранить секреты, то не сидел бы здесь. Пожалуйста, говорите. – При этих словах я демонстративно посмотрел на часы.

Он понял намек.

– Думаю, что время у вас обязательно найдется, когда вы узнаете причину моего прихода. Мое предложение имеет большое значение для вашего ведомства. Я… – он помедлил (я так и не понял, подыскивал ли он подходящие слова по-французски или же проверял воздействие на меня своих слов), – я могу представить вам секретные документы, самые что ни на есть секретнейшие. – Помолчав несколько секунд, добавил: – Это – документы из британского посольства. Интересуют ли они вас?

Я постарался придать своему лицу невозмутимый вид. Сначала подумал, что он – обычный мошенник, который хочет за здорово живешь заполучить деньги. Поэтому с ним надо быть очень осторожным. Как бы прочтя мои мысли, он произнес:

– Но мне нужны деньги, много денег. Работа моя будет очень опасной, а если меня прихватят… – И он повторил свое движение по горлу, хотя было ясно, что на этот раз оно было адресовано не мне. – Деньги для таких вещей у вас есть? Или у посла, правда ведь? Ваше правительство обязательно раскошелится. Мне надо двадцать тысяч фунтов, английских фунтов стерлингов.

– Это исключено, – ответил я. – За подобные услуги такие суммы мы не платим, тем более в фунтах стерлингов. Материалы должны быть чрезвычайно важными, чтобы стоить хотя бы приблизительно таких денег. А кроме того, мне надо сначала посмотреть эти бумаги. Они у вас с собой?

Он откинулся на спинку кресла, так что лицо его опять оказалось в тени. Однако глаза мои уже привыкли к полусвету, и я мог отчетливо видеть высокомерную улыбку на его лице. Что говорить дальше, я в тот момент понятия не имел, поскольку не знал ничего конкретного об этом парне. Но вот он заговорил:

– Я не идиот. К сегодняшнему дню я готовился долго и продумал все детали. Теперь же настало время действовать. А сейчас изложу свои условия. Если вы будете с ними согласны, хорошо. Если же нет… – Нагнувшись вперед, он показал большим пальцем в сторону окон и продолжал: – Тогда я попытаюсь выяснить, не нужны ли мои документы там. – Палец его указывал в сторону советского посольства. Он вздохнул и почти шепотом добавил: – Видите ли, я ненавижу англичан.

Что я тогда ответил, я уже не помню, знаю лишь о мысли, промелькнувшей в моей голове: а пожалуй, парень-то не проходимец. Может, он фанатик? Но он по-прежнему настаивал на большой сумме вознаграждения.

Я предложил ему сигарету, которую он с благодарностью взял, закурил, сделал несколько затяжек и тут же погасил. Встав, он снова подошел к двери и убедился, что за ней никто нас не подслушивает. Затем возвратился назад и остановился напротив меня, широко расставив ноги. Я тоже поднялся с кресла.

– Вы, вероятно, хотите знать, кто я, не так ли? Имя мое роли никакой не играет и к делу ни малейшего отношения не имеет. Может быть, попозже я скажу вам, где работаю, но сначала выслушайте меня. Даю вам сроку три дня, чтобы подумать о моем предложении. Поговорите со своим шефом. Он, вероятно, запросит Берлин. 30 октября в три часа дня я позвоню вам на службу и спрошу, поступило ли к вам мое письмо. Если вы скажете «нет», то больше меня не увидите. Скажете же «да», то это будет значить, что вы приняли мое предложение… В этом случае я навещу вас в тот же день вечером в десять часов. Но не здесь. Нам нужно договориться о другом месте встречи. Я передам вам две фотопленки с британскими секретными документами. Я же получу за них двадцать тысяч фунтов банкнотами. При этом вы рискнете только деньгами, я же – своей жизнью. Если вы будете довольны переданным мною материалом, то сможете приобрести еще. За каждую новую пленку я должен буду получить пятнадцать тысяч фунтов… Все ясно?

Хотя я и был склонен полагать, что его предложение вполне серьезно, все же считал, что из этого ничего не получится не только из-за требуемой большой цены, но и из-за того, что мы не сможем предварительно посмотреть на предлагаемую документацию. Поэтому решил в своем докладе указать на слишком большой риск и был уверен, что предложение придется отклонить.

Тем не менее мы договорились о его звонке 30 октября и о встрече – в случае положительного решения вопроса, у хозяйственного сарая в конце посольского сада.

Перед уходом он попросил меня выключить освещение в передней комнате и на лестнице, чтобы уйти из дома в полной темноте. Я так и сделал. Когда возвратился в гостиную, он уже надел плащ и нахлобучил на лоб шляпу. Время уже перевалило за полночь.

Когда я пошел вместе с ним к двери, чтобы выпустить из дома, он схватил меня за руку и шепнул на ухо:

– Вы хотите знать, кто я такой? Я – камердинер британского посла.

Так окончилась моя первая встреча с человеком, который уже через несколько дней получил псевдоним Цицерон.

Выключив свет в гостиной, я тоже покинул дом. Идя по саду посольства, удивлялся, каким образом в сплошной темноте этот парень нашел дорогу к выходу на незнакомой территории. Оставив машину на том месте, где я ее припарковал, пошел домой пешком. Добравшись до постели, долго не мог уснуть.

На следующее утро у меня немного побаливала голова и першило в горле, как это часто бывает после бессонных ночей. При дневном свете события прошедшей ночи показались мне гротескными. Я снова и снова возвращался к мысли, что этот тип, видимо, все-таки проходимец, желающий всучить нам, по всей видимости, кота в мешке.

В то же время, хотя предложение и казалось неправдоподобным, вполне возможно, что речь шла о материалах, необходимых Берлину.

Приняв горячую ванну и выпив чашечку кофе, почувствовал себя лучше. К тому же я внушил себе, что мне-то особенно волноваться не из-за чего. Ведь принятие решения зависело не от меня. Это было делом посла, а скорее всего, даже Берлина. Моя задача заключалась только в докладе о происшедшем.

Когда пришел к себе на работу, секретарши еще не было, и я воспользовался этим, чтобы написать докладную записку послу.

Закончив писанину, вдруг подумал, а почему это назвавшийся камердинером британского посла парень оказался у Йенке. Хотя всей Анкаре было известно, что Йенке – шурин Риббентропа. Этим, скорее всего, его выбор и объяснялся. Тут раздался телефонный звонок, и мне передали, чтобы я зашел к господину Йенке.

Супруги завтракали, и я присел к столу. Любопытство так и распирало советника посла, но в присутствии горничной он молчал. Казалось, прошла целая вечность, пока она расставила на столе бутерброды и кофе. Мы с большим трудом поддерживали разговор. Нетерпение Йенке было своеобразной мелкой местью за мою бессонную ночь. Когда девушка наконец вышла из комнаты, я обратился к жене советника, сказав:

– А вчерашний парень со странностями сделал мне довольно любопытное предложение.

– Я знаю, – перебил меня Йенке. – Перед вашим приходом я с ним кратко переговорил. И тогда решил, что наиболее подходящий человек для ведения с ним переговоров – это вы. В моем положении приходится вести себя весьма осторожно, когда речь идет о подобных вещах. Мягко говоря, его предложение необычно, и разобраться с ним более сподручно молодому атташе. У дипломатов для этих целей наиболее подходящими являются две категории людей – атташе и жены советников. Они могут делать то, что другим непозволительно, естественно не попадая впросак.

Все рассмеялись, и я чокнулся кофейной чашкой с женой Йенке.

– Стало быть, вы уже познакомились с этим парнем. А почему он обратился именно к вам?

– Я видел его раньше, так что в какой-то степени ему знаком, – ответил Йенке. – Лет шесть-семь тому назад, еще до моего перехода на дипломатическую службу, он работал у нас. С тех пор мне он не попадался. Имени я его не помню, но, когда он появился вчера вечером, я его сразу же узнал. Чего он хочет? Видимо, ему нужны деньги?

– Да еще какие, – ответил я. – Он запросил двадцать тысяч фунтов.

– Что?! – воскликнули одновременно супруги. – Двадцать тысяч фунтов!

Я кивнул, но, прежде чем продолжил свой рассказ, зазвонил телефон. (Я просил секретаршу доложить о себе послу, чтобы он меня принял, как только придет. И вот он меня ожидал.) Я поднялся из-за стола. Йенке пошел вместе со мной.

Вдвоем мы и вошли в кабинет посла, расположенный на втором этаже. Комната была большой и обставленной просто, но со вкусом. На стенах висело несколько картин. Фон Папен сидел за письменным столом. Несмотря на свои седые волосы, он выглядел очень неплохо. Посмотрев на меня голубыми глазами, спросил:

– Итак, господа, что нового?

– Вчера вечером, – начал докладывать я, – в доме советника Йенке у меня состоялся необычный разговор с камердинером британского посла.

– С кем, с кем? – переспросил фон Папен.

Я повторил сказанное и протянул ему докладную записку. Посол неторопливо приступил к чтению, бросая на меня время от времени взгляд поверх очков. Окончив чтение, отложил бумагу на край стола, как бы инстинктивно не желая детально вникать в содержание текста. Встав, он подошел к окну и открыл его. Постояв молча некоторое время и вглядываясь в даль, где голубели горы, повернулся к нам, промолвив:

– Какого рода камердинеры имеются у нас?

– У нас их вообще нет. Что же касается данного предложения, то запрашиваемая им сумма столь велика, что мы не можем принять решение сами.

Я посмотрел на посла, а потом на Йенке. Оба молчали.

– Что будем делать? – спросил я, выждав несколько секунд.

– Составьте текст телеграммы в Берлин и лично принесите ее мне. Тогда поговорим о всем остальном.

Я отправился к себе, а Йенке остался у посла. Когда я через полчаса возвратился с проектом текста телеграммы, фон Папен был уже один.

– Имеете ли вы представление, что может за этим скрываться? – задал вопрос посол.

– Н-да, господин посол, это может быть ловушкой. Нам могут подсунуть несколько документов, даже вполне ценных, а потом будут подбрасывать дезинформацию. Но даже в том случае, если у парня намерения искренние и англичане не собираются подставить нам ножку, мы можем попасть в скандальную ситуацию, если дело вдруг всплывет.

– Какое впечатление произвел на вас лично этот камердинер?

– Не очень положительное, хотя в конце разговора я и поверил его истории. Совести у него явно никакой нет, и даже если он не разыгрывал спектакль, его ненависть к англичанам не связана с деньгами. Правда, он не выглядит ночным проходимцем. Но это все – только предположения.

– А как, по-вашему, поступили бы англичане, если бы кто-то из наших обратился к ним с подобным предложением?

– Почти уверен, что они его бы приняли. Во время войны вряд ли какая нация отказалась бы от такой оказии. В мирное же время надо было бы, наверное, поступить по-джентльменски и проинформировать обо всем британского посла. Но в военное время…

Посол взял телеграмму и стал ее внимательно читать. Потом достал авторучку с зелеными чернилами – зеленый был его цветом, и никто в посольстве не имел права использовать его для заметок или подписи, – и внес несколько небольших правок, затем еще раз прочитал и подписал. Лист бумаги превратился в официальный документ.

– Прочтите-ка вслух, – сказал он, протягивая мне телеграмму.

Привожу ее текст:

«Имперском министру иностранных дел. Лично.

Совершенно секретно.

Получено предложение сотрудника британского посольства, предположительно камердинера посла, о предоставлении нам фотокопий сверхсекретных документов. За первую партию 30 октября он запросил 20 тысяч фунтов стерлингов, за каждую последующую фотопленку – 15 тысяч. Прошу сообщить, следует ли принять предложение. В случае положительного решения требуемую сумму необходимо прислать сюда курьером до 30 октября. Предполагаемый камердинер несколько лет назад работал у нашего советника посольства. Здесь никому неизвестен.

Папен».

Телеграмма была немедленно зашифрована и 27 октября передана по радио в Берлин. Через час она лежала уже на столе Риббентропа.

Ни 27-го, ни 28 октября ничего не произошло, и у меня сложилось впечатление, что министр иностранных дел если и ответит на нашу телеграмму, то отрицательно. Предложения посла нередко отклонялись только потому, что исходили именно от него, а ведь среди них были и такие, которые могли бы оказаться полезными для страны. Неприязнь между нынешним министром иностранных дел и канцлером до-гитлеровского периода времени так и не была преодолена. Вследствие этого ожидать четкого ответа на срочный запрос не приходилось. Все мы были убеждены, что Берлин скажет «нет».

Вечером 28 октября турки праздновали свой национальный праздник, и вся Анкара была ярко освещена.

29 октября я уже перестал ждать ответа из Берлина. Да и работы было так много, что времени об этом думать практически не оставалось. В тот день пришлось побывать на многочисленных приемах, да и у Папена был день рождения. Мы устроили в связи с этим прием в посольстве и званый ужин. Так что дел хватало.

А на следующее утро турецкий премьер-министр устроил в своей резиденции прием для всего дипломатического корпуса. На него пришли и друзья, и враги. Гостеприимный, но тактичный хозяин постарался не допустить между ними никаких стычек. И все же произошел неприятный инцидент. Каждое посольство во главе с послом (все в парадной форме одежды с орденами и знаками отличия) подходило к турецкому премьеру, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Когда мы выходили из зала для аудиенций, я едва не столкнулся нос к носу с каким-то дипломатом, которого узнал не сразу и который входил туда, когда еще не все немцы вышли. То был британский посол.

Я сразу же сделал шаг в сторону, но вынужден был пройти мимо длинного ряда английских дипломатов, которые, как мне показалось, смотрели на меня враждебно. Это был последний прием у турецкого премьер-министра, на котором присутствовали дипломаты Третьего рейха. В следующем году мы к этому времени были интернированы.

К концу первой половины того же дня на ипподроме был проведен военный парад. Ложи дипломатов были полностью заполнены, а враги и друзья также сидели отдельно. Лишь немногие нейтралы размещались по своему желанию.

Быть дипломатом в Турции во время войны было непростым делом. С одной стороны, приходилось демонстрировать дипломатический такт и миролюбивую тривиальность, с другой – вести себя корректно по отношению к враждебному лагерю. Находясь в стенах своей квартиры, я по-прежнему пил шотландское виски, англичане же и другие коллеги-враги находили удовольствие в хорошем немецком пиве. Венгерский перец и индийские пряности считались международными. Турки, будучи нейтральными, вели торговые отношения, соединяя их с дипломатией, с обеими сторонами.

Метрах в двух от меня начинался лагерь наших противников. У многих были даже симпатичные лица, но лучше было не смотреть туда, так как это только вносило душевный разлад. Они были нашими врагами, ну и ладно.

Возвратившись с парада в посольство, увидел на своем письменном столе записку, в которой говорилось, чтобы я немедленно зашел к послу. Когда я доложился, он молча протянул мне расшифрованную телеграмму:

«Послу фон Папену. Лично.

Совершенно секретно.

Предложение британского камердинера принять. Спецкурьер прибудет под вечер 30 октября. Ожидаю немедленного доклада по получении документов.

Риббентроп».

В три часа дня 30 октября, минута в минуту, в моем кабинете зазвонил телефон. Сердце мое остановилось, и я бросился к аппарату. Голос на другом конце провода звучал тихо и отдаленно:

– Говорит Пьер. Добрый день, месье. Получили ли вы мое письмо?

– Да.

– Я вас навещу сегодня вечером. До свидания.

Он повесил трубку. Я отчетливо слышал щелчок.

Моя секретарша смотрела на меня с удивлением. Ведь я буквально вырвал у нее из руки трубку телефона, прежде чем она успела ответить. В ее глазах читался молчаливый упрек. Впрочем, она догадалась, что дело идет о каких-то секретных вещах.

Я попросил посла принять меня. Через одну-две минуты его секретарша, фрейлейн Роза, позвонила мне и сообщила, что меня ждут. Так что я сразу же направился к послу.

– Ваше превосходительство, камердинер только что позвонил. Я встречаюсь с ним в десять часов вечера.

– Будьте внимательны, мой мальчик, чтобы с вами не сыграли злую шутку. Говоря откровенно, я не ожидаю ничего хорошего от всего этого. К тому же мы не можем допустить ни малейшего скандала. Конечно же я даю вам свое разрешение на встречу. Вам, однако, должно быть ясно: если что-нибудь произойдет, какой-нибудь скандал, например, вы не должны рассчитывать на мою помощь. В таком случае я, скорее всего, откажусь признать, что слышал о ваших делах. Ни при каких обстоятельствах вы не должны никому, буквально никому, говорить что-либо об этом деле. В общих чертах о данном мероприятии могут знать лишь те несколько человек, которые вам нужны.

– Я ломаю себе голову, ваше превосходительство, как лучше организовать и провести встречу и, в частности, в какой форме осуществить передачу денег. Думаю, их не следует отдавать, пока я не буду знать, что документы подлинные. А вообще-то я, как и вы, ваше превосходительство, мало чего ожидаю от этой затеи. Постараюсь провести встречу наилучшим образом, прекрасно осознавая, что вся ответственность лежит только на мне. К слову говоря, все же считаю, что было бы глупо отказаться от такого предложения: идет война. Кроме всего прочего, мы ведь не сами будем взламывать сейф англичан. Материал будет нам передан. Но кто знает: может быть, это всего только трюк.

– Все возможно, – произнес посол. – Честно говоря, я не слишком-то и опечалюсь, если эта история окажется блефом. Ну да ладно, вот деньги. Пересчитайте, пожалуйста.

Фон Папен достал из среднего ящика своего письменного стола толстую пачку банкнотов и подвинул ее ко мне. Стало быть, берлинский курьер прибыл вовремя. Купюры были различными – десяти-, двадцати– и пятидесятифунтовые банкноты, еще не бывшие в обращении, за редким исключением. Это обстоятельство показалось мне подозрительным.

Посол, видимо, догадался, о чем я подумал, и сказал:

– Купюры-то абсолютно новенькие.

Пожав плечами, я принялся пересчитывать деньги. Точно – двадцать тысяч фунтов. Всю кипу завернул в лицевой лист газеты «Ля републик», лежавшей на столе посла. Когда я стал уходить, фон Папен проводил меня до двери.

– Итак, постоянно думайте о том, чтобы не возникло никаких осложнений и трудностей ни для меня, ни для вас.

Пожелание было, конечно, отличным.

Зажав крепко под мышкой дорогой пакет, я отправился через сад посольства в свой кабинет. Там запер деньги в сейф.

Ближе к концу рабочего дня я попросил секретаршу зайти ко мне. Зная, что ее обижу (выбора у меня, к сожалению, не было), сказал:

– Будьте любезны передать мне второй ключ от сейфа. Он мне нужен.

Она посмотрела на меня с удивлением и спросила:

– Вы что же, более не доверяете мне?

– К доверию или недоверию это, моя дорогая, никакого отношения не имеет. Просто мне иногда будут нужны сразу оба ключа. Поверьте мне, что я никоим образом не хотел вас обидеть.

Не говоря более ни слова, она достала и отдала мне второй ключ, но не сумела, да и не старалась скрыть выражение обиды на своем лице. Я, однако, не мог рисковать. Между прочим, через неделю я отдал ей оба ключа, когда поехал в Берлин. Надо сказать, что она никогда не использовала мое доверие в личных интересах.

В тот вечер вновь пришел в посольство без десяти минут десять. Я завернул шторы и выключил свет на входе, чтобы моего посетителя никто случайно не увидел снаружи.

В темной подвальной комнате посольства наготове сидел профессиональный фотограф. Это был сотрудник нашего шифровального отдела, и ему можно было вполне доверять. Я собирался предварительно просмотреть пленки, которые принесет камердинер. Я и сам – фотограф-любитель, но в данном случае проявление фотопленок было слишком ответственным делом. Этот сотрудник предполагал, что речь идет о важных документах, но не знал, ни откуда они у меня, ни их содержания.

Без двух минут десять я подошел к хозяйственному сараю на заднем дворе посольства, как мы и условились. Несмотря на звездное небо, ночь была темной.

Было довольно холодно и тихо. Мне казалось, что я слышу стук собственного сердца. Примерно через минуту ожидания заметил, что в моем направлении что-то движется, но разглядеть ничего не смог. И тут же послышался шепот:

– Это я, Пьер. Все нормально?

Молча мы направились к домикам посольства. Шли довольно быстро, но он почти не спотыкался в темноте, видимо, обладал хорошим зрением.

Пройдя сквозь неосвещенные двери домика, вошли в мой кабинет. Включенный мной свет ослепил обоих на несколько мгновений.

В отличие от нашей первой встречи Цицерон нисколько не нервничал, пребывая в хорошем настроении. Должен признаться, что сам я немного волновался, не имея представления, чем все это закончится.

Первым заговорил он, коротко спросив:

– Деньги у вас?

Я кивнул.

Засунув руку в карман плаща, албанец извлек две катушки для пленок 36 миллиметров. Он протянул их мне на открытой ладони, но, когда я хотел взять их, отдернул руку и произнес спокойно:

– Сначала деньги.

Подойдя к сейфу, я не сразу сумел открыть дверцу, видимо, из-за волнения перепутал цифровую комбинацию. К тому же я стоял к нему спиной. У меня даже мелькнула мысль, что он может нанести мне сзади удар, забрать деньги и скрыться. Когда я наконец открыл сейф и вытащил оттуда сверток, руки у меня немного дрожали. Быстро захлопнул дверцу сейфа, едва не прищемив себе большой палец.

Повернувшись, увидел, что Цицерон стоит на том же месте, устремив любопытный, в некоторой степени даже алчный взгляд на газетный сверток в моих руках.

Момент был критическим. Я не собирался отдавать ему деньги, пока не получу четкого представления, что мы выторговали. Подойдя к письменному столу, развернул пакет и принялся громко пересчитывать банкноты. Он подошел ближе и про себя следил за счетом, судя по движению его губ.

…Пятнадцать тысяч… двести пятьдесят… пятьсот… семьсот пятьдесят… шестнадцать тысяч…

И так далее до конца. Пересчитав деньги, я снова завернул их в газету.

– Давайте пленки, – сказал я, протягивая правую руку, а левую держа на свертке.

Он отдал их мне и потянулся за свертком.

– Пока нет, – сказал я. – Вы получите деньги сразу же, как только я взгляну на пленки. Вам придется подождать четверть часа, пока они будут проявлены. Для этого все готово. А деньги – вот они, вы их видели и сосчитали. Если вы не согласны, можете забрать назад свои пленки. Итак?

– Вы слишком подозрительны и должны мне больше доверять. Но как хотите. Я подожду здесь.

Я почувствовал громадное облегчение. Следовательно, это – не трюк. Только теперь я поверил, что все будет хорошо. Вид денег и их пересчет возымели свое действие. Почувствовав себя владельцем целого состояния, он, видимо, не хотел все испортить глупым упрямством. Да и доверял мне, наверное, больше, чем я ему.

Пока я снова запирал деньги в сейф, он стоял спокойно около письменного стола. Да и я наконец успокоился. Критический момент миновал.

– Хотите закурить? – спросил я и протянул ему пачку сигарет.

Взяв несколько штук, он заметил:

– Их вполне хватит до того, как вы вернетесь.

Сев в кресло, он закурил. Выйдя из кабинета, я запер дверь снаружи, чтобы туда случайно не зашел ночной сторож, обходя территорию. Камердинер конечно же слышал, как в двери повернулся ключ, но, к моему удивлению, не стал протестовать, оказавшись в роли пленника. Я поспешил к своему фотографу.

У него все было уже готово. Проявитель был доведен до нужной температуры. Он взял в проявку сразу обе пленки. Я внимательно наблюдал за его действиями и попросил давать объяснения по ходу, намереваясь в будущем делать все сам. Времени на проявление и закрепление ушло больше, чем я рассчитывал.

– Можно ли здесь курить?

– Конечно, но только тогда, когда пленки находятся в бачках.

Фотограф действовал быстро и уверенно в свете красной лампочки. Через десять минут он открыл крышку первого бачка. Я собственноручно достал оттуда пленку, промыл ее и положил в закрепитель. Затем то же было проделано и со второй пленкой.

Минуты, казавшиеся мне вечностью, тянулись. Наконец фотограф сказал:

– Первая пленка должна быть готова.

Прополоскав немного пленку, он поднес ее конец к световому экрану.

Несмотря на крошечный размер негатива, я отчетливо разглядел машинописный текст. Документы были пересняты просто великолепно. Обе пленки пошли на промывку в проточную воду. За последней процедурой я наблюдал с нетерпением. Оставалось всего несколько минут.

В заключение мокрые пленки были повешены для сушки на прищепках на протянутый для этой цели шнур. В помещении вспыхнула стоваттная электрическая лампочка. Взяв увеличительное стекло, я склонился над кадрами. И вот что я прочитал:

«Совершенно секретно.

Британскому послу. Анкара.

……………………………………………………….

Министерство иностранных дел».

Под документом стояла совсем свежая дата.

Заголовка и даты было для меня вполне достаточно.

Выдворив фотографа, я запер дверь каморки и попросил его прийти через четверть часа. Затем направился к себе.

Когда я вошел, Цицерон сидел на том месте, где я его оставил. Пепельница была полна окурков, что свидетельствовало о длительности истекшего времени. Несмотря на долгое ожидание, он внешне не проявил ни нетерпения, ни неудовольствия, произнеся только:

– Ну и как?

Вместо ответа я открыл сейф, достал сверток с деньгами и вручил его камердинеру. Одновременно передал ему заранее подготовленную расписку в получении 20 тысяч фунтов стерлингов, которую он, однако, высокомерно отложил в сторону. Должен сознаться, что в тот момент я показался сам себе смешным.

Засунув сверток под плащ, которой не снимал все это время, он надвинул шляпу на лоб и поднял воротник. Даже близкий друг не узнал бы его в таком виде в темноте.

– До свидания, месье, – промолвил он. – Завтра в это же время.

Кивнул мне и скрылся в темноте.

Когда я пишу эти строки, события того дня явственно встают перед моими глазами. Я, конечно, точно не помню слов, которыми мы обменялись, но вижу перед собой человека с угловатыми чертами лица, лица тщеславного раба, долго мечтавшего о власти и наконец ее получившего. Всего час тому назад он вошел в мой кабинет простым слугой, а теперь покидал его богатым человеком. До сих пор слышу его слегка ироничный с нотками триумфа голос, когда он попрощался, уходя.

Сегодня все это кажется мне сценой из какой-то другой жизни. Но чувств, которые владели мной в последовавшие затем часы, до сих пор не забыл. Спать я не пошел. Час за часом сидел, запершись в своем кабинете, читая, делая заметки и рассортировывая полученные документы. К исходу ночи мне стали вполне понятными запутанные и сложные международные отношения того времени. Незаметно для себя уснул прямо за письменным столом, проснувшись от стука в дверь кабинета на следующее утро, когда секретарша пришла на работу.

Фотограф, обрабатывавший пленки, естественно, так ничего и не узнал о сути дела, хотя я и чувствовал себя несколько, как говорится, не в своей тарелке от того, что пришлось прибегнуть к его услугам.

К перепечатке документов с пленок с надлежащим увеличением я приступил тогда сам, проконсультировавшись у него по всем позициям, вплоть до проявления и закрепления фотобумаги. Сделав несколько удачных отпечатков, я отправил его спать, поблагодарив за труды.

На двух пленках было отснято пятьдесят два кадра. Работа шла механически и довольно споро. Содержанием документов я не занимался, экономя время. Главным для меня было, чтобы текст хорошо читался.

Тем не менее час проходил за часом. Было уже почти четыре утра, когда я наконец закончил всю процедуру. Пятьдесят два листа документов лежали передо мною просушенными, матово отблескивая. Усталости я не чувствовал.

Прежде чем покинуть подвальную каморку, осмотрелся, чтобы не забыть что-либо нужное и не оставить ничего подозрительного. Несколько отпечатков у меня не удались, и пришлось сделать пару дубликатов. Хорошо бы все это сжечь, но никакой печи поблизости не оказалось, так как в домах посольства было центральное отопление. Разложить костер я не решился. Поэтому разорвал испорченные и повторные отпечатки на мелкие клочки и спустил их в туалет. Только после этого направился в свой кабинет с пленками и всеми отпечатками. Там заперся и, как уже говорил, приступил к изучению документов. Помню, с каким удовольствием закурил сигарету после многочасового напряженного труда.

Удивление мое от документа к документу росло. На моем письменном столе находились секретные документы противника политического и военного характера, без всякого сомнения не фиктивные и весьма ценные. О таких мог мечтать любой агент. Поистине неоценимую услугу оказал Третьему рейху этот камердинер. Так что запрошенная им цена не была в действительности такой уж несуразно высокой.

Поскольку я привык к методической работе, то попытался сначала рассортировать документы по важности. А так как они все имели большое значение, разложил их по датам.

Ни один из документов не был старее двух недель, многие датированы буквально последними днями. В основном телеграммы, которыми обменивались министерство иностранных дел в Лондоне и британское посольство в Анкаре. Здесь были инструкции, запросы и ответы на них, касавшиеся как политических, так и военных аспектов. В левом верхнем углу на всех документах бросалась в глаза надпись «совершенно секретно». Кроме дат, на них имелись отметки радистов о передаче или приеме радиограмм. Специалистов это заинтересует, поскольку берлинские эксперты могли по ним попытаться расшифровать код английских дипломатов.

Особо важными для нас были телеграммы, касавшиеся отношений и обмена мнениями между Лондоном, Вашингтоном и Москвой. Должность, которую занимал лорд Хью, а также доверительное к нему отношение в Лондоне позволяли ему быть хорошо информированным во всех политических и военных вопросах, включая и особо секретные. Доказательством чего являлись документы, лежавшие на моем столе.

Из них неопровержимо следовало, что союзники имели не только намерение, но и обладали колоссальной возможностью для уничтожения Третьего рейха, причем в ближайшее уже время. Случай, связанный с не совсем для нас понятными мотивами Цицерона, позволил убедиться в том, что нацистская Германия и ее руководство шли навстречу неминуемой гибели. И документы эти являлись зловещим предзнаменованием, о чем говорили цифры и факты. Это не было пропагандой. Нас всех ожидало ужасное будущее. Германию могло спасти только чудо.

Над анатолийской долиной наступил уже рассвет, а я все сидел за зашторенными окнами, склонившись над документами. Поймут ли в далеком Берлине или даже в штаб-квартире фюрера суть, вытекавшую из этой информации к размышлению? Если да, то путь к спасению еще может быть найден.

Увы, я ошибался. Ответственные лица, признавшие в конце концов подлинность документов, тот факт, что никто не собирался ставить нам ловушку, не смогли или отказались увидеть всю полноту опасности, подстерегавшей страну. Они использовали материалы Цицерона только для споров между собой.

В Берлине даже торжествовали по поводу того, что у англичан были выкрадены столь секретные документы. В стратегическом же плане ценнейшая информация использована не была. Правда, специалисты по кодам все же нашли им применение.

Горько сознавать, что вся наша тяжелая и опасная работа и большое нервное напряжение пошли насмарку.

Примечание А. Даллеса

В техническом плане работа, проделанная простым слугой, совсем не специалистом в области фотографии, оказалась превосходной. Он пользовался обыкновенной «лейкой», с помощь которой тем не менее добился весьма качественных снимков.

В данной истории обошлось без стрельбы, никто не применял яд, никому не угрожала непосредственная опасность, естественно, кроме самого Цицерона. Никого не пришлось подкупать или шантажировать, как это нередко бывало во многих шпионских историях периода Второй мировой войны. Если оценить операцию Цицерона беспристрастно, ее можно считать почти безупречной. Да и англичане в конечном счете потеряли немного, поскольку немцы оказались не в состоянии воспользоваться полученными сведениями о мощи и планах противника.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт