Книга Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 онлайн - страница 5

Глава 5
Восстание

И потру нормандцы радостно поехали через луга и сады к Венозе, что неподалеку от Мельфи. Счастливые и довольные, они пустили коней вскачь, и горожане смотрели на этих неведомых всадников и дивились им и боялись их. И нормандцы вернулись с большой добычей и привезли ее в Мельфи… Оттуда они отправились в прекрасную Апулию, и то, что им нравилось, брали, а то, что не нравилось, оставляли…

И они сделали своим графом Вильгельма, сына Танкреда, человека мужественного на войне и наделенного всеми достоинствами; красивого, благородного и молодого.

Аматус, II

Когда вести о восстании достигли Константинополя, император Михаил угасал. Из-за его эпилепсии пришлось расположить трон таким образом, чтобы можно было задернуть пурпурные занавески в любой момент, если начнется неожиданный припадок. Свои последние силы император отдавал аскезе и благотворительности – в особенности приюту для раскаявшихся проституток, который он незадолго перед тем основал в столице. Его брат Орфанотропос, однако, действовал быстро и назначил катапаном способного молодого военачальника Михаила Дукеяна с приказом восстановить порядок в Апулии любой ценой. Дукеян сразу же отправился в путь и, собрав всех имевшихся в наличии людей, сумел к концу 1040 г. притушить, но не погасить полностью пламя бунта. Он был энергичным и изобретательным человеком и, если бы не одна ошибка, мог бы восстановить власть Византии. Но из-за своей ошибки он навсегда лишил Византию такой возможности.

Вскоре по прибытии новый катапан решил нанести визит в Сицилию – вероятно, для того, чтобы ускорить отправку греческих соединений, чья помощь срочно требовалась в Апулии. На обратном пути – а он, вероятно, плыл на корабле, направлявшемся в Салерно, – он встретил Ардуйна, который возвращался вместе с нормандцами ко двору Гвемара. С самого начала между Ардуйном и Михаилом установились прекрасные отношения. Ардуйн в совершенстве говорил по-гречески; он был опытным воином и мог привести с собой отряд нормандцев; его недавняя ссора с разжалованным Маниаком также свидетельствовала в его пользу. В результате катапан назначил Ардуйна, лангобарда, комендантом Мельфи, одной из главных горных крепостей на границе византийских владений.

Если бы Дукеян знал, что он делает! Его легковерие оказалось гибельным, но не стоит слишком осуждать его за это. В Мельфи требовался опытный и храбрый военачальник, а такого нелегко было найти среди итальянских греков. У Ардуйна имелся прекрасный послужной список, и в прошлом он доблестно сражался за дело Византии. Его отъезд с Сицилии нельзя было поставить ему в вину, естественно, что он не стал бы служить под началом Маниака после того, что произошло под Сиракузами. По языку и культуре он больше походил на грека, чем многие греки, а его лангобардское происхождение еще не давало повода сомневаться в его верности; лангобарды часто занимали высокие посты в Капитанате. Помимо всего прочего, положение было критическим, и Дукеян не мог слишком долго разбираться. Он не представлял себе, как жестоко его обманут.

О соображениях, которыми руководствовался Ардуйн, можно только догадываться. Честолюбие определенно играло главную роль. Он был лангобардом. Лангобарды бунтовали. Ему выпал шанс в этом поучаствовать, и он ухватился за него. Возможность командовать тремя сотнями бесстрашных нормандских рыцарей в победоносной военной кампании вскружила ему голову, и он знал, что эти рыцари, если дело будет для них стоящим, готовы вновь идти в бой под его командой. Его вмешательство в ход апулийского восстания могло оказаться решающим для судеб его соотечественников, томившихся под византийским игом. Кроме того, он еще не изжил обиду на Маниака и хотел отомстить грекам. Соответственно, оказавшись в Мельфи, он начал постепенно склонять местных жителей на свою сторону. Аматус пишет об этом с искренним восхищением:

«Он часто устраивал пиры, на которые приглашал на равных и благородных, и низкорожденных, предлагая им отборные мясные блюда; а пока они ели, говорил с ними по-доброму… сочувствуя тем горестям, которые им причиняли их греческие властители, и обидам, которые претерпели их жены… Ах, как хитроумно он настраивал знать и народ против тех, кто плохо с ними обращался!»

В марте 1041 г., заручившись поддержкой горожан, Ардуйн тайно отправился в Аверсу. Здесь с помощью Райнульфа он набрал три сотни нормандских воинов под командованием двенадцати вождей, в число которых входили Вильгельм и Дрого де Отвили. Его предложение было достаточно простым: он предоставляет нормандцам Мельфи в качестве опорного пункта, после чего лангобарды и нормандцы изгоняют греков из южной Италии раз и навсегда и делят освободившиеся земли поровну. Нормандцев не требовалось особо уговаривать, а увещевания Ардуйна, если Аматус передает их правильно, были на редкость искусны: он играл сперва на их гордости, затем – на их честолюбии, далее пробуждал в них презрение к врагу и под конец разжигал их алчность:

«Вы еще теснитесь на той земле, которую вам отвели, еще живете как мыши по щелям… настало время выступить, и я буду вашим вождем. Следуйте за мной. Я буду идти впереди, вы будете следовать за мной, и дайте мне сказать почему – потому что я поведу вас против мужчин, что подобны женщинам и живут в богатой и большой стране».

Комендант покинул свою крепость один под покровом ночи, а вернулся с армией. Жители Мельфи сперва заколебались, увидев их; но хорошо подвешенный язык Ардуйна убедил их, что эти люди принесут им освобождение. Горожане открыли ворота. Это было кардинальное решение. С этого дня Мельфи встал во главе мятежа. Этот город, укрепленный греками и почти неприступный благодаря своему местоположению, стал отличной горной базой. Оттуда нормандские рыцари, все еще разбойники в душе, могли совершать набеги и грабежи для собственного удовольствия; туда они могли возвращаться с добычей, уверенные в безопасности^[10].

Вскоре пала Веноза, затем Лавелло, затем Асколи. Катапан, жестоко виня себя в том, что произошло – хотя он еще не сознавал размеров катастрофы, – поспешно выступил из Бари со всеми наличными силами, и 16 марта в зоне его видимости оказался основной корпус нормандской армии, теперь пополнившейся большим количеством лангобардов. Войско бунтовщиков расположилось на берегу Оливенто, небольшой реки, протекающей около Венозы. Приказав своей армии остановиться, катапан послал гонца к ним, предложив выбор: или сегодня покинуть византийскую территорию мирно, или сражаться с его армией завтра.

Нормандцы слышали такие обращения и раньше, и у них имелся свой рецепт на этот случай. Пока вестник говорил, один из двенадцати вождей Гуго Тубо приблизился к лошади гонца и стал одобрительно ее похлопывать; когда гонец закончил, нормандец неожиданно повернулся и с такой силой ударил ее кулаком между глаз, что несчастное животное бездыханное свалилось на землю. После этого, как рассказывает Малатерра, гонец от ужаса упал в обморок; нормандцы с трудом привели его в чувство, дали ему новую лошадь, лучше прежней, и отправили его назад к катапану с известием, что они готовы драться.

Битва состоялась на следующее утро. Она закончилась полным поражением греков. Многие из них погибли, в том числе почти все варяги, которых Дукеян взял с собой из Бари; но еще больше людей утонуло при попытке пересечь разлившуюся реку Оливенто. Катапану пришлось отступить. Прежде чем встретиться с нормандцами в новом сражении, требовалось серьезно пополнить войско.

Вновь отряды вербовщиков рыскали по городам и селам Апулии. Они передвигались быстро, и к началу мая их работа была завершена. На сей раз враждующие армии сошлись на берегах Офанто, в Монтемаджоре, на том самом поле Канн, где греки, лангобарды и нормандцы проливали кровь двадцать три года тому назад. Хотя диспозиция была схожей, результат радикально отличался. Нормандцы по– прежнему уступали противникам в численности, но теперь поле битвы осталось за ними. Их войском командовал Вильгельм де Отвиль Железная Рука. Он страдал от сильной лихорадки и не собирался принимать участие в битве, а наблюдал за ходом сражения с ближнего холма. В какой– то момент соблазн стал слишком велик: соскочив с носилок, он бросился вниз по склону в гущу битвы и привел своих воинов к победе.

Вести об этих двух поражениях неприятно потрясли Константинополь. Дукеяна перевели в Сицилию, где ему поручили неблагодарную миссию по спасению остатков сицилийской экспедиции; на посту катапана его сменил другой Боиоаннес, сын великого катапана Василия. Но, если и существовали какие-то надежды, что этот молодой человек унаследовал блестящие способности своего отца, они скоро развеялись. Новый катапан не привел с собой подкрепления, поэтому справедливо решил избегать прямых военных столкновений с мятежниками, а осадить их в Мельфи. Покинув город прежде, чем подошла греческая армия, нормандцы и лангобарды разбили лагерь в Монте-Сироколо близ Монтепелозо. Здесь 3 сентября 1041 г. они в третий раз разбили незадачливых византийцев и взяли в плен катапана. Боиоаннеса передали в руки Атенульфа, брата правящего герцога Беневенто, который незадолго до того взял на себя формальное руководство восстанием. Катапана привязали к лошади и триумфально провезли по улицам города. Три победы лангобардов окончательно подорвали авторитет византийцев в Апулии; Бари, Монополи, Джовинаццо, Матера встали на сторону мятежников. Пожар бунта разгорался.

Но теперь возникли разногласия. Лангобарды в Апулии не были готовы к тому, чтобы ими командовал Ардуйн, а также к тому, чтобы принять, пусть даже как формального руководителя, бесцветного Атенульфа Беневенто; они подозревали, и не без оснований, что тот и другой являются игрушками в руках нормандцев. Их настроения разделял Гвемар, с 1038 г. князь Капуи и Салерно и, безусловно, самый могущественный из лангобардских правителей. Его до глубины души возмутил тот факт, что предводителем восстания избрали Атенульфа. Похожий раскол произошел и среди нормандцев. Маленькая колония, обосновавшаяся в Трое двадцать лет назад, теперь, как и колония в Аверсе, разрослась и укрепилась, и ее предводители не понимали, с какой стати они должны слушать этих выскочек из Мельфи. Апулийские нормандцы присоединились к своим соседям – лангобардам и потребовали передать руководство восстанием молодому Аргирусу, который, кроме всего прочего, был зачинщиком бунта и, как сын Мелуса, больше подходил на эту роль, нежели любой из беневентских герцогов… Напрасно Ардуйн или кто-то из его сторонников указывали, что это они, а не апулийцы приняли на себя основной удар; почва была выбита у них из-под ног самим Атенульфом, который, как выяснилось, отправил Боиоаннеса назад к грекам, а выплаченный за него выкуп взял себе. Пристыженная фракция Мельфи капитулировала. В феврале 1042 г. апулийские нормандцы и лангобарды провозгласили своим королем Аргируса и короновали его в церкви Святого Аполлинария в Бари.

История соперничества между Аргирусом и Атенульфом ясно свидетельствует о том, что, как бы ни настаивали на этом нормандские хронисты, в этот период вопрос о захвате власти самими нормандцами еще не стоял; речь шла о восстании лангобардов против византийцев, и именно так расценивались всеми происходящие события. Возможность избрать нормандца в качестве предводителя мятежа даже не рассматривалась, поскольку теоретически нормандцы были наемниками, сражавшимися за земли, но не за политическое главенство. Однако все было не так просто. Начиная примерно с 1040 г. общее отношение к нормандцам начало меняться. Авторитет нормандцев теперь держался не только на их воинских умениях; с их взглядами считались – и не только при решении вопросов, связанных со стратегией и военным делом, и они сами принимали решения, которые влияли не только на их собственное положение, но и на будущее всего полуострова. Они утвердились в Италии, а их отношение к этой стране стало почти собственническим. Будущее рисовалось им все более ясно, и они, казалось, ждали только вождя, который объединит их стремления и воплотит в действие.

Такой вождь не замедлил появиться.

Ссоры между лангобардами и нормандцами не идут ни в какое сравнение с событиями, происходившими в это время в Константинополе. 10 декабря 1041 г. Михаил IV умер. Орфанотропос был наготове. Следуя своей навязчивой идее, что его семья должна занять императорский трон, он уже уговорил Зою признать его племянника – сына адмирала Стефана – своим предполагаемым наследником. Здесь, однако, он просчитался. Михаил V, прозванный Калафат, Конопатчик, из-за прежней профессии его отца, едва получив власть, отправил дядю, которому всем был обязан, в отдаленную ссылку. Спустя несколько недель пришел черед самой Зои; старую императрицу побрили налысо и отправили оканчивать свои дни на одном из островов Мраморного моря. Изгнание Орфанотропоса никого не огорчило, но Зоя была помазанной императрицей великой македонской династии, и весть о ее ссылке вызвала в столице страшные беспорядки. Когда Михаил появился в императорском ложе на ипподроме, его забросали стрелами и камнями, а через несколько часов толпа направилась к дворцу. Зою спешно возвратили, она появилась на балконе и предстала перед подданными, но было поздно. Горожане, поддерживаемые церковью и аристократией, не желали больше терпеть правление пафлагонских выскочек. Младшая сестра Зои Феодора, которую заставили принять постриг и которая много лет вела жизнь затворницы, была в знак протеста привезена из своего дома в Святую Софию и провозглашена императрицей; а Михаила, спрятавшегося в монастыре Студиона, нашли, вывели на городскую площадь и ослепили. Так Зоя и Феодора, всей душой ненавидевшие друг друга и явно неспособные к государственной деятельности, стали соправительницами Византийской империи.

Насильственно созданный тандем просуществовал недолго. Как позже писал Михаил Пселл, хорошо ее знавший, Зоя предпочла бы видеть на троне помощника конюха, нежели делить власть с сестрой; в течение двух месяцев она, хотя ей уже было шестьдесят четыре, с небывалым рвением искала себе третьего мужа и в итоге бросилась в объятия Константина Мономаха. Несчастная Феодора с радостью уступила свою часть трона этому покладистому и привлекательному повесе, коронованному под именем Константина IX. Кроме того, за исчезновением из столицы последнего из ужасной семьи Орфанотропосов немедленно последовало освобождение Маниака. Вновь обретя царственную милость, он немедленно получил должность катапана и отправился в Италию, дабы исправить сложившееся там бедственное положение. В пределах месяца после свержения Михаила V Маниак высадился в Таранто и обнаружил, что, за исключением Трани, вся Апулия к северу от линии Таранто – Бриндизи признала власть Аргируса.

Ужасное лето 1042 г. надолго запомнилось в Апулии. Маниак двигался маршем вдоль берега, величественный в своем гневе, сжигая города, убивая их жителей, мужчин и женщин, стариков и детей, монахов и монахинь. Некоторых повесили на деревьях, других, в том числе детей, сожгли заживо. Монополи, Матера, Джовинаццо (или то, что от них осталось) сдались и просили о пощаде.

Таким манером византийцы могли отвоевать всю Капитанату, но их опять подвела их собственная испорченность. Константин Мономах завел себе любовницу, брат которой, Роман Склерос, когда-то раньше соблазнил жену Маниака. С этого началась их вражда, и, когда Константин взошел на трон, Склеросу не составило труда организовать отставку катапана. Второй раз менее чем за два года Маниак пал жертвой дворцовых интриг, и на сей раз он не пожелал подчиняться. Отказавшись признать Константина, он любезно позволил своей армии провозгласить себя императором. Своего преемника на посту катапана он захватил сразу по прибытии его в Италию, набил ему уши, нос и рот навозом и замучил его до смерти, а затем, предоставив Капитанату ее судьбе, спешно пересек Адриатику (согласно Вильгельму из Апулии, он пытался усмирить бурное море человеческой жертвой). Двигаясь на Фессалонику, он встретил и разбил императорскую армию в Острово в Болгарии, но пал смертельно раненный на исходе победоносной битвы. Его голову отвезли в Константинополь и выставили на ипподроме. Это был, возможно, не самый неуместный конец для его славной, бурной и злосчастной жизни.

Тем временем лангобарды, как всегда при поддержке нормандцев, продолжали сражаться. К моменту второй отставки Маниака они осаждали Трани, единственный город в северной Апулии, который при всех перипетиях хранил верность Византии. Имея в своем распоряжении огромные деревянные осадные машины, самые большие, которые когда– либо видели в южной Италии, они не сомневались, что скоро заставят город сдаться. Так бы в действительности и произошло, но их постиг горький и неожиданный удар. Аргирус, их избранный предводитель, сын уважаемого Мелуса, живое воплощение ломбардской национальной идеи, перешел на сторону врага. Прежде чем это сделать, он поджег самую большую осадную башню, и его прежним соратникам ничего не оставалось, кроме как уйти из-под стен Трани в обиде и замешательстве.

Дезертирство Аргируса трудно объяснить. Определенно, он получил крупные взятки от греков; злополучный преемник Маниака привез ему письмо от Константина с обещаниями богатства и высокого титула в обмен на возвращение в подданство империи. Но почему он принял эти предложения? Аргирус жил, сражался и сидел в темнице за свои убеждения; его честность и искренность не вызывали сомнений, как и его патриотизм. После отставки Маниака шансы ломбардов на успех были велики как никогда, и в качестве избранного предводителя восстания он мог получить много больше, чем предлагал Константин IX. Должно быть, существовали другие причины, о которых мы ничего не знаем. Возможно, он понял, что нормандцы представляют для лангобардов большую угрозу, чем греки. Нам остается только гадать и радоваться тому, что Мелусу, спящему под прекрасным надгробием в Бамберге, не довелось узнать о позорном деянии его сына.

Восставшие вновь оказались без предводителя. Из двух лангобардов, казалось бы подходивших на эту роль, один был замечен в злоупотреблениях, а второй совершил предательство; среди их деморализованных соотечественников больше не нашлось кандидатур нужного масштаба. Нормандцы, уставшие от двурушничества своих союзников, теперь решили избрать собственного вождя. Со времен побед в Сиракузах, Монтемаджоре и Монтепелозо на это место имелся явный претендент – Вильгельм Железная Рука; и вот в сентябре 1042 г. старший сын Танкреда де Отвиля был объявлен предводителем всех нормандцев в Апулии с титулом графа.

Но графы в те феодальные времена не могли существовать сами по себе. Им надлежало быть одним из звеньев в длинной цепи вассальных зависимостей, которая связывала императора через князей, герцогов и младших баронов с самым последним из крестьян. Вильгельм потому должен был найти себе сюзерена.

Сюзерен отыскался быстро: Гвемар из Салерно, который теперь желал присоединиться к восстанию, охотно согласился на предложение Вильгельма. В конце 1042 г. он отправился с Райнульфом из Аверсы в Мельфи, и там собравшиеся нормандцы провозгласили его герцогом Апулии и Калабрии. Отдав Вильгельму в залог дружбы в жены свою племянницу, дочь герцога Ги из Сорренто, Гвемар затем разделил между двенадцатью вождями все земли, завоеванные и те, что будут завоеваны в будущем. Таким образом герцог и нормандцы открыто объявили – борьба продолжится до тех пор, пока последний грек не будет изгнан с полуострова. Тем временем Вильгельм Железная Рука, утвержденный графом Апулийским при сюзеренитете Гвемара с правом основывать новые баронства по мере того, как будут завоеваны новые земли, взял себе в личное владение Асколи; его брат Дрого получил Венозу, а Райнульфу из Аверсы, не входившему в число двенадцати вождей, но слишком могущественному, чтобы его игнорировать, были переданы Сипонто и часть горы Гаргано. Сам Мельфи остался в общем владении всех нормандских предводителей в качестве их главной штаб-квартиры в Апулии и, по словам Гиббона, «столицы и оплота республики».

Весь облик южной Италии претерпел кардинальные изменения. С этих пор мы ничего не слышим о лангобардском патриотизме. В число подданных Гвемара, герцога Апулии и Калабрии, входили на равных и греки и лангобарды; в то время как в «освобожденной» Апулии реальная власть принадлежала исключительно нормандцам, их дерзания были утверждены в Мельфи, и они не собирались ни с кем делиться своими землями. Таким образом, нормандцы укрепились в Апулии даже прочнее, чем в Кампании, и намеревались там остаться. А что же стало с Ардуйном? В конце концов это он привел нормандцев в Апулию, предоставил им Мельфи и больше чем кто-либо другой содействовал их успеху. По условиям договора с нормандскими предводителями в Аверсе земли должны были делиться поровну между Ардуйном и ими. Из ранних источников только Аматус – без всяких пояснений – утверждает, что нормандцы сдержали слово. Ни в одной хронике о нем более не упоминается. Возможно, он умер, погиб в одной из первых битв и пал жертвой яростного гнева Маниака. Возможно, его, как и Аргируса, перекупили греки, но, скорее всего, нормандцы, опасаясь, что его присутствие будет создавать постоянный соблазн для патриотически настроенных лангобардов, просто выбросили его из своей жизни, как старый плащ, который сослужил службу и больше не нужен.