Книга Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 онлайн - страница 6

Глава 6
Новые поселенцы

Его прозвали Гвискар, ибо в лукавстве не могли сравниться с ним ни мудрый Цицерон, ни хитрый Улисс.

Вильгельм из Апулии, кн. II

По мере того как сила нормандцев в Италии росла и новости об их триумфах достигали Франции, все новые рыцари хотели последовать их примеру. В 1046 г., примерно через три года после собрания в Мельфи, два молодых человека появились в южной Италии с разницей примерно в два месяца. И тому и другому предстояло на свой лад достичь величия; оба основали династии; и одному из них суждено было потрясти самые основы христианского мира, подчинить одного из могущественных римских пап и заставить императоров Запада и Востока содрогаться от одного звука его имени. Это были Ричард, сын Асклетина, позже ставший князем Капуи, и Роберт де Отвиль, вскоре завоевавший прозвище Гвискар Хитрец^[11].

Оба изначально имели некоторые преимущества перед своими сотоварищами. Ричард был племянником Райнульфа из Аверсы. Его отец, младший брат Райнульфа Асклетин, получил в Мельфи титул графа Ачеренцо. Старший брат Ричарда, которого звали, как и отца, Асклетин, был одним из самых прославленных соратников Райнульфа и, когда Райнульф умер в 1045 г., некоторое время правил в Аверсе – до собственной смерти, последовавший через несколько месяцев. Ричард вырос в Нормандии, но, вступая на итальянскую землю в сопровождении внушительного отряда из сорока рыцарей, он не сомневался, что его ждет большое будущее, и надежда его не обманула. Аматус, может быть вспоминая о богатых пожертвованиях, которые Ричард позже делал его родному монастырю, оставил такое его описание: «В это время приехал Ричард, сын Асклетина, хорошо сложенный и статный, молодой, со свежим лицом и весь лучащийся красотой, так что все, кто его видел, не могли не полюбить его. Вместе с ним прибыло множество рыцарей и слуг. Он имел обыкновение ездить на низкорослых лошадках, так что его ноги почти касались земли»^[12].

Роберт путешествовал один. Родившийся в 1016 г. шестой сын Танкреда, старший в его втором браке, он не имел возможности набрать себе воинов, рассчитывал только на щедрость сводных братьев. К несчастью для него, Вильгельм Железная Рука умер перед самым его приездом. Однако Вильгельму наследовал в качестве графа Апулии его брат Дрого, так у что Роберта были неплохие перспективы. На самом деле, как он вскоре понял, его твердая рука и гибкий ум, благодаря которому он заслужил свое прозвище, сослужили ему лучшую службу, чем все семейные связи.

Хронисты того времени оставили много описаний этого необыкновенного человека, «белокурого, голубоглазого великана, который был наверное, лучшим воином и государственным деятелем своей эпохи». Наиболее интересный его портрет рисует Анна Комнин, чей отец Алексей Комнин впоследствии занял имперский трон в Константинополе и вынужден был защищать город от наступающих армий Роберта. Следует помнить, что Анна писала через много лет после излагаемых нами сейчас событий, когда Гвискар достиг вершины власти, но был уже совсем не молод. В ее описании восхитительно сочетается презрение «рожденной в пурпуре» к выскочке, ненависть любящей дочери к злейшему врагу ее отца, преклонение умного и проницательного наблюдателя перед бесспорно великим человеком и толика сексуального влечения, которому Анна всю жизнь глубоко и не стыдясь поддавалась:

«Этот Роберт был нормандец по происхождению, незнатного рода и тиранического темперамента, наделенный лукавым и острым умом, храбрым в битве, искусный в умении отнимать богатство и собственность у магнатов и очень целеустремленный, ибо он никогда не допускал, чтобы обстоятельства помешали ему исполнить свое желание. Ростом он превосходил самых высоких людей, лицо его было румяное, волосы льняные, его глаза сверкали огнем; он был широк в плечах и в кости, плотного сложения там, где от природы это необходимо, и отточенно изящен там, где крепость сложения менее нужна. Этот человек был удивительно гармонично сложен с ног до головы, как я слышала от многих. Гомер говорит об Ахилле, что, когда тот кричал, слушателям казалось, что множество людей кричат в ужасе, но крик этого человека, говорят, обращал в бегство тысячи воинов. Столь щедро одаренный фортуной, телесно и духовно, он от природы неукротим и не подчиняется никому на свете. Считается, что могучие натуры всегда таковы, даже если происхождение их не слишком благородно»^[13].

Двое молодых авантюристов нашли свою новую родину в состоянии беспрецедентного, даже по меркам средневековой Италии, политического хаоса. В Апулии шла война между нормандцами из Мельфи – которые, несмотря на формальный вассалитет по отношению к Гвемару, откровенно дрались за новые территории – и византийцами, обосновавшимися в Бари. Она то вспыхивала, то затихала без особых результатов и теперь охватила также греческую Калабрию. Перебежчик Агирус, который вскоре после своего предательства был назначен катапаном (единственным удовлетворительным объяснением служит то, что должность входила в состав взятки), за три года столь же решительно и умело боролся за греческое дело, как некогда боролся за лангобардскую независимость. Власть Византии в Италии была теперь повсюду в серьезной опасности, и греков везде теснили, но благодаря Аргирусу продвижение нормандцев шло очень медленно и обходилось дорого. На западе царило еще большее смятение. Император Михаил, решив наказать Гвемара за участие в восстании, незадолго до своего свержения выпустил Пандульфа Капуанского из тюрьмы. В начале 1042 г. старый Волк возвратился в гневе в Италию: он жаждал крови Гвемара и стремился доказать всем, что его клыки по-прежнему остры. Он умудрился привлечь на свою сторону некоторых старых соратников, но ни у него, ни у Гвемара не хватало сил, чтобы одержать окончательную победу.

В июне 1045 г. умер Райнульф из Аверсы. Нормандская экспансия в Италии была изначально его личным предприятием; природная проницательность помогла ему осознать масштабы того, что может быть достигнуто, а политическая мудрость и гибкость Райнульфа подвели его наиболее упорных соотечественников вплотную к реализации этого замысла. Хотя он без колебаний менял «хозяев», если того требовали интересы нормандцев, Гвемару он служил верой и правдой девять лет и оставался его верным вассалом до самой смерти. Несколько месяцев спустя, когда его преемник Асклетин безвременно последовал за ним в могилу, краткая и незначащая ссора по поводу наследника привела к тому, что нормандцы разорвали союз с князем Салерно и перешли на сторону Пандульфа; но в 1046 г. Гвемар утвердил Дрого де Отвиля в качестве графа Апулии и отдал ему руку своей дочери; Дрого стал посредником между Аверсой и Салерно; и прежнее согласие было восстановлено.

Но, даже став союзниками Гвемара, нормандцы не желали – и более того, не могли посвятить все силы борьбе с Пандульфом. У них имелись собственные более важные дела. В течение нескольких лет многие крупные и доходные замки и имения, принадлежавшие Монте-Кассино, находились в руках нормандцев: некоторые были незаконно получены от Пандульфа в награду за поддержку, другие переданы самим монастырем в надежде на то, что нормандцы впредь станут защищать их от врагов. В обоих случаях результаты оказались разрушительными. Нормандцы никогда не были желанными соседями; в качестве держателей монастырских земель они использовали свои владения как военные базы, покидая их только для того, чтобы разграбить окрестные поселения. На многие мили вокруг Монте-Кассино не осталось ни усадьбы, ни виноградника, ни двора, избежавшего их налетов, вся округа была истерзана и разорена. В какой-то момент ситуация накалилась настолько, что настоятель, прежде взывавший безуспешно к Гвемару, решил отправиться в Германию и пожаловаться самому императору. Он, без сомнения, сделал бы это, если б не попал в кораблекрушение в Остии. С возвращением Пандульфа дела пошли еще хуже: более чем когда-либо монахи желали приструнить этих нормандских разбойников в ожидании новых атак прежнего своего врага.

Тогда нормандцы впервые узнали, каково быть в роли проигравших. Монахи, крестьяне, жители городов и деревень открыто прибегали к насилию. Они были в отчаянии и не выбирали средств. Аматус рассказывает, как молодой нормандский барон по имени Родольф пришел однажды в монастырь с группой своих соратников. Они вошли в церковь помолиться, оставив, как требовал обычай, мечи за дверьми. Не успели они этого сделать, как монастырские слуги захватили оружие и лошадей, заперли двери церкви и начали что есть мочи звонить в колокола. Решив, что на монастырь напали, все, кто слышал отчаянный звон, поспешили на помощь, распахнули двери часовни и набросились на изумленных нормандцев, у которых при себе были только короткие кинжалы. Они сражались храбро, но вскоре, увидев, что надежды нет, сдались и просили пощадить их из уважения к дому Господа, но толпа не вняла их мольбам. Когда появились монахи, в живых оставался только Родольф, а пятнадцать его спутников лежали мертвыми на церковном полу. С этого дня нормандцы, жившие в окрестностях Монте-Кассино, стали доставлять меньше хлопот, хотя говорили, что Гвемар с трудом удержал рыцарей из Аверсы, желавших отомстить за своих соотечественников, от нападения на монастырь.

 
Женщина Суламита^[14]
Имела трех мужей.
Король Генрих,
Наместник Всемогущего,
Разрушь этот брак,
Тройственный и сомнительный.
 

Послание Випрехта Отшельника Генриху III

Во времена, о которых мы рассказываем, сам институт папства в Риме переживал упадок, сравнимого с которым он не знал ни до, ни после. Трое людей крутились вокруг престола святого Петра, и никто не мог сказать, на чьей голове, собственно, надета тиара. Бенедикт IX, племянник Бенедикта VIII и Иоанна XIX, унаследовал кафедру после своих дядей в 1033 г. в результате массового подкупа. Некоторые утверждают, что к моменту избрания ему едва исполнилось двенадцать лет, другие источники это опровергают; определенно он был страшным распутником. Про его успех женщин говорили столько, что его вообще стали подозревать в колдовстве; в Риме его настолько презирали, что в 1044 г. горожане, которые однажды уже пытались убить его в алтаре, с собаками выгнали его из города и заставили отречься. Его место занял ставленник рода Кресченти, Сильвестр III. Меньше чем через два месяца Бенедикт сумел изгнать Сильвестра и вернуться на престол святого Петра, но ненадолго. Его дебоши были чересчур шокирующими даже для Рима XI в.; кроме того, он подумывал о женитьбе. В результате Бенедикт отрекся снова, на этот раз в пользу своего крестного отца Иоанна Грациана, который под именем Григория VI взялся со всем рвением за восстановление авторитета папства и церкви. На какое-то время дела пошли лучше; но вскоре Бенедикт, чьи женитьба расстроилась из-за понятного недовольства предполагаемого тестя, снова занял папскую кафедру, а Григорий, чьи выборы, при всех его реформистских устремлениях, сильно попахивали симонией, не посмел этому сопротивляться. Римские клирики, у которых теперь оказалось три папы (один в соборе Святого Петра, другой в Латеранском дворце и третий в церкви Святой Марии Маджиоре), обратились в отчаянии к Генриху III, королю Германии, сыну и наследнику императора Конрада.

Генриху было двадцать два года, когда Конрад умер в 1039 г., но он с детства готовился вступить на трон и был королем Германии с одиннадцатилетнего возраста. Он был серьезным и совестливым молодым человеком, ясно понимавшим свою ответственность как христианского правителя, и рассматривал грязные дрязги в Риме как оскорбление всему христианскому миру. Соответственно, осенью 1046 г. он отправился в Италию, где на двух отдельных синодах в Риме и Сутри все три соперничающих папы были низложены. На их место он назначил своего друга и земляка Судгера, епископа из Бамберга, который под именем Климента II короновал в день Рождества Генриха и его вторую жену Агнессу из Пуату^[15] как властителей империи. Затем новоиспеченный император и новоиспеченный папа продолжили свое путешествие на юг.

Самый важный вопрос, который следовало уладить, касался будущего Капуи. 3 февраля 1047 г. Генрих собрал совет с участием Гвемара, Пандульфа, Дрого де Отвиля и Райнульфа II Триканокта, племянника старого Райнульфа, который был избран графом Аверсы. Возвышение Гвемара с некоторого времени стало вызывать беспокойство империи, и нет ничего особенно удивительного в том, что (особенно после того, как изрядная сумма денег перешла из одних рук в другие) Генрих вернул Капую торжествующему Пандульфу. Гнев князя Салерно, который правил в Капуе в течение девяти лет, также можно понять; и борьба, которую с таким трудом удалось приостановить, разгорелась вновь.

Другой важный результат встречи в Капуе не улучшил настроение Гвемара. С точки зрения империи его собственный титул и положение нормандцев были в равной степени незаконны. Его титул «герцог Апулии и Калабрии» был дан ему нормандцами и послужил тем единственным основанием, на котором он даровал Дрого и остальным их титулы и владения. Ни одна из сторон не имела никаких обоснований своего положения, кроме согласия другой стороны. Теперь Генриху предстояло привести ситуацию в соответствие с принятыми нормами. Он предоставил Дрого имперскую инвеституру в качестве «герцога Италии и графа нормандцев всей Апулии и Калабрии» и официально подтвердил права Райнульфа в его графстве Аверса. Гвемар, возможно, сохранил свой суверенитет, хотя и это точно неизвестно; но его герцогство было у него отнято, и он больше не использовал этого титула.

Далее император отправился в Беневенто, где его ждал неприятный сюрприз. Горожане закрыли ворота и отказались его впустить. Уже несколько лет – после замены Атенульфа Аргирусом на месте предводителя ломбардского восстания – Беневенто был в плохих отношениях с нормандцами и Гвемаром; кроме того, его жители чувствовали за собой вину, поскольку они крайне нелюбезно приняли тещу Генриха, возвращавшуюся из паломничества на Монте– Гаргано. Генрих не мог тратить время на осаду, его присутствие требовалось в Германии. Без лишних слов он передал герцогство Дрого и Райнульфу и приказал послушному Клименту отлучить непокорных горожан от церкви. Затем Генрих и Климент направились на север, предоставив нормандцам разбираться с Беневенто, как они сочтут нужным.

Во всех этих смутах Роберт и Ричард нашли применение своим мечам. Роберта при дворе его сводного брата поначалу встретили прохладно. Дрого был готов принять его в число своих воинов на равных с остальными молодыми нормандскими рыцарями, но он отказался дать ему титул или земли. Свободных земель в Апулии было не так много, как желающих их получить; должно быть, многие нормандские предводители, проведшие годы и годы в военных кампаниях, еще ждали обещанных владений, по их мнению честно заслуженных, которые из-за упорного сопротивления византийцев до сих пор оставались во вражеских руках. Единокровный брат Дрого Хэмфри и тот получил графство в Лавелло, только в 1045 г., после смерти предыдущего владельца; обделить кого-либо ради Роберта, молодого, неопытного и непроверенного, означало вызвать бунт. Разгневанный, Роберт отправился на поиски тех, кто оценит его по заслугам. Он сражался под разными знаменами в бесконечных стычках, заполнявших жизнь мелких феодалов того времени, пока в 1048 г. не присоединился к Пандульфу Капуанскому, который, несмотря на свои шестьдесят два года, вел яростную войну со своим старым врагом Гвемаром и, как обычно, истязал всех, кто попадал во все расширяющийся круг его влияния.

Роберт, безусловно, многому научился от Пандульфа, но служба его оказалась недолгой. Прав или нет Аматус в предположении, что они расстались после того, как Пандульф отказался отдать Роберту свою дочь и один из замков, мы не знаем. Но проблема представляет чисто академический интерес, поскольку в 1049 г. настал день, которого так долго ждали и так пламенно желали во всей Кампании. 19 февраля Пандульф Капуанский умер. Французский историк^[16] пишет, что: «Если мы даже сделаем скидку на преувеличения и легендарные детали (в хрониках Монте-Кассино), по справедливости следует признать, что из всех гнусных разбойников одиннадцатого века Пандульф был самым коварным». С этим утверждением нельзя не согласиться. Только один раз Волк из Абруццо вновь появляется на страницах хроник: другой автор из Монте-Кассино, Лев из Остии, живший несколько позднее, рассказывает, как через некоторое время после смерти Пандульфа его призрак увидел в лесу некий Пифагор, паж герцога Неаполитанского. Возвращаясь один после охоты со своим господином, Пифагор встретил двух монахов очень почтенной наружности, которые провели к пруду, «самому грязному и ужасному на вид». Здесь они нашли Пандульфа, «недавно умершего, стоящего в пруду, скованного железными цепями и тонущего в грязи, так что над водой торчала только голова. Тем временем два очень черных духа, сплетя веревки из виноградных лоз, обвязали их вокруг шеи несчастного и стали макать его в пруд, а затем вытаскивать обратно»^[17]. Образ, достойный Данте, хотя Лев из Остии писал за два столетия до того, как появился «Ад». Наказание, приготовленное для Пандульфа, было безусловно неприятным, но вполне заслуженным.

Роберт вернулся к Дрого, чтобы в ответ на новую просьбу получить очередной отказ. Дрого недавно вернулся из военного похода в Калабрию, где он оставил множество гарнизонов для охраны перевалов. Стремясь избавиться от своего настырного сводного брата, он назначил Роберта командиром одного из соединений – расквартированного в Скрибле около Козенцы. Калабрия была бесплодной страной, гористой, враждебной и явно непривлекательной. До того как Гвемар и Вильгельм Железная Рука возвели замок в Сквиллаче, нормандцы и лангобарды вовсе ею не интересовались. Формально она еще входила в состав Византийской империи, к которой те же жители, которые обладали какими-то политическими самосознанием – главным образом василианские монахи^[18] и их ученики – теоретически хранили верность; но власть византийцев слабела по всей Италии, и Калабрия, при всей ее мрачности, казалось, предоставляла больше возможностей для честолюбивого молодого человека, чем Кампания или Апулия. Роберт согласился.

Скрибла была ужасной дырой. В этой крепости, расположенной в жаркой, душной и малярийной долине Крати, трудно было рассчитывать на долгую жизнь, не говоря уж о материальном благополучии. Роберт с группой соратников вскоре ее покинули и – по старой доброй нормандской традиции – устроили себе разбойничье логово на более здоровой и менее доступной возвышенности Сан– Марко-Арджентано. Даже там им приходилось нелегко. Ближайшие города в основном группировались на побережье и после многочисленных сарацинских рейдов были слишком хорошо укреплены, чтобы Роберт и его спутники могли до них добраться. Оставалось только грабить сельские угодья. Разбросанные по округе усадьбы, монастыри и немногочисленные византийские поселения страдали по очереди, но и нормандцам приходилось не сладко. Аматус очень образно сравнивает их с народом израилевым, скитавшимся в пустыне, и пишет, что Роберт, вновь встретившись с Дрого, «признался в своей бедности, и то, что говорили его губы, подтверждала его наружность, ибо он был чрезвычайно худ».

Такая жизнь, однако, стала отличным испытанием для его ума, и именно в те времена Роберт получил прозвище, которое носил всю оставшуюся жизнь. Хронисты рассказывают множество историй о его надувательствах; все эти трюки свидетельствуют о его изобретательности, но не улучшают его репутации. Наверное, самую восхитительную, хотя, возможно, вымышленную историю записал Вильгельм из Апулии. Некий горный монастырь (возможно, Мальвито около горы Парета) очень понравился Гвискару тем, что располагался на вершине и казался практически неприступным. Однажды мрачная похоронная процессия остановилась у ворот монастыря; нормандцы несли покрытый тканью гроб и попросили настоятеля отслужить в часовне заупокойную мессу по их умершему соратнику. Их просьба была удовлетворена. Нормандцы, как положено, оставили оружие у входа, вошли в часовню и поставили гроб перед алтарем. Началась служба. Внезапно драпировки с гроба упали, «покойник» вскочил, и под ним оказалась груда мечей, а «безутешные друзья» схватили оружие и стали убивать изумленных монахов. Монастырь оказался в руках нормандцев – хотя Вильгельм из Апулии специально добавляет, что, водворившись там, Роберт позволил монахам жить в своих кельях.

Не стоит слишком доверять этому рассказу, поскольку подобные легенды, но относящиеся к другим персонажам, встречаются в разных вариантах в различных нормандских (и не только нормандских) источниках. Другая история, касающаяся некоего Петра, греческого правителя города Бизиньяно, подтверждается надежными свидетельствами и почти наверняка правдива. Однажды Роберт и Петр должны были встретиться для переговоров. Роберт, подъехав к назначенному месту, приказал своему эскорту остановиться и продолжал путь один. Петр, увидев это, сделал то же самое. Когда их кони поравнялись, Петр, приветствуя нормандца, слегка наклонился с седле. Роберт одним движением схватил его за шею и стащил на землю. Прежде чем греки успели прийти на помощь своему предводителю, Роберт отволок грека к ожидавшим наготове нормандцам, которые триумфально доставили Петра в Сан-Марко, а позже получили за него большой выкуп.

Анна Комнин рассказывает другую версию той же истории, но она спутала имена и посчитала, что жертвой Гвискара стал его тесть. Она добавляет от себя следующее характерное пояснение: «Когда тот оказался в его руках, он сначала выбил ему все зубы, требуя за каждый зуб крупный выкуп и спрашивая, где лежат деньги. Он не успокоился, пока не выбил их все».

Хотя Анна ошибается, упоминая тестя Роберта в качестве жертвы, Гвискар определенно заключил свой первый брак примерно в это время. Его женой стала некая Альберада, которая, как полагают, была тетей влиятельного апулийского барона Жирара из Буональберго, хотя в это время она, вероятно, едва вышла из детского возраста – Альберада, дважды овдовев, была еще жива семьдесят лет спустя, когда она сделала богатые пожертвования бенедиктинскому монастырю Ла-Кава около Салерно. В каком возрасте она умерла, мы не знаем, но в перестроенной церкви монастыря Пресвятой Троицы около Венозы до сих пор сохранилась ее могила.

В то время как Роберту приходилось полагаться только на свои храбрость и ум, Ричард успешно воплощал свои амбициозные планы. Первоначально в Аверсе его встретили еще более холодно, чем Роберта в Мельфи. Райнульф II считал, что присутствие брата его предшественника представляет угрозу его собственной позиции, и думал только о том, чтобы поскорее избавиться от этой обузы. Ричард, соответственно, направился на восток в горы и после недолгой службы Хэмфри де Отвилю нашел себе сотоварища в лице другого праздношатающегося барона, Саруля из Джензано. С помощью Саруля он, не вполне благовидными способами, смог добиться могущества, достаточного, чтобы бросить вызов Райнульфу, который был вынужден откупиться от него, предоставив ему земли его брата Асклетина. Затем он схватился с Дрого, но здесь ему не повезло: Дрого взял его в плен и бросил в тюрьму. Судьба Ричарда была теперь полностью в руках Дрого, и спасло молодого нормандца только то, что в 1048 г. Райнульф умер, а его сын Герман по малолетству не мог править сам. Первый регент, неизвестный барон по имени Беллебуш, не оправдал надежд, и тогда выбор пал на Ричарда. Он еще томился в темнице у Дрого, но Гвемар добился его освобождения. Согласно Аматусу, Гвемар затем одел его в шелка и доставил в Аверсу, где собравшиеся нормандцы, ко всеобщему удовольствию, провозгласили его графом. Сначала Ричард, судя по всему, правил от имени Германа, но по прошествии двух лет это имя перестает упоминаться. Похоже, по некоему молчаливому согласию хронисты набрасывают покров тайны на то, что случилось с мальчиком. Нам предоставляется делать свои выводы.