Книга Убийство на скорую руку онлайн

Эту загадочную историю о странных незнакомцах до сих пор помнят на узкой прибрежной полоске Сассекса, где сад большой и тихой гостиницы «Майский шест и гирлянда» смотрит прямо на море. В тот солнечный денек в гостиницу зашли два несуразных субъекта. Один из них был заметен издалека хотя бы тем, что носил блестевший на солнце зеленый тюрбан, водруженный над загорелым лицом с черной бородой. Другой выглядел еще более нелепо: желтоусый, с львиной гривой волос соломенного цвета, он носил мягкую черную шляпу священника. Его довольно часто видели проповедующим на пляже или дирижирующим деревянной палочкой на выступлениях хора общества трезвости; впрочем, он действительно никогда не входил в бар при гостинице. Прибытие этих необычных попутчиков было кульминацией истории, но не ее началом, поэтому ради того, чтобы тайное стало более или менее явным, лучше вернемся к началу.

За полчаса до того, как два примечательных субъекта вошли в гостиницу, где были замечены всеми, два других очень незаметных человека появились там же, оставшись совершенно незамеченными. Один из них был крупным мужчиной, привлекательным на тяжеловесный манер, но умевшим сливаться с окружающим, становясь частью фона. Лишь тщательный осмотр его обуви мог бы подсказать, что это полицейский инспектор в штатском, причем одетый весьма непритязательно. Другой, невзрачный коротышка, был облачен в поношенный наряд католического священника, но его никто не видел проповедующим на пляже.

Эти путники тоже оказались в просторной курительной комнате с баром по причине, определившей дальнейшие события этого трагического дня. Дело в том, что респектабельная гостиница под названием «Майский шест и гирлянда» находилась в состоянии ремонта. Те, кто любил ее в прошлом, были более склонны считать это надувательством или даже надругательством. Местный ворчун мистер Рэггли, эксцентричный пожилой джентльмен, потягивавший в углу вишневую наливку и цедивший ругательства, определенно придерживался такого мнения. Так или иначе, гостиницу тщательно избавляли от всех случайных признаков английского постоялого двора и деловито превращали – ярд за ярдом и комнату за комнатой – в нечто напоминающее безвкусные хоромы левантийского ростовщика из американского кинофильма. Иными словами, ее «отделывали», но единственная часть, где отделка была завершена и где посетители могли чувствовать себя удобно, представляла собой большую комнату, выходившую в прихожую. Ранее она носила почтенное название «трактир», а теперь загадочным образом стала «салуном», хотя по виду больше напоминала азиатскую кофейню. В новом убранстве преобладали восточные украшения: там, где раньше висели ружья, эстампы со сценами охоты и чучела рыб за стеклянными витринами, теперь красовались фестоны восточной драпировки, скимитары, кривые индийские сабли и ятаганы, словно владелец неосознанно готовился к появлению джентльмена в тюрбане. В действительности же немногочисленных посетителей приходилось препровождать в эту залу, потому что все остальные, более обжитые и уютные уголки гостиницы еще не были готовы к приему гостей. Возможно, поэтому даже редкие посетители не получали должного внимания, поскольку управляющий и его помощники были заняты другими хлопотами. Так или иначе, поначалу двум путешественникам пришлось некоторое время ждать в одиночестве.

Бар оказался совершенно пустым, и инспектор нетерпеливо звонил в колокольчик и стучал по стойке, но маленький священник опустился на скамейку и не выказывал никаких признаков спешки. Обернувшись, полисмен заметил, что лунообразное лицо его друга стало совершенно бесстрастным, как это иногда случалось; казалось, он пристально вглядывается в недавно украшенную стену через свои круглые очки.

– Могу предложить монетку за ваши мысли, – со вздохом сказал инспектор Гринвуд, отвернувшись от стойки, – раз уж никто не хочет брать мои монеты в обмен на другой товар. Похоже, это единственная комната во всем доме, где нет стремянок и ведер с побелкой, и здесь так пусто, что нет даже мальчишки-разносчика, который подал бы мне кружку пива.

– О, мои мысли не стоят ни пенса, не говоря уже о кружке пива, – ответил священник и протер очки. – Не знаю уж почему… но я думал о том, как легко здесь было бы совершить убийство.

– Как мило с вашей стороны, отец Браун, – добродушно произнес инспектор. – Вы видели больше убийств, чем положено любому священнику, а мы, бедные полицейские, коротаем время в ожидании хотя бы одного. Но почему вы решили… Ага, я вижу, вы рассматриваете все эти турецкие сабли и кинжалы на стене. Здесь много предметов, с помощью которых можно совершить убийство, если вы это имеете в виду. Но не больше, чем в любой обычной кухне: разделочный нож или кочерга тоже подойдут. Дело же не в орудии, а в намерении.

Отец Браун как будто собрался с разбегающимися мыслями и что-то промямлил в знак согласия.

– Убийство – это всегда просто, – продолжал инспектор Гринвуд. – На свете нет ничего проще. Я могу убить вас прямо сейчас с большей легкостью, чем достать выпивку в этом проклятом баре. Единственная трудность в совершении убийства – не выдать себя. Для нас беда в том, что убийцы очень застенчивы, а глупая скромность мешает им раскрывать свои шедевры. Они цепляются за навязчивую идею, что людей нужно убивать, не попадаясь на этом, даже в комнате, полной кинжалов. Иначе в любой лавке ножовщика было бы полно трупов. Кстати, это объясняет разновидность убийства, которое нельзя предотвратить, хотя вину все равно перекладывают на несчастных полицейских, которые что-то недоглядели. Когда безумец убивает короля или президента, это нельзя предотвратить. Нельзя заставить короля жить в угольном погребе или носить президента в стальной коробке. Любой, кто не прочь стать убийцей, может прикончить его. В этом безумец похож на мученика: он тоже не от мира сего. Настоящий фанатик всегда может убить любого, кого захочет.

Прежде чем священник успел ответить, в комнату ввалилась компания жизнерадостных коммивояжеров, резвящихся, словно стая дельфинов, и зычный бас крупного, сияющего здоровяка с такой же крупной и сияющей галстучной булавкой подействовал на управляющего, как свист хозяина на послушного пса. Он примчался с такой быстротой, на которую полицейский в штатском не мог и надеяться.

– Прошу прощения, мистер Джукс, – произнес управляющий с подобострастной улыбкой и откинул прядь густо лакированных волос, упавшую на лоб. – У нас сейчас не хватает рук, и мне приходится самому присматривать за всем.

Мистер Джукс был громогласен, но щедр: он заказал выпивку для всех, даже для почти раболепного управляющего. Мистер Джукс представлял очень известную и модную фирму, торгующую вином и крепкими напитками, и с полным основанием мог считать себя хозяином в таком месте. Он завел шумный монолог, объясняя управляющему, как нужно управлять гостиницей, а остальные прислушивались к его авторитетному мнению. Полисмен и священник устроились на низкой скамье за столиком в глубине зала, откуда наблюдали за событиями вплоть до того момента, когда инспектору пришлось самым решительным образом вмешаться в ход событий.

Вскоре, как уже упоминалось, в баре появились две поразительные фигуры, похожие на привидения: смуглый азиат в зеленом тюрбане и священник-нонконформист. Они были похожи на вестников злого рока, несущих беду. Свидетелем этого знамения стал молчаливый, но наблюдательный мальчик, последний час подметавший крыльцо, дабы не утруждать себя другими делами, толстый сумрачный бармен и дипломатичный, но рассеянный управляющий.

По утверждению скептиков, привидения имеют совершенно естественные причины. Человек с гривой соломенных волос в полуклерикальном облачении был известен в роли не только пляжного проповедника, но и современного пропагандиста. Это был не кто иной, как преподобный Дэвид Прайс-Джонс, чей широко известный лозунг гласил: «Трезвость и Очищение для Нашей Родины и Британцев во Всем Мире». Он имел репутацию превосходного оратора и организатора, одержимого идеей, которая уже давно должна была привлечь поборников трезвого образа жизни. В соответствии с этой идеей подлинные сторонники сухого закона должны были воздать должное пророку Мохаммеду, который, вероятно, был первым трезвенником на свете. Преподобный связался с лидерами мусульманской религиозной мысли и в конце концов убедил одного выдающегося исламского деятеля приехать в Англию и выступить с лекциями о мусульманском запрете на винопитие. (Одно из имен этого деятеля было Акбар, а остальное представляло собой непереводимое звукослияние с перечислением атрибутов Аллаха.) Никому из вновь пришедших определенно не приходилось раньше бывать в баре, но они попали сюда волею случая, предполагая, что зашли в добропорядочную чайную комнату, но были препровождены в недавно отделанный салун. Наверное, все было бы хорошо, если бы великий трезвенник в блаженном неведении не подошел к стойке бара и не попросил стакан молока.

Хотя коммивояжеры были людьми добродушными, они невольно застонали. По залу поползли шутливые шепотки вроде «держись подальше от дурака, который просит молока» и «лучше приведите ему корову». Однако величественный мистер Джукс, чье благосостояние в сочетании с галстучной булавкой требовало более утонченного юмора, обмахнулся салфеткой, словно ему вдруг стало душно, и патетическим тоном произнес:

– Что же они со мной творят? Знают ведь, какое у меня хрупкое здоровье. Мой врач говорит, что любое такое потрясение может убить меня. Знают, но все-таки приходят и хладнокровно пьют холодное молоко у меня на глазах!

Преподобный Дэвид Прайс-Джонс, привыкший разбираться с критиками на встречах с общественностью, не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к упрекам и увещеваниям в этой подвыпившей компании, где царила совсем другая атмосфера. Трезвенник-мусульманин воздержался как от замечаний, так и от спиртных напитков, чем, безусловно, выказал свое достоинство. Фактически в его лице исламская культура одержала тихую победу; он настолько больше напоминал джентльмена, чем коммерсанты, что его аристократическая отстраненность начала вызывать глухое возмущение, а когда Прайс-Джонс перешел на личности, напряжение стало почти физически ощутимым.

– Я спрашиваю вас, друзья мои, – произнес Прайс-Джонс с широким жестом публичного оратора, – почему наш восточный друг, которого вы видите здесь, подает нам пример истинно христианского смирения и самообладания? Почему он являет собой образец подлинного христианства, настоящей утонченности и джентльменского поведения посреди всех ссор и буйств в таких злачных местах? Потому что, какими бы ни были наши доктринальные различия, на его родной почве никогда не возрастал нечестивый росток хмеля или виноградной лозы, проклятый…

В этот решающий момент в зале появился краснолицый и седовласый Джон Рэггли, буревестник сотен бурных споров и завсегдатай трактирных склок. В старомодном цилиндре, сдвинутом на затылок, и размахивая тростью, словно дубинкой, он ворвался в салун как победоносная армия.

Джон Рэггли считался местным чудаком. Он был из тех людей, которые пишут письма в газеты, где их не печатают. Впоследствии эти письма появляются в виде гневных памфлетов со множеством опечаток, изданных за собственный счет и заканчивающих свой путь в сотнях мусорных ведер. Он ссорился с консерваторами и радикалами, ненавидел евреев и не доверял практически ничему, что продается в магазинах и даже в трактирах. Но за его выходками стояли факты: он знал все закоулки и любопытные подробности в жизни графства и к тому же отличался изрядной наблюдательностью. Даже управляющий по фамилии Уиллс испытывал определенное уважение к мистеру Рэггли, справедливо полагая, что пожилым джентльменам можно простить их причуды. Конечно, это не имело ничего общего с подобострастным почтением перед громогласным Джуксом, который был очень выгодным клиентом, но по крайней мере управляющий старался избегать ссор со старым ворчуном, отчасти из страха перед его острым языком.