Книга Железяка и Баламут онлайн - страница 3

Only reality

…Я вот думаю: почему вы, люди, когда я к вам прихожу, все время пытаетесь найти мне какие-то «рациональные» причины? Это что-нибудь изменит, полагаете? Могу уверить, легче вам от этого не станет. А кроме того, нет у меня рациональных причин. В смысле таких, которые корнями уходили бы в ваш мир. Я ведь говорил уже: меня просто вынесли за скобки человеческой реальности. Я всего лишь пятно тени на празднике вашей жизни. Если только она у вас праздник. Ну давайте, подскажите, какие ощущения я у вас вызываю?… Раздражение? Унылую скуку? Гнетущий страх? Мне кажется, скорее всего, я навожу на вас тоску. И за это вы меня ненавидите. Я делаю все, чтобы вам стало как можно хуже и гаже на вашем празднике. А вы зачем-то ищите причины. Кто же вам вбил в голову, что все на свете логично и рационально? Вы многого не знаете. И еще большего вы не видите. А я показываю вам то, чего вы не видите, – совсем мало, чуть-чуть. Открываю краешек завесы. Да и это еще не все. Я же говорю: мозг у людей непонятно устроен. Не видит того, чего не хочет видеть. Но пятно тени умеет заставить его смотреть…

Turboreal

За два дня Железяка отощал на несколько килограмм, оброс щетиной и глядел на все волком. На работе больше не появлялся – нервировала сама мысль о новой встрече с ботом, чтоб его вирусы загрызли. На улице стал стороной обходить людей – в каждом подозревал цифрового клона, хоть и знал, что дурость это. Харчевался теперь только дома. Из квартиры без большой надобности не вылезал, опух от телевизора – нарочно смотрел все подряд, особенно рекламу, особенно тупую и еще тупее. Последняя по бронебойности не уступала среднекалиберной артиллерийской установке и на время в крепостной стене отчуждения, выросшей вокруг Железяки, образовывались пробоины. От этого немного легчало на душе, и мир снова становился добрым, богатым, слегка полоумным дядюшкой. Но это быстро проходило, добрый дядюшка снова отдавал концы и пробоины зарастали кирпичом.

Железяка ощущал себя подопытной крыской. Садист-вивисектор создал крыске условия, загнавшие ее в угол и заставившие крыситься на весь мир.

Окрысившаяся крыска. Страшнее зверя в мире нет.

Но Железяка, как и полагается крыске, с опаской посматривал на кота. Тот уже сделал трехкомнатную квартиру своей охотничьей территорией и жизнерадостно гонялся за мухами – выдавал акробатические номера с прыжками, кульбитами, бегом по стене. После мушиной закуси разражался громким мявом, переходящим в утробные подвывания, и терся мордой о Железякины ноги – требовал полноценной сбалансированной еды по имени Вискас. Потом заваливался спатиньки и во сне дергал усами и лапами, вздыхал, сворачивался в клубок.

Покупая в зоолавке кошачий туалет, Железяка сильно сомневался в том, что кот проявит лояльность к этой гремучей, воняющей пластмассой штуковине с белым горохом наполнителя. Скорее вытряхнет наполнитель и разгонит его по квартире. Однако кот продемонстрировал не только удивительную для своего рода-племени лояльность, но и горячее желание нравиться кормильцу-поильцу. С разбегу нырнул в лоток, задрал хвост мачтой и надул столько, что сразу пришлось менять весь наполнитель. После чего начались жесткие гонки по квартире с преодолением препятствий, заносами на виражах и торможением ушастой головой об углы и ножки мебели. Железяка взирал на этот бордеркросс со смешанным чувством оторопи, скупого мужского умиления и тревожного недоверия.

Звал он его просто Котом – никак не решался дать другое имя. Была какая-то внутренняя уверенность, что кот этот не просто кот, а зверюга себе на уме и любое домашнее имя к нему не пристанет.

Но если оставить эту необъяснимую уверенность за бортом, а также все сопутствующие ей обстоятельства, то никакого другого криминала за Котом не водилось – игрив, пушист, трогателен и занят всем тем, чем обычно бывают заняты коты.

Криминал появился немного погодя.

На третий день Железяка взбеленился от безделья и двинул в город на разведку. Плоды разведка принесла более чем удручающие. Началось с того, что город вымер. Железяка прошел два квартала, прежде чем окончательно осознал это. Улицы были девственно чисты и пусты. Двери магазинов глухо заперты. Людей и транспорт корова будто языком слизнула – доисторическая корова, на рогах которой держался мир до того, как ее сменили слоны.

Нечего и говорить о том, что Железяка страшно удивился, затем взъярился, потом затосковал. Совсем не хотелось ему доживать жизнь в необитаемом мире science fiction. Он бы сейчас не возражал и против призраков на улицах, если бы вместе с ними вернулась милая сердцу, старая добрая городская обывательщина. Даже привидения казались живыми и человечными на фоне мертвого города – мира, отдающего дохлятиной.

Железяка вытащил телефон и стал вызывать один за другим номера из адресной книжки. Через десять минут ухо было до боли исколото безнадежно длинными гудками. Железяка разволновался до крайности – молчал даже телефон Инги. Хотя, конечно, она просто могла забыть его в номере.

А потом он увидел кота. Своего Кота. Он уже привык думать о нем как о своем. Наверное, напрасно. Скорее всего, этот кот вообще не мог быть чьим-то.

Он лежал в позе сфинкса в витрине букинистической лавки, окруженный, как мафиозо телохранителями, томами полусотлетней давности и плакатами, призывающими гражданское население к бдительности. В лиловых глазах – ленивая небрежность, с которой крестный отец выслушивает отчет о купании в цементе слишком независимого банкира.

И вдруг – Железяка дернулся, как от разинутой пасти гремучки, – усы кота поползли вверх, а губы разъехались в стороны. Трудно опознать на кошачьей морде улыбку, ощеренную к тому же клыками, тем не менее это была она. Мерзавец лыбился, вовсе не заботясь о том, какое впечатление это производит на психику зрителей. Единственного зрителя. Железяка до боли закусил губу, зажмурил глаза и медленно сосчитал до десяти. Открыл глаза. Паскудная галлюцинация исчезла. Железяка осторожно перевел дух, дав себе зарок выпороть Кота, как только вернется домой.

А чтоб не мерещился.

Но порка кота не могла населить город заново. Железяка брел дальше, тщетно высматривая в окнах следы жизни. И снова его заставила дернуться и подскочить шальная неожиданность. Только теперь это был не кот. Голос. Звучный бабий голос, весело-возмущенный, над самым ухом у Железяки:

– Майка! Где тебя носит? Куды простынь свою подевала? А ну иди вешай обратно щас же, дурында такая!

Железяка дико вытаращился на пустоту, из которой шел голос. Но пять секунд спустя ему стало не до потусторонних жизнерадостных голосов. Из ничего возникли люди, из небытия прорвался шумовой уличный фон, дорогу сплошным полотном накрыла автомобильная пробка. Удар по нервам был жестоким и немилосердным. Железяка прислонился к фонарному столбу, сжал кулаки, скрипнул зубами.

Что это были за люди! Что это были за машины! Все они, казалось, прошли через руки дровосека-маньяка. Безрукие венеры милосские с сумочками на плечах, безногие инвалиды, плывущие в воздухе в метре от земли, безголовые живые трупы, потом мимо Железяки бодро прошагало полчеловека – левая сторона туловища, нога и рука. Попадались и страшно перекошенные экземпляры – правая нога, левая рука, посередине половинка женского бюста. Драндулеты, застрявшие в пробке, являли собой то же грандиозно печальное зрелище – отдельные куски железа на колесах и без колес. Особенно неприятно выглядел самосвал, прижатый пробкой к тротуару, – за рулем его висела курящая голова, под которой совсем ничего не было.

Железяка понял, что еще немного, и его вырвет. К счастью – на этот раз действительно к счастью – над ухом снова пронесся бабий истошный окрик:

– Майка! Совсем сдурела, драные простыни вешаешь!

И все стало прежним. Милым, родным, любимым. В глазах у Железяки защипало от простого человеческого счастья – счастья встречи после горькой разлуки. Он украдкой смахнул слезу, оторвался от фонаря и влился в поток прохожих, не ведающих о том, какому испытанию подвергается их хрупкий мир и сами они.

Ошалевший от приключения, Железяка улыбался встречным людям во весь рот и с несознаваемой тревогой вглядывался в лица. Внутри вибрировало странное, незнакомое, очень яркое ощущение. Настолько яркое, что даже формулируемое. Ощущение, что все, кто мозолит нам глаза на протяжении жизни или просто попадается навстречу – это якорные крючья, которыми мы цепляемся за скалу собственной отваги, чтобы нас не унесли и не поглотили волны крысиного страха. А то, от чего целиком зависит твоя уверенность в собственной безопасности, нужно холить и лелеять. Иными словами, любить.

Железяка немедленно преисполнился отваги, достаточной для того, чтоб как минимум начать испытывать симпатию к прохожим и не обходить их больше стороной. И забыть о страшных простынях. Оттого и смотрели на него как на психа. И теперь уже не он, а от него уходили в сторонку.

Показалась вывеска трактира, и Железяка почувствовал грызущий голод. Зашел, широко улыбнулся официанту, сделал заказ. Еда оказалась совсем невкусной, кофе отдавал вековой пылью. Не глядя в счет, Железяка раскрыл бумажник. Улыбка сползла с лица. Он держал в руках с десяток конфетных фантиков, притворяющихся деньгами, и пытался что-то сказать. Но получалось лишь невыразительное мычание. Официант, молодой парень в красном жилете, с нездоровым лицом, похожим на картофельное пюре, ждал, бесстрастно глядя на веер разноцветных бумажек. Наконец Железяка выдохнул виновато:

– Вот… – и протянул руку с выражением нищего, просящего копеечку.

Официант быстрым натренированным движением выхватил три обертки.

– Этого достаточно, – сказал он добрым голосом. – Заходите к нам еще. – Железяка, ничего не поняв, уразумел только одно: парень содрал с него очень хорошие чаевые.

На улице он еще раз заглянул в бумажник. Там ничего не изменилось. Он вытащил один цветной лоскуток и сунул его в окошко ларька, спросив бутылку минеральной воды. При этом ощущал себя фальшивомонетчиком и жалобно улыбался. Вместе с бутылкой ему вручили на сдачу мятую горстку таких же конфетных денег, поменьше размером.

В голове обосновалась четкая, очень реалистическая мысль: «Это заговор». Железяка весьма удивился тому, с какой поспешностью и облегчением он ухватился за нее теперь, всего три дня спустя после того как собственноручно убил ту же самую мысль, показавшуюся тогда фискальной и невежественной. Подрывающей основы цивилизованного миропорядка. Теперь же следовало признать, что от миропорядка не убудет больше, чем уже убыло. Как-то сам собой, очень естественно заговор определился как мировой жидомасонский. Ну а какой еще-то? И это было страшно. Железяка никогда не верил в жидомасонские заговоры, но не доверять также глазам своим, свидетельствующим очевидное, он пока еще не решался. А когда тебя с детства приучают положительно не верить во что-то, и вот оно встает у тебя перед носом – тут невольно проникнешься подозрением к великим учителям человечества, веками скрывавшим свое истинное лицо и правду о мире. Это, знаете ли, удар ниже пояса.

Железяка решил, что пора сказать свое слово и если не поставить точку во всем этом сомнительном деле, то хотя бы публично заявить собственную позицию и протест.

Скоро он был дома. Перевернул вверх дном квартиру на глазах у изумленно жмурящегося со сна кота. Наконец нашел – в банке из-под сметаны на верхней полке в туалете. Муляж ручной гранаты РГД-5, приобретенный в магазине сувениров под влиянием потребительского аффекта для неизвестных целей. В сметанной банке был замаскирован от «бандитов».