Книга Вам – взлёт! онлайн

Посвящается памяти моего любимого брата – Михаила Павловича Щавелёва (1933–1986), полярного геолога, одного из первооткрывателей золотых месторождений Колымы и Чукотки.

От автора

В оформлении обложки использована фотография Знаменского собора в Курске 1894 г. (в том году, 8 марта, там была взорвана злоумышленниками прославленная икона Знамения Божьей матери (Курская Коренная); а интерьеру храма взрывом были причинены устранимые повреждения). Это изображение – один из выразительных символов судеб памятников местной старины.

Вокруг бывшей на этом месте деревянной церкви построен в 1612–1615 гг. Рождественский, с 1649 г. переименованный в Знаменский монастырь. В 1650 г. церковь Знамения Божьей матери здесь перестроили, для чего, по указу царя Алексея Михайловича, на древнем Ратском городище под Курском «курскими разного звания людьми, с оных палат [оставшихся от запустевшего города X–XIV вв.] ломан был кирпич и дикий камень». В 1815–1826 гг. обветшавшее здание Знаменского собора было разобрано и возведено заново, в архитектурных традициях русского классицизма. Строительство велось на добровольные пожертвования дворянства Курской губернии и граждан города Курска.

После революции 1917 г. собор был закрыт; в 1930-х гг. превращен в кинотеатр. Во время Великой Отечественной войны полуразрушен, а после неё перестроен в качестве кинотеатра «Октябрь». При этом архитектурный облик сооружения сильно изменился – куполу был придан более «светский характер»; исключены четыре малых купола, обрамлявшие подкупольный барабан, и две колокольни над западным порталом. В 1992 г. здание было возвращено Курской епархии Русской православной церкви; ныне, после реставрационных работ и повторного возведения колокольни, является действующим храмом.

Объединяя вокруг себя здания Дворянского собрания (ныне Дома офицеров), мужской гимназии (сейчас электроаппаратного завода), дома архиерея (теперь Областного краеведческого музея), Знаменский собор создаёт неповторимый силуэт центральной части города, является ядром его архитектурного пространства. На ярком примере этого памятника видны как безвозвратные потери, так и нерушимые традиции исторической памяти города Курска и его округи. Перед нами немой, но выразительный свидетель всех основных эпох истории Курского края, о собирателях, хранителях и исследователях которых рассказывают выпуски этого моего издания.

Предисловие

Этот – третий выпуск моей работы по истории курской археологии посвящен периоду после Октябрьской революции: с 1917 г. и до 1950-х гг., когда тоталитарное устройство СССР начало перерождаться в авторитарное. Для историографа близкое к его биографии время всегда крайне сложно для исследования и изложения. Отмеченные десятилетия истекающего столетия еще далеко «не остыли» от политических страстей запредельного накала, личных трагедий практически в каждой русской семье, неоднократных ломок всей отечественной культуры. Однако промедление с фиксацией исторической памяти относительно новейшей истории грозит невосполнимой потерей ценной для нас и для потомков информации о делах и днях наших предшественников на ниве разработки отечественных древностей.

В рамках избранной темы прежде всего следует обсудить правомерность периодизации, согласно которой построена, в частности, и эта моя книжка. В советской историографии рубеж Октября 1917 г. полагался само собой разумеющимся и важнейшим, началом Новейшей истории человечества. В частности, началом перехода к очередному этапу эволюции науки об исторических древностях в нашей стране. В «Истории советской археологии» А.Д. Пряхина заключалось: «Первый период в развитии советской археологии (до середины 30-х гг., согласно цитируемому автору– С.Щ.) завершился оформлением основ принципиально нового, коренным образом отличающегося от всех существовавших до тех пор, научного направления» [1].

Подобная периодизация господствовала в нашей историографии до начала 1990-х гг. В последние годы, однако, возможность прямого переноса вех политического развития на область истории науки и культуры ставится под сомнение. Так, исследователь сибирской археологии В.И. Матющенко подчеркивает черты преемственности (организационной, методической, кадровой) между до– и пореволюционными отрезками работы с историческими древностями в России. Получается, что «период от Октября 1917 г. до конца 1930-х гг. в истории отечественной и сибирской археологии в том числе не имеет самостоятельного значения, а ближе всего стоит к дореволюционному периоду своей истории» [2]. Та же мысль высказывалась более прямо: вплоть до середины 30-х гг. то, что осталось в русской археологии после потрясений революции, гражданской войны и хозяйственной разрухи, «было тем же, что и до революции» [3].

Оба отмеченные взгляда на время перелома от старой русской археологии к новой, советской ныне представляются по-разному преувеличенными. Ведь советская археология «перековывалась» на марксистско-ленинский лад куда сложнее и дольше. Не только сильные, но и слабые ее стороны оказались парадоксально причинены именно «табуированием» (по яркому выражению Г.С. Лебедева) дореволюционной археологии как «немарксистской» [4]. Наблюдение же В.И. Матющенко и его единомышленников на сей счет ближе к истине, но неполно. Наряду с временным и частичным сохранением накопленного до революции идейного, институционального, кадрового потенциала, отказавшиеся от эмиграции наши археологи 1920-х гг. жили и действовали уже в совсем другой стране, которая даже не называлась больше Россией.

Точнее объясняет обсуждаемую, действительно противоречивую ситуацию А.А. Формозов. В специальном разборе имеющихся периодизаций развития отечественной археологии он выделяет в текущем столетии такие пики качественного перелома в этом процессе, как, во-первых, годы революции, гражданской войны, и, во-вторых, сталинский «разгром археологических учреждений в 1929–1931 гг.» При этом А.А. Формозовым учитываются и моменты плодотворной преемственности (скорее вопреки, нежели благодаря революции), и моменты мертвящей негации в отношении прежней культуры со стороны «культуры пролетарской». Важен также призыв этого исследователя конкретизировать обсуждаемую проблему – ведь «наряду с общей периодизацией отечественной археологии можно предложить и не во всем совпадающие с ней периодизации для истории археологии в отдельных регионах…» [5]. Один из таких региональных вариантов – применительно к южнорусскому краю намечался в свое время мной [6], в соответствии с ним выстроены и данные очерки.

Хотя собранные здесь материалы курской историографии советского периода представляются характерными не только для ЦЧО-области, всего юга России, но в значительной степени для нашей провинции, прежде всего европейской, вообще. Оформившиеся там в конце XIX – начале XX вв. центры историко-археологических исследований (о них шла речь в предыдущем выпуске этой работы) с большими или меньшими потерями пережили военно-революционное лихолетье и во второй половине 20-х гг. испытали определенный подъем своей исследовательской и просветительской активности. Он оказался насильственно оборван на рубеже 1920-х-30-х гг., когда большинство археологов-краеведов было так или иначе репрессировано по прямому приказу большевистских властей. Последующие почти полвека региональная археология во многих областях СССР так и не смогла возродиться как таковая. Их древности если изучались, то главным образом приезжими из столичных центров специалистами академических учреждений.

За намеченной периодической схемой – судьбы нескольких поколений русских ученых и краеведов. Правдиво сказать об их вкладе в изучение и спасение отечественных древностей стало возможным сравнительно недавно. Честно говоря, вряд ли кто из коллег по историографическим исследованиям даже в «перестраиваемом» СССР мог надеяться на подобную свободу мысли и слова еще лет десять-пятнадцать назад. Но теперь, я, по крайней мере, не чувствую за собой права «добру и злу внимать равнодушно» при изложении событий, случившихся с теми поколениями соотечественников, что непосредственно предшествовали моему собственному и со многими колоритными представителями которых мне довелось лично общаться. В том числе тогда, когда они в черных бушлатах заключенных шли и шли по моей родине – Магадану. «Родина – не Родина, а одно жильё / Если захоронено слово про неё…» (В. Корнилов).

Как и предыдущие два (Курск, издательство КГМУ, 1997), этот выпуск моей работы основан прежде всего на архивных материалах, хранящихся главным образом в самом Курске (ГАКО) и впервые вводимых в научный оборот. К документальным и печатным источникам в настоящем исследовании полноправно присоединились устные сообщения свидетелей и участников излагаемых событий. Ими щедро делились со мной многие люди, так или иначе причастные к историческим древностям. Здесь должно помянуть добрым словом моих учителей по историческому факультету Курского педагогического института – Юрия Александровича Липкинга (1904–1983) и Константина Федоровича Сокола (1932–1993); руководителей первой в моей жизни археологической практики Эраста Алексеевича Сымоновича (1919–1983) и Анну Ивановну Алихову-Воеводскую (1902–1989), а также археологов следующих поколений – Анну Ивановну Пузикову, Александра Владимировича Кашкина, Юрия Юрьевича Моргунова (Москва), Николая Алексеевича Тихомирова, Ольгу Николаевну и Владимира Васильевича Енуковых, Александра Николаевича Апалькова, Александра Васильевича Зорина, Алексея Анатольевича Федина (Курск), Евгения Александровича Шинакова (Брянск), Анатолия Дмитриевича Пряхина, Анатолия Захаровича Винникова, Александра Павловича Медведева и Михаила Владимировича Цыбина (Воронеж), любезно отвечавших на мои расспросы об их экспедициях по Курскому Посеймью и сопредельным территориям, помогавшим мне иными указаниями и редкой литературой.

Особенно многим эта моя работа обязана Александру Александровичу Формозову. Он первым в серии статей и в книге [7] объективно и ярко осветил советский период истории русской археологии. Как показывают непредвзятые отклики на эти труды, в них изложена весьма эвристичная «система оценок, касающихся факторов, определивших специфику этого периода» [8]. Его советы и поправки относительно того периода развития отечественной науки, активным участником и ведущим историком которого сам он является, оказались незаменимым подспорьем для многих моментов нижеследующего изложения.

Разумеется, всю ответственность за приводимые дальше факты и оценки автор несёт единолично. Я буду признателен всем тем, кто пожелает что-то добавить или поправить в рассказе о советских изыскателях исторических древностей Курского края.

1 мая 2002 г.