Книга Мы неразделимы онлайн - страница 3

Опасные связи

Разгадка тайн физиологии – великая сложность, мучительный труд. Она возможна лишь тогда, когда силы природы хоть чуть приоткроют свою тайну. Победа науки нередко предполагает счастливое вмешательство случая.

Один из врачей обратился как-то к Быкову с просьбой помочь ему изучить в опытах на животном процесс отделения мочи. Дело было в лаборатории Павлова. Быков согласился. Он обучил врача методике физиологических опытов и подготовил собаку: удалил у нее мочевой пузырь и вывел наружу мочеточники. Выделения почек больше не накоплялись в организме, а беспрерывно поступали в подвешенные склянки. По делениям на них можно было определить количество собранной жидкости.

Однажды врач сказал Быкову:

– У меня что-то не клеится, никак не пойму. Я вливаю собаке одно и то же количество воды, а выделение мочи с каждым днем нарастает. Согласитесь, это более чем непонятно. Я не могу изучить нормальные отправления почек. Помогите мне, пожалуйста, я вас прошу.

Ученый решил выяснить причину неудачи. Он прооперировал другую собаку и стал тот же опыт проводить на ней. Если животному ввести через прямую кишку сто кубических сантиметров воды, выделение мочи начинает увеличиваться. Физиологически это понятно: избыточная жидкость, всасываемая в кровь, разбавляет ее, и организм спешит расстаться с излишним балластом. Однажды Быков ввел в кишку воду и тотчас выпустил ее. В кровь она проникнуть не успела, а выделение мочи между тем нарастало. Это можно было бы примерно так объяснить: прямая кишка нервными путями связана с почками, механическое раздражение ее вызывает ответ органа мочеотделения. Физиолог посмеялся бы над таким утверждением, анатом не стал бы его обсуждать. Всего вероятней, что собака заболела или уже до операции была нездорова.

Неприятный сюрприз! Факты, добытые на больном животном, лишены достоверности и не могут служить науке.

«Попробуем еще раз, – решил Быков. – По ту сторону тупиков, учил Павлов, лежат дороги к широким открытиям».

С другой собакой повторилось то же самое. Вначале введенная жидкость поднимала на время выделение мочи, затем начиналось непонятное: почки усиливали свою деятельность, едва вода соприкасалась с кишкой. И с третьей и четвертой собаками происходило то же самое. Отклонение удивляло своим постоянством. Казалось, природа подсказывает исследователю тайну новой закономерности.

Однажды, когда опыт был случайно проведен в другом помещении, нормальный порядок восстановился: выделения почек стали строго соответствовать количеству вводимой в организм воды.

Шалости физиологии – кто их не знает! Быков решил уже вернуться к другим работам, оставленным по милости «навязчивого случая», как вдруг «непонятное» и здесь, в новом помещении, стало повторяться. Одно лишь прикосновение трубки к прямой кишке усиливало выделение мочи».

В дальнейшем достаточно было поставить собаку в станок, чтобы деятельность почек усилилась. Собачий станок в роли мочегонного! Трудно придумать что-нибудь фантастичней. Посторонние для организма предметы усиливали и ослабляли деятельность почек! Но каким путем?

Ответ мог быть только один: нервные окончания прямой кишки, соприкасаясь с водой или трубкой, сигнализируют об этом полушариям мозга. Оттуда следуют импульсы, побуждающие почки к различным действиям. После нескольких сочетаний образуется временная связь: сама комната, станок и прочая обстановка влияют на организм так же, как вливание воды.

Интересная схема, но врач не соглашался с ней. Из учебников известно, что внутренние органы лишены связи с корой головного мозга – органом, формирующим наше сознание. Мы тогда лишь узнаем о состоянии нашей печени, селезенки, сердца, желудка и почек, когда их поражает страдание.

Разочарованный опытами, врач решил покинуть лабораторию. Он потерял много времени, сделал все, что мог, и успеха, вероятно, не добьется. В последний момент врач обратился к физиологу:

– Станьте вы у станка, взгляните сами.

Быков занял его место и ввел подопытной собаке сто кубиков воды. Мочеотделение протекало нормально, выделяемая жидкость соответствовала по количеству вводимой.

– Можете продолжать опыты, – сказал он врачу, – собака вас больше подводить не будет.

Пророчество не сбылось: первый же опыт кончился тем же, что бывало уже не раз; количество выделяемой воды расходилось с количеством вливаемой воды. Когда место врача занял Быков, функция организма опять оказалась нормальной. Так повторялось несколько раз. Было похоже на то, что присутствие врача как-то отражается на деятельности организма, словно между почками животного и экспериментатором возникла временная связь.

Будь это так, рассудил Быков, не только врач и окружающая обстановка, но и все что угодно могло бы влиять на деятельность почек, Впрочем, это проверить нетрудно. Он пустит в ход метроном, и организму придется раскрыть свои карты.

Быков так и делает. Он вводит животному воду в прямую кишку, сопровождая вливание стуком метронома. Проходит некоторое время, и одни лишь удары аппарата возбуждают деятельность почек. И свисток, и звонок, и свет электрической лампочки в сочетании в процедурой вливания жидкости в организм образуют затем такую же временную связь. Почка оказалась способной поддерживать сношения с внешним миром, осуществлять эту связь через кору головного мозга.

Это казалось невероятным, исследователь даже растерялся. Если расчеты верны, в руках у него средство влиять на деятельность органа, управлять им извне, произвольно ускорять и замедлять его работу. Вызывать мочеотделение по звонку! Право, он, кажется, сделал открытие. Таких результатов никто еще как будто не получал. Дайте подумать. Неужели никто? Волнение мешало ему сосредоточиться и спокойно обсудить происшедшее.

«Надо передохнуть: горячая голова – неважный советчик», – сказал он себе.

Дома он уселся за письменный стол, открыл старую книгу в переплете из телячьей кожи – трактат о латинской грамматике – и стал любовно штудировать ее. Увлеченный и восхищенный языком древних римлян, он от грамматики перешел к речам Цицерона, к «Метаморфозам» Овидия, к подвигам Цезаря и стихам Горация. Поэта сменили книги русских клиницистов и исследователей: книжки, добытые у букиниста. Поля и обложки пестрели замечаниями на русском и латинском языках. Были среди них и рукописные издания, память о былом.

Теперь время, пожалуй, обсудить, что случилось. Итак, почки образуют временные связи. Можно их деятельность подчинить любому предмету и явлению внешнего мира. Трудно поверить, чтобы орган, управляемый нервной системой, независимой от больших полушарий, образовывал временные связи в мозгу.

«Независимости, – говорил Павлов, – тут нет никакой. К коре мозга должны быть пути от всякой нервной системы…» Так оно и есть, не от чего приходить в изумление. Опыты с мочеотделением – лишнее подтверждение идей Ивана Петровича. Ничего нового. Об открытии не может быть и речи. Блажен, кто не торопится с провозглашением «истин». Нет ничего лучше, как дать в таких случаях улечься волнению. Недурно заняться грамматикой, перелистать лишний раз коллекцию «ex libris» или, следуя примеру Ивана Петровича, уйти в созерцание картин. Хорошее полотно рассеивает тревогу и вносит в смущенное сознание покой.

Быков был уверен, что ничего важного не произошло. Временные связи, образуемые почками, так же закономерны, как временные связи слюнной железы. Все давно предуказано Павловым, никаких оснований для беспочвенных выводов и заключений.

Ученый был счастлив: он избегнул ошибки, а следовательно, и упреков в нескромности. Есть ли что-нибудь досадней ложной шумихи в науке!

Размышления Быкова шли плавно, спокойно, пока он с вершин умозрения не спустился на твердую почву действительности и не склонился над книгой.

Иной раз бывает, что до смешного бесспорные вещи вдруг усложняются, утрачивают свою простоту. Куда девается их призрачная непогрешимость, незыблемая строгость, казавшаяся каноном! Со страниц давно знакомых, изученных книг встали вдруг возражения, поколебавшие спокойствие ученого.

Слово взяли творцы физиологии, авторитеты науки. Их суждения были непримиримы. Великие свидетели, обогащенные знанием и логикой, они утверждали, что он сделал большое открытие.

Быков придвигает бумагу, чернильницу и садится писать. Затруднения всего легче решать на бумаге, по порядку, начиная с основы основ. Головной мозг – записано в учебниках физиологии – управляет двигательно-мышечным аппаратом, но внутренние органы, железы и кровеносные сосуды глубоко автономны. Их деятельность протекает согласно собственным законам, вне нашей воли и сознания, вне контроля коры головного мозга.

На бумагу ложатся неровные строки, ложатся неохотно, вкривь и вкось, – неприятно повторять «истины», давно опровергнутые опытом. Неловко оспаривать то, что должно быть по праву забыто, но теорию защищают сонмы ученых, она запечатлена в университетских учебниках. Неверная схема, у него множество возражений против нее. Ошибочно деление нервной системы на центральную и растительную, целиком независимую.

У Быкова свой метод доказывать и спорить: спокойно, уверенно, вдумчиво. На столе появляются книги-свидетели, книги-обличители с закладками и загнутыми уголками страниц. Руки его нежно касаются их, чуть-чуть, осторожно, как милых друзей. Любовь его к книге неизмерима.

Леро Быкова медленно скользит по бумаге, строки ровные, четкие, каждое слово продумано, взвешено, с ним трудно расстаться, где уж спешить. В памяти встает пример за примером.

Один вид кровоточащей раны вызывает у зрителя сужение кровеносных сосудов. Его тело дрожит от холода. «Кровь стынет в жилах», – говорим мы. Лицо смертельно бледнеет, в обескровленном мозгу блекнет сознание. Точно некая сила подготовила организм к испытанию. Резко меняется содержание крови, она обретает способность сворачиваться быстрей. Кто организует этот процесс? Чей импульс «подсказывает» кровеносному току защищаться от воображаемого зла?

Неприятная весть, обида и страдания резко меняют деятельность легких и всего аппарата обмена. Словно предупрежденные о предстоящей борьбе, о бедствии, угрожающем организму, в движение приходит сложная система защиты: учащается дыхание, накапливается кислород и спешно выводится углекислота. Мы говорим: человек задыхается от волнения. Тем временем из селезенки в кровеносную систему стремительно входит ярко окрашенная кровь – резерв красных телец – в подмогу. Сосуды кожи расширяются, тело краснеет – человеку сразу становится жарко.

Снова чья-то разумная воля связала внутреннее с внешним, далекое с близким.

Профессор Тушинский рассказывает о себе:

«Я болел сыпным тифом. Страдал тяжело, и однажды, разглядывая в постели свои руки, на каждом пальце заметил вмятину поперек ногтей. Они находились на одинаковом уровне от корня. Четыре месяца спустя, обрезая ногти, я эти вмятины срезал.

Пятнадцать лет спустя я и жена тонули в реке. Я плаваю скверно, а она едва умеет держаться на воде. Пока я напрягаю последние силы, меня не оставляет страшная мысль, что домой из нас двоих вернется, возможно, один. Выплыли благополучно. Через некоторое время я увидел на ногтях знакомые вмятины. Душевные волнения дали ту же реакцию, что и физический недуг.

Подобную же картину я наблюдал в своей клинике. У больного на ногтях тянулись поперек три розовые полосы. История их такова. Больной отбывал наказание. Поработает немного, ослабнет и сляжет в постель. Подкормится, отдохнет и снова вернется на работу. Так три раза в короткий срок. Ногти регистрировали каждый новый удар».

Во время несчастья, при встрече с хищным животным, когда бегство – единственное средство спасения, способности человека вдруг вырастают. Откуда-то берутся невиданная ловкость и сила. Люди переплывают бурные реки, одолевают преграды, обычно недоступные для них, изобретают мгновенно дерзкие планы, поражают своей уверенностью и бесстрашием. Одно лишь зрелище борьбы способно вдохновить нас отвагой, мы без лишних размышлений готовы ринуться в бой.

Чувствам боли, страха и ярости предшествует усиленное выделение сока надпочечников – адреналина. Он повышает свертываемость крови и давление в сосудах и освобождает сахар из печени для питания мышц. Измученный путник, возбуждаемый мыслью о ненавистном враге, почувствует при этом прилив свежих сил. Ведется ли спор вокруг мяча у футбольных ворот, идет ли борьба на публичном диспуте или серьезный экзамен подвергает испытанию нервную систему – адреналин спешит на помощь организму! И в крови и в моче в этом случае физиолог обнаружит сахар. Даже у члена команды, ожидающего очереди на футбольной площадке для вступления в игру, организм заранее подготовлен – анализ покажет у него избыток свободного сахара.

Всюду, где внешние силы ставят в трудное положение организм, внутренний аппарат спешит ему на помощь своими ресурсами. За внутренними переменами следует наружное проявление взволнованного чувства. Мы дрожим и обливаемся потом от страха, но страшно нам стало лишь после того, как в кровь вступили различные химические вещества и телом овладел озноб. Мы сжимаем кулаки и напрягаем мышцы от злобы, но гневом воспылали после того, как организм изнутри был приведен в возбуждение.

Внутренний мир оказался крепко связанным с внешним. Явления окружающей среды пускали или задерживали деятельность внутренних органов, перестраивали их взаимоотношения. Это могло осуществиться лишь через органы зрения, слуха, обоняния, иначе говоря – через кору полушарий, где формируется наше сознание. Физиологи не могли этого не разглядеть и к ложной схеме прибавили ложное исключение. Отдельные нервные связи, соглашались они, очевидно, представлены в полушариях мозга, и, когда душевные переживания приводят в возбуждение автономную систему, кора мозга приобретает известную власть над ней.

Ученый перелистывает книгу за книгой, строки густо ложатся на бумагу. Он не согласен ни с правилом, ни с исключением. Нет оснований утверждать, что растительная жизнь не регулируется высшим отделом мозга. Разве условный раздражитель – звонок, метроном или лампочка – не понуждает к деятельности слюнную железу? Только через кору полушарий подобное воздействие возможно. Какая тут автономия? Вид паштета или запах жаркого, одна лишь мысль о желанном блюде вызывает деятельность желудка, – какая тут независимость?

Даже такие, казалось бы, интимные процессы, как приспособление организма к самозащите, зависят от высшего отдела мозга.

Приноравливаясь к обстановке, карп меняет свою окраску, каракатица в минуту опасности раскрывает свой чернильный мешок и, окрашивая воду, спасается от врага. Но животные, лишенные зрительных, слуховых и обонятельных анализаторов – нервов, одним концом обращенных во внешний мир, а другим с полушария мозга, – теряют способность правильно пользоваться своими защитными средствами. В этом можно убедиться на опыте. Если пустить пескаря в стеклянную ванночку, под донышком которой лежит желтая бумага, рыбка вскоре окрасится в желтый цвет. Черная подстилка вынудит пескаря из желтого стать черным. Достаточно, однако, залепить глаза рыбке – и опыт повторить не удастся. Только зрительный нерв мог сообщить мозгу, какой именно цвет наиболее целесообразен в данный момент.

Где бы ни испытывали автономную систему, она всюду не свободна от влияния коры полушарий. Идеи Павлова нашли новое подтверждение.

Насладившись экскурсом в физиологию, Быков устремился к предмету своего давнего увлечения – к биохимии. Пусть кора больших полушарий регулирует деятельность почек, пусть ее импульсы усиливают или ослабляют отделение мочи, но какими путями следуют они? Павлов сказал бы, что возбуждение осуществляется нервными связями. А нет ли и другой, побочной линии? Иван Петрович не задавался такими вопросами; его склонность к «нервизму» отводила его от того, что называется «химизмом».

Ученый решил проверить догадку на опыте. Помимо нервных волокон, полагал Быков, в передаче возбуждения от коры полушарий к внутренним органам, возможно, участвует и кровь, Она приносит с собой химические вещества, действующие на почку возбуждающе.

– Неужели вы намерены еще что-то делать? – обеспокоился клиницист. – Мы, кажется, уже все уяснили.

– Я хотел бы узнать, – ответил ученый, – уцелеют ли у собаки временные связи, если разрушить нервные пути между почками и мозгом.

– Стоит ли осложнять уже достигнутый успех новой задачей? – недоумевал клиницист. – Зачем брать под сомнение то, что уже добыто, и таким упорным трудом?

– Стоит, – ответил Быков. – Откроем ли мы с вами новую линию связи или обнаружим, что единственная несовершенна, – и то и другое будет нашей удачей.

Врач неожиданно ударился в амбицию: он вовсе не намерен испытывать судьбу, физиология изрядно ему надоела, того и гляди угодишь с ней в болото.

Ответ серьезно обидел Быкова.

– Как хотите, я управлюсь и один. Вам одного ответа достаточно, а мне подай второй. Будет третий, не откажись.

Врач пытался смягчить свой отказ:

– Задача решена, какой смысл усложнять ее новой проблемой?

Ученый начал сердиться:

– Физиология не механика, там все проще и ясней; куда ни стукнешь молотком по железной полосе, ответ будет один. У нас, дорогой мой, не железо, а ткань. Одно и то же электрическое напряжение вызывает на языке ощущение кислого или горьковато-щелочного, в зависимости от направления тока; на коже – чувство ожога; в мышце – судороги; в глазах – зрелище ослепительной искры, светло-голубой или желто-красной, опять-таки зависимо от направления тока… Такова физиология. Ее сущность диалектична и чужда представлениям одностороннего механицизма…

На этом беседа их окончилась – одна из сторон сочла себя некомпетентной ее продолжать.

Вместо врача Быков пригласил себе в помощь студентку, способную девушку, много сделавшую для успеха задуманного дела.

– С чего бы вы начали? – задал он ей, по привычке, вопрос. – Подумайте-ка хорошенько.

Он однажды изложил уже ей свой план и забыл.

– Я лишила бы одну из почек связей с нервными центрами, а другую сохранила бы для контроля.

– Неплохо. Хорошо, – смущенно заметил Быков. – Это очень похоже на то, что я задумал.

Она невозмутимо продолжала:

– Проверила бы тщательно, как проявятся временные связи, когда нервные пути между почками и мозгом разрушены.

– Превосходно! Вы изложили мой собственный план.

– Ничего удивительного, – последовал спокойный ответ: – вы сами его мне рассказали.

– Неужели? – рассмеялся ученый. – Простите, запамятовал.

Быков и его ассистентка принялись дружно за опыты. Они удалили у собаки мочевой пузырь, вывели наружу мочеточники и выработали у нее временную связь. Звуки рожка стали действовать на организм" мочегонно. Спустя некоторое время была проделана другая операция: правую почку извлекли на свет и изрядно над ней потрудились; перерезали все нервные проводники, сняли капсулу, сквозь которую проходят нервные сплетения, и смазали мочеточник и сосуды раствором карболовой кислоты. Почку таким образом изолировали от внешнего мира. Никакие импульсы к ней дойти не могли.

– Прежде чем проверить, сохранились ли у собаки временные связи, – сказал Быков ученице, – я должен вас огорчить… Есть все основания полагать, что на сигналы из внешнего мира будут откликаться обе почки.

– Но ведь одну мы лишили проводников! – удивилась она. – Почему вы так думаете?

Роли переменились: на этот раз учитель был невозмутимо спокоен. Девушке казалось, что он что-то недоговаривает, и это огорчало ее.

– Потерпите, – ответил он, – узнаете.

В камере стояла абсолютная тишина, шла проверка временных связей. Ученый и помощница не сводили глаз со склянок, привешенных к мочеточникам собаки. Животное в станке казалось напряженным. Время от времени звуки рожка врывались в тишину и умолкали. В тесной клетушке это звучание, идущее откуда-то снизу, рождало смутное чувство тревоги. На собаку оно оказывало другое влияние: мочеотделение у нее нарастало. Быков не ошибся: лишенная нервных путей, правая почка, как и левая, сохранила временные связи, с той лишь разницей, что левая отзывалась на сигналы мгновенно, а правая несколько позже. Изолированная от внешнего мира, она стала медлительной, словно у левой была «телеграфная» связь, а у правой – одна лишь «почтовая». Когда вливание воды прекратили и временные связи стали угасать, правая почка еще долго откликалась на звуки рожка повышенным мочеотделением. Вместе с нервным аппаратом она лишилась возможности тонко и быстро приспособляться. Действующий регулятор был медлителен и малоподвижен… Путей, таким образом, оказалось два: нервный и кровеносный.

Не одна только почка, решает Быков, все внутренние органы должны быть подконтрольны полушариям. И печень, и сердце, и дыхательные органы, несомненно, образуют временные связи с явлениями внешнего мира. Пока это еще только гипотеза. Время ему поможет предвосхищение ума обратить в нерушимую истину. Быкову видится великая цель, работа на долгую жизнь: собрать человека воедино, найти связи, смыкающие его внутреннее хозяйство с сознанием, доказать власть коры над всеми проявлениями человеческой жизни. Какая почетная задача для физиолога!

На смену мечтам явилась действительность: у него нет лаборатории, нет и помощников. Этого надо еще добиться трудом и терпением. В науке авансов не раздают. И еще одно препятствие: он не свободен в выборе темы – он всего лишь ассистент, один из многих помощников знаменитого Павлова. Учитель не любит, когда идеи сотрудника далеко отстоят от задач лаборатории. Занятый исследованием больших полушарий, Павлов избегает всего, что не связано с этим. Временные связи внутренних органов не занимают его. Проницательный ученый уже заметил, что интересы помощника не всегда совпадают с задачами школы. Увлечение химией порой уводят сотрудника далеко. Жаль потерять ассистента, превосходного физиолога, но у Ивана Петровича было твердое правило – никого не удерживать. Он давно понял, что этот помощник не засидится у него, не из тех он, кто свою жизнь проводит над чужими идеями.

Тем временем Быков обзавелся лабораторией. Педагогический институт, где он читал лекции, стал местом его научных исканий, а студенты – сотрудниками. В этом были свои неудобства: будущий школьный учитель в роли исследователя внутренних органов – неважный помощник. Профессору оставалась единственная надежда, что студенты, полюбив физиологию, предпочтут ее педагогике.

Первой ученицей Быкова была молодая студентка Анна Риккль. Она знала литературу и педагогику, меньше зоологию и менее всего физиологию. Увлеченная планами ученого творить чудеса с помощью временных связей, студентка отказалась от профессии педагога. С ней Быков приступил к выяснению вопроса, подконтрольна ли деятельность печени коре полушарий.