Книга Уставшее время онлайн

Памяти 1990-х посвящается

1

Ранним летним утром, когда все вокруг казалось пасмурным из-за серо-дымчатого неба, еще не приголубленного солнцем, по одной из городских улиц брел серый ослик. Очевидно, его одолевали грустные мысли – об этом говорили уныло склоненная голова с торчащими вперед ушами, неторопливый шаг, редкие, задумчивые помахивания хвостом и грустные взгляды, которые ослик бросал по сторонам, даже и не думая увидеть там что-нибудь обнадеживающее.

На другом конце той же улицы шел человек. Он был художник, работал оформителем в местном театрике, и звали его Митя. Род его деятельности подразумевал частые ночные бдения, творческие кризисы и размышления о вечном, когда совпадали по времени первые два пункта.

Эта ночь была как раз из таких. Правда, вышеперечисленные обстоятельства не мешали Мите внимательно оглядывать городские виды, в которых наверняка могло скрываться вдохновение. Его заинтересовал огромный рекламный щит, вознесшийся в высоту на толстых подпорках. Это была социальная пропаганда. Рядом с исполинским ликом губернатора красовался слоган: «Третье тысячелетие – время мира, добра, согласия». Но удивительным было не это странное утверждение, а то, что главе области было придано поразительное сходство с Христом-Спасителем. Рекламный щит доходчиво разъяснял гражданам, что губернатор считает своим долгом обеспечить следующее тысячелетие миром и любовью и сделает для этого все возможное. Даже позволит себя распять, если нужно.

Несколько минут Митя стоял с задранной головой, а затем его внимание привлек громкий журчащий звук. Под одним из столбов, держащих щит, он увидел самого настоящего осла, который безмятежно облегчался. Около тумбы со столбом уже натекла порядочная лужа, а процесс все никак не кончался. Животное было некрупное – от холки до копыт не больше метра, и откуда в нем взялся столь большой запас жизненных сил, было непонятно. Да и вообще, откуда в городе явно беспризорный осел? Никакой упряжи, никаких ремней. Сбежал из зоопарка? Пока Митя размышлял, надо ли проявить инициативу и отвести беглеца в милицию или же просто сделать вид, что ничего необычного в гуляющем по городу осле нет, журчание прекратилось. Животное, свесив голову набок, оглядывало его хитрющим взглядом маленького хулигана, который знает, что его действия ненаказуемы и даже поощряемы. Рассмотрев Митю хорошенько, ослик вдруг мотнул головой в сторону рекламной подпорки и снова уставил на него плутоватые глаза. Митя расценил этот жест как приглашение присоединиться к поливке асфальта вокруг щита.

В этот момент он понял, до чего несправедливы люди к ослам, издревле считающимся эмблемой глупости и безмозглости. Никак нельзя было ожидать от этого создания столь чудовищно циничного поступка, каким являлось осквернение городской святыни и приглашение случайного свидетеля к пособничеству. Уже один только этот факт мог свидетельствовать о наличии у осла недюжинного ума и аналитических способностей, необходимых для совершения подобных действий.

Митя подошел к ослу поближе, провел рукой по его шерстистой спине и сказал укоризненно:

– Фу, как не стыдно. О чем ты только думал, дуралей? Здесь все-таки люди ходят. Что же мне с тобой делать? Может, скажешь?

Вместо ответа ослик двинулся вперед по улице, еще раз мотнув головой и махнув на прощанье хвостом. Тихий и неспешный перестук копыт был заглушен проехавшей мимо машиной. Чуть помедлив, Митя направился вслед за беспризорником, уверенный в том, что правил дорожного движения тот, конечно, не знает и может попасть в неприятную историю.

Но далеко идти не пришлось. Пролетевшая мимо минутой раньше легковая машина вернулась на заднем ходу и резко затормозила возле пешеходов. Из нее поспешно вылез кавказец. Одет он был в черную фрачную пару с галстуком-бабочкой. С громким восторженным воплем кавказец шлепнулся перед ослом на колени, обнял его морду и, всхлипывая, уткнулся лбом в загривок животного. Несколько секунд длилась немая сцена, потом Митя услышал, как в ухо ослу полились нежно-укоризненные слова. Он не понимал языка, но в общем смысл был ясен: ослик удрал именно от этого сумасшедшего. Еще бы: мало кто из нормальных людей, а уж тем более беззащитных осликов способен долго выдерживать подобный эмоциональный террор. Митя успел сообразить, что сейчас этот террор с ураганной силой обрушится и на него самого и лучше бы поскорее унести отсюда ноги. Но было поздно. Кавказец вскочил и бросился ему на шею с криком и сильным кавказским акцентом:

– Дарагой ты мой челавек! Па гроб жизни! Нэ прэдставляешь, что ты для меня сделал. Как мне тебя благадарить, скажи, дарагой? Ты вернул мне мою жизнь, солнце снова светит для меня, когда я патирял уже и надежду. Сандро, свет маего сэрдца. – Он снова кинулся обнимать ослика, задумчиво изучавшего трещину в асфальте. – Как нам с тобой благадарить нашего спасителя? Мальчик мой, как я рад тебя снова видеть, зачем ты ушел от меня – разве не знаешь ты, что я умру без тебя, да? Ненаглядный мой, дай я тебя расцелую!

Облобызавшись со счастливо отыскавшейся потерей, кавказец вдруг побежал к машине. Открыв багажник, вытащил большой клетчатый чемодан и несколько мгновений постоял, решаясь на что-то. Затем, устранив все сомнения словами «А! Для друга ничего не жалко!», подошел с чемоданом к Мите и уронил багаж у его ног:

– Вот! Это тебе, дарагой! От меня подарок. Очень ценный! От Абрамки мне достался. От души дарю – ты меня от смерти спас, век нэ забуду!

Растерявшись от неожиданного демарша, Митя начал что-то бормотать, отказываясь от незаслуженного и обременительного подарка. Но кавказец был неумолим. В его глазах чемодан обладал большой ценностью и, наверное, был очень дорог ему как светлое напоминание о каком-то Абрамке, и Митя своим отказом наносил ему страшное оскорбление.

– Бери, дарагой! Нэ пажалеешь. Нэ вазмешь – сильно меня абидишь. Бери, друг! – Кавказец силой всунул чемодан в его руку. Мите не оставалось ничего другого, как схватить подарок, чтобы не уронить себе на ноги – чемодан весил прилично. Растерявшись еще больше (что там может быть?), Митя остолбенело смотрел, как кавказец надевает на шею ослу ремень, прицепляет к нему поводок и садится за руль своего авто. На прощанье он махнул рукой и снабдил Митю дополнительными сведениями о чемодане:

– Я тебе честно скажу, генацвале дарагой! Мнэ он уже нэ нужен. Уезжаю. Далеко уезжаю. А тебе пригодится. – Машина медленно тронулась вперед. Ослик уныло поплелся вместе с ней. – Прощай, друг, буду вспоминать тебя всю жизнь. Да будут благословенны тысячу раз твои дни, твой дом, твои дети и дети твоих детей!

Машина отъехала уже на порядочное расстояние, когда до Мити донеслось:

– Там деньги! Много денег! Багатым станешь…

Улица мало-помалу заполнялась шумом городского дня: его первые ласточки были железными и разноцветными – они неслись куда-то вдаль, деловито шурша и громыхая по дороге колесами.

С подарком в руке Митя повернулся и зашагал домой, размышляя о превратностях судьбы и о сюрпризах, которые находишь буквально на дороге…

Через полчаса перед ним вырос немного обветшалый шестиэтажный жилой дом грязно-серого окраса с выщербленными стенами. Окружал его со всех сторон высокий дощатый забор, густо разрисованный всяческими картинками и надписями, словно магическими охранными рунами.

Дом несколько лет назад был предназначен то ли для сноса, то ли для ремонта с последующей коммерческой арендой. Здание заранее обнесли строительным забором – для ясности. Пробовавшие сопротивляться квартиранты, увидев забор, выросший за одну ночь, быстро смекнули, на чьей стороне сила. И согласились на переселение во временные бараки (стояли на окраине города со времен культа личности). Большинство из них коротало время там до сих пор в ожидании обещанных жилищных благ. Но что-то тогда сломалось в административной машине, и по неизвестным причинам о доме забыли. Те, кто не успел выехать, настороженно выжидали несколько месяцев и вздохнули с облегчением, когда не осталось сомнений: угроза миновала, дому – быть, недремлющее око властей зареклось смотреть в его сторону.

Забор же сносить никто не собирался. Ограждение жильцов устраивало, служа защитой от их же собственных страхов. Ведь в пустующем доме запросто могло завестись все, что угодно: привидения, тайны Удольфского замка, бомжи, беженцы из благословенных краев, криминальные личности, барабашки и полтергейст. Ворота в заборе с самого начала стояли запертыми на амбарный замок. Сметливые жильцы не долго думая вынули из забора несколько досок и с тех пор ходили в мир через этот пролом.

Митя поднялся на лифте на пятый этаж и нашарив рукой за дверным косяком ключи, отпер дверь. Это был его дом.

Поставив на кухне чайник, он вернулся в комнату и не торопясь разобрался с замками чемодана. Откинул верхнюю часть и… перевел дух.

Чемодан был плотно набит бумагой. Аккуратные стопки лежали, тесно прижимаясь друг к дружке, и совсем не были похожи на то, что он ожидал увидеть. После прощальных слов кавказца о деньгах и богатстве Митя представлял себе внутренность чемодана, выложенную тугими банковскими пачками. О каком богатстве шла речь? Немного поколебавшись, Митя приступил к осмотру.

На вид это были документы, и у него возникло ощущение, что он копается в чьем-то архиве: здесь было много папок, помеченных шифрами, туго набитых огромных конвертов, но большая часть бумаг была просто скреплена в подшивки. Он наугад вытащил одну из папок, раскрыл и полистал. Первое, что бросалось в глаза, – часто встречавшееся имя. Оно было знакомо Мите. И не только ему – всему городу и даже области; а может быть, оно было известно и в столице. Он держал в руках документы, касавшиеся одной из местных административно-финансовых фигур. Это были сведения о заграничных банковских счетах, контракты на экспорт-импорт, лицензии, описи недвижимости, показавшиеся Мите реестром наследных владений британской короны, расписки, векселя, доверенности и еще много других, неидентифицированных им бумаг – большей частью в копиях. От обилия и многозначности чисел, которыми определялись наличные и безналичные суммы в рублях и в валюте, у него зарябило в глазах. Он заглянул в самый низ стопки бумаг и вытянул оттуда небольшой конверт. Неосторожно открыв его, он выпустил на волю разноцветную стайку, широким веером разлетевшуюся по комнате. В конверте были фотографии. Митя подхватил с пола несколько штук и остолбенел, потом похолодел, а затем всерьез задумался. Фотографии демонстрировали изощренные сцены из интимной жизни вышеупомянутой публичной фигуры, совершающей ритуальные действия, которые можно было бы красиво назвать тесным сплочением и единением двух сословно-кастовых групп. Обе эти группы имели статус публичных, но недостаточно ассоциировались в народе друг с другом на этой почве. Виды, запечатленные на фотографиях, откровенно венчали этот ассоциативный ряд. Митя сложил фотографии в конверт и закрыл папку. Затем перебрал еще несколько личных досье – во всех было почти одно и то же.

Чемодан содержал оружие психологического воздействия на весь городской и областной олимп вплоть до губернатора. Было от чего прийти в легкое замешательство и беспокойство за судьбу родного города. Тем паче свою собственную.

– Вот так и становятся либо миллионерами, либо трупами, – сказал Митя и снова упаковал грязное богатство в чемодан.

Хотя, конечно, одно другому не мешает – миллионер так же легко может перейти в трупное состояние, как и простой смертный. И шансы сделать это досрочно у них примерно равны: до простого смертного проще добраться, но у небожителей и рыцарей темного капитала больше возможностей перейти кому-нибудь дорогу…

За время его бдения над зловещим чемоданом солнце поднялось уже высоко, и Митя вспомнил, что собирался сегодня за город на этюды. Он засунул чемодан в старый комод, решив повременить с вердиктом относительно его дальнейшей судьбы. Кто знает, как сложатся обстоятельства… Торопиться не стоит – на помойке, в своей родной стихии, саквояж всегда успеет оказаться.

После завтрака он принялся за сборы, экипировался попривольнее – обрезанные до колен джинсы, безрукавка, сандалии и красная бейсболка с огромным козырьком. Вид тинейджера-переростка был обеспечен; рюкзак за плечами и этюдник под мышкой дополняли зрелище, делая Митю похожим на тинейджера-переростка, подавшегося в бойскауты.

На часах было без чего-то восемь. Митя спустился во двор и направился к дыре.

– Мое почтение, Митрич, – раздалось у него за спиной. – Куда путь держим?

Это был Матвей – сосед по этажу. Нынешнюю ночь он провел, скорее всего, под одним из этих кустарничков, немного оживлявших дворовый пейзаж.

– Здравствуй, Матвей. Не жестко спалось?

Он был чрезвычайно помятым, обсыпанным земляной трухой, всклокоченным и не до конца протрезвевшим.

– А-а, – отмахнулся Матвей. – Переб-брал я вчера здорово, – он натужно икнул и затравленно огляделся по сторонам. – Мой двор – м-моя крепость, а? Так куда путь держим, друг Митя?

– За город. Поупражняться решил. – Митя кивнул на этюдник.

– Д-дело, – ответил Матвей. – Апартаменты доверяешь?

– Когда протрезвеешь. Ключи на месте. И не забудь принять ароматическую ванну.

– Обижаешь, начальник. Телевизер – он трезвость и чистоту любит, разве ж мы не понимаем.

Матвей был горьким пьяницей – из тех, что в обилии рождает земля русская. Жена давно от него сбежала, жил он один, на работе не числился и пробавлялся неизвестно чем. Но несмотря на столь суровый образ жизни, душу Матвей имел по-детски наивную и честную. Первое из этих свойств привело его однажды в Митину квартиру, а второе позволяло бестрепетно доверить ему тайну ключей за дверным косяком.

Как-то раз Матвей пришел к Мите с нижайшей просьбой. Из его путаных и застенчивых объяснений выходило, что Митя может стать спасителем его заблудшей и погрязшей души, которая пропадает без облагораживающих культурных влияний. Спасение, по словам Матвея, заключалось в допущении его к источнику облагораживающих влияний – проще говоря, к телевизору. В обмен на это Матвей пожелал предоставить свои услуги по растиранию красок и позированию.

– Готов даже в обнаженном виде, – самоотверженно выкатив глаза, предложил он.

Просьба была неординарной. Неизвестно, где он вычитал про растирание красок – наверное, в каком-нибудь историческом романе, и как ему в голову пришла жуткая идея насчет позирования, но Митю это позабавило. Он позволил Матвею смотреть в свое отсутствие телевизор. За хозяйство ничуть не беспокоился, только строго наказал трезветь перед сеансами.