Книга Созависимость как жизнь онлайн - страница 6

2.1. НЕСВОБОДА ОТ СЕБЯ

Всегда и повсюду мы натыкаемся на границы и сами ими являемся. Но вместе с тем мы также и знаем о наших границах, и только тот может иметь знание о них, кто уже стоит вне их.

Г. Риккерт

Разве кто-то выберет свободу, если никому нет до него дела?

Р. Лэйнг

С.Л. Рубинштейн выделил три основных аспекта проблемы свободы: а) как самоопределения – роль внутреннего в детерминации поведения; б) как свободы личности в общественной жизни и общественном принуждении; в) как контроля сознания над собственными влечениями [52]. Эти аспекты так или иначе инкорпорируются и интегрируются личностью, создавая индивидуальные комбинации переживания свободы в ее жизни.

Для чего нужна свобода и что она? – формулирует общие вопросы М. Мамардашвили [37]. В каждый данный момент, делая что-то, мы совершаем зависимые поступки, которые лишь кажутся нам свободными, продиктованными нашими желаниям, в действительности они вызываются ходом событий. Свобода производит только большую свободу. А понимание этого неотъемлемо от свободного человека, свободного труда: свободен только человек, готовый и имеющий нейтральную силу на труд свободы, не создающей никаких видимых продуктов или результатов, а лишь воспроизводящей саму себя. А уже затем она – условие других вещей, которые может сделать свободный человек. Но нет предмета в мире, называемого «свобода», который внешне доказуемым образом можно было бы показать и передать. Свобода недоказуема.

Проблема свободы и необходимости вытекает, согласно С.Л. Рубинштейну, из отношения человека к миру и человечеству: свобода – не свобода от всего, свобода всегда – по отношению к конкретным условиям, наличному бытию, данной ситуации и не только отрицание данного, но и его использование. Для индивида свобода существует как личная инициатива, возможность действовать на свой страх и риск, свобода мысли, право критики и проверки, свобода совести.

Одним из главных факторов формирования аддикций называют сниженную резистентность личности в виде ограниченной способности к сохранению свободы поведения, общения, выбора образа жизни. С этой точки зрения аддикция – ущербно-адаптивный путь приспособления к слишком сложным для индивида условиям деятельности и общения, попытка бегства из реальности в некое соседнее смысловое пространство. Важным фактором развития со-зависимости является долговременное подчинение жестким правилам, не допускающим открытого выражения чувств и непосредственного обсуждения внутренних и межличностных проблем (R. Subby), т. е. ситуация социального принуждения.

Свобода необходима для того, чтобы что-либо происходило, но для этого же нужна и несвобода. Наша жизнь продолжается только потому, что мы располагаем позитивной свободой и позитивной несвободой и избегаем негативной свободы и негативной несвободы [27]. Любая жизненная ситуация – это несвобода в одном и свобода в другом: первая организует и стабилизирует жизнь, вторая – «открывается» нам, позволяя выбирать направление действий. В то же время свобода «привязана» к моменту выбора: осуществив соответствующие ему действия, мы оказывается в плену их последствий, в новой ситуации, созданной нами же, но с иным, чем было вначале, соотношением свободы и несвободы.

Свобода или несвобода всегда относятся к возможности или невозможности осуществлять действия в конкретных условиях, выйти за рамки которых мы не можем, поэтому проблема свободы вторична и привязана к конкретному моменту нашей жизни, конкретному делу и условиям его осуществления, в которых мы в чем-то свободны, а в чем-то нет. Какое переживание – свободы или несвободы – в данный момент доминирует, такими мы себя и ощущаем, и воспринимаем.

Автономия человека в ситуации отражает его возможности для самостоятельности, некоторой свободы деятельности, проявления активности, выбора вариантов поведения, воздействия на ситуацию. Автономия одновременно характеризует как свойства ситуации, благодаря которым мы можем проявить себя в ней субъектами, так и наши свойства, позволяющие нам преодолевать ограничения ситуации и использовать ее ресурсный потенциал. При патологических зависимостях личность диссоциируется, разделяется на субличности, и именно зависимостная субличность начинает определять поступки и поведение в целом на фоне глубокого изменения самосознания, нарушения самокритики и – полностью или частично – самоконтроля [22]. Нормативные и патологические субличности могут вести между собой дискуссии и борьбу, но в конечном счете человек социально дезадаптируется.

Свобода личности и ее автономность связаны с личностной суверенностью – способностью человека контролировать, защищать и развивать свое психологическое пространство, способностью, основанной на обобщенном опыте успешного автономного поведения. Сущность созависимых отношений можно представить как деструктивное взаимодействие психологических территорий субъектов. Психологические территории включают следующее:

1) систему представлений о себе – какой Я, что во мне хорошо, что плохо, какими качествами и внешностью я обладаю и т. д.;

2) представления о своем месте в мире, социуме;

3) систему правил и принципов взаимодействия с социальной средой;

4) способы и стиль взаимодействия с другими людьми;

5) потребности, желания, стремления, цели и представления о способах их достижения;

6) систему экзистенциальных установок, касающихся смысла жизни и происходящих событий, ответственности и вины, любви и одиночества, зависимости и свободы, собственной возможности принимать решения и делать выбор, творчества и ограничивающих долженствований;

7) представления о собственных возможностях;

8) право создавать идеи и выбирать способ их реализации;

9) обладание некоторой физической территорией (вещами, предметами, объектами, именуемыми словом «мой») [24].

Наши психологические территории имеют различную степень устойчивости и жесткости границ, которые мы всегда стремимся сохранить, защитить, отстоять. Их нарушение всегда вызывает негативную реакцию – от легкого дискомфорта до болезненных переживаний – и самые разные формы защиты, вплоть до ответной агрессии. При взаимодействии людей их психологические территории (или их границы) соприкасаются и могут пересекаться и уважаться или, напротив, нарушаться и подвергаться оккупации при воздействии на них с той или иной степенью насильственности. Цель такого воздействия (сознательная или неосознанная) – изменить по своему усмотрению принадлежащую другому психологическую территорию тотально или выборочно.

В.М. Ялтонский определил суверенность как баланс между своими потребностями и потребностями других людей. Это мера личной свободы, которую субъект считает для себя необходимой и которой согласен добровольно ограничиться. Суверенность – это и состояние границ психологического пространства, являющихся инструментом равноправного взаимодействия и селекции внешних влияний и обозначающих пределы личной ответственности и идентичность человека [40]. Автономия – прежде всего независимость «от чего-то», от чего отделяется субъект, что остается за пределами рассмотрения; суверенность – управление «чем-то». В отличие от независимости, автономии, неконформности, ассертивно-сти психологическая суверенность подразумевает не сопоставление поступка с заданными извне нормами и образцами, а внутреннее эмоциональное согласие с обстоятельствами своей жизни и си-нергичное отношение к ее ситуациям, предъявляемым на средо-вом языке. Это переживания аутентичности собственного бытия и своей уместности в его пространственно-временных и ценностных обстоятельствах, создаваемых либо принимаемых нами, нашей уверенности в том, что мы поступаем согласно собственным желаниям и убеждениям.

Различное отношение к свободе обременено различными переживаниями. Философия Востока постулирует фатальность судьбы и целесообразность подчинения ей: если чего-то все равно не избежать, то лучше его принять. Смирение, пассивное встраивание в реальность сложно устроенного мира, где конкретной личности отведена конкретная миссия, – одна из точек зрения на свободу и возможности субъекта. В.В. Розанов отмечал в российской ментальнос-ти некое духовное иждивенчество – вечное ожидание помощи извне, исходящее из неуважения к самому себе [50]. Утверждение абсолютного авторства ведет к утверждению абсолютной ответственности, а перенесение ее на судьбу облегчает переживание жизненных кризисов: мы воспринимаем себя субъективно непричастными к случившемуся. У того, кто чувствует себя автором своих поступков, этого оправдания нет: ведь несчастья и ошибки, им допущенные, произошли, соответственно его убеждениям, из-за того, что именно он недоработал, недодумал и т. д.

Человек всегда стоит перед вопросом: в состоянии ли он выполнять предъявляемые ему требования; насколько правильно он их понял и истолковал; какова его ответственность за последствия своей деятельности? Попытка снять с себя ответственность или возложить ее на кого-то ведет в конечном счете к одному и тому же – оправданию своего поведения. В результате постоянного воздействия массовой культуры, часто опирающейся на инстинкты, и при нехватке индивидуального культурного иммунитета у многих формируется не столько свобода выбора, сколько социокультурная зависимость. Люди нередко поступают так или иначе потому, что «так делают все», и в этом случае внутренняя контрольная инстанция и собственная ответственность отпадают: «так носят» равносильно императивному «носи, как носят» [48].

Приспосабливаться к обществу – это то же самое, что в очереди вести себя прилично. Ведь молчаливый закон очереди предполагает, что каждый стоящий в ней получает что-то (если это что-то не кончается) только в зависимости от того, что не выделяется. От этой взаимной зависимости и зависит та маленькая порция супа «Армии спасения», которая достается каждому. Если ты хочешь именно супа и согласен стоять в очереди, то самое главное – не высовываться.

М. Мамардашвили

Кросскультурное исследование ценностей в бывших «странах народной демократии» показало, что свобода занимает в иерархии актуальных ценностей одно из последних мест. Ценность свободы не осознается в силу того, что личность не чувствует этой свободы в реальной жизни, демократизация же предоставила ей возможность выживать в одиночку – «свободу» защищать свою жизнь, «свободу» выживать или процветать [56]. Современные исследования понимания свободы россиянами показали: 28 % трактуют свободу как возможность поступать по своему усмотрению, своей воле, без всяких ограничений и столько же ограничивают ее пределами правовых и нравственных норм; для 26 % свобода – наличие чего-то значимого без боязни потерять его (работу, уверенность в завтрашнем дне, независимость от случайностей); для 10–12 % свобода – отсутствие какой бы то ни было зависимости (материальной, моральной и т. д.) и только для 6 % – субъективное ощущение [67].В целом же получается: Свобода вовсе не нужна мне, Но надо знать, что я свободен (И. Губерман). Эти строки перекликаются с мыслями Н.А. Бердяева о месте и роли свободы в России.

Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей. В то же время Россия – страна жуткой покорности, лишенная сознания прав личности и не защищающая ее достоинства, страна инертного консерватизма, порабощения религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой плоти. Безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество – вечным застоем.

Русский народ как будто бы хочет не столько свободы в государстве, сколько свободы от государства, от забот о земном устройстве. Русский народ хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени.

Русского человека слишком легко «заедает среда». Он привык полагаться не на себя, свою активность и внутреннюю дисциплину личности, а на коллектив, на что-то внешнее, что должно его подымать и спасать.

Духовная работа над формированием своей личности не представляется русскому человеку нужной и пленительной. Когда русский человек религиозен, то он верит, что святые или сам Бог все за него сделают, когда же он атеист, то думает, что все за него должна сделать социальная среда.

Тайна русского духа в его устремленности к последнему и окончательному, к абсолютному во всем – в свободе и любви. Но в природно-историческом процессе царит относительное и среднее. И потому русская жажда абсолютной свободы на практике слишком часто приводит к рабству в относительном и среднем, а русская жажда абсолютной любви – к вражде и ненависти.

Н.А. Бердяев [11]

Подавляющее большинство современных россиян за свободу, но без обременяющего ее долга; за свободу поступать так, как им выгодно: от как бы меня не ограничили в моих желаниях – до кто стоит на моем пути [60]. Свободный индивид современности (R.J. Lifton) – это человек, одновременно: недо-социализированный, поскольку из «внешнего» мира ему не предлагается никакая всеобъемлющая и неоспоримая формула, и сверх-социализированный, поскольку никакая приписанная или унаследованная идентичность не настолько тверда, чтобы сопротивляться внешним давлениям, и потому ее нужно постоянно приспосабливать и конструировать без перерыва и без всякой надежды на окончательность [Цит. по: 9].

Всякое ограничение свободы, любая зависимость должны вызывать внутренний осознанный или бессознательный протест, когда мы ощущаем, что нам плохо, не понимая причин этого состояния, иногда выдумывая их [5]. Часто это сопровождается ощущением какой-то внутренней пустоты и желанием ее заполнить, что сегодня несложно: Интернет, СМИ, реклама предлагают широкий выбор поведения и действия. В силу особенностей психики мы способны уйти по выбранному пути бесконечно далеко и с некоторого момента можем оказаться неспособными по собственной воле вернуться назад. Энергия зависимости, в которую мы попали, начинает превышать энергию нашего Я. Зависимость становится патологической – болезнью, разрушающей дух, тело, отношения с другими людьми, личностные и общественные связи. Характерным становится компульсивное поведение, неосознанное и иррациональное, о котором постфактум человек может сожалеть; но компульсивно и основанное на чувстве стыда стремление произвести впечатление, управлять им и для этого преувеличивать, лгать и непременно получать внешнее одобрение.

Смысл свободы ясен как отмена угнетения или фрустрирующего ограничения, но нелегко вообразить свободу позитивно, как длительное состояние – разве что как абсолютное одиночество, полное воздержание от коммуникации с другими людьми. Все мы стремимся приобрести в глазах других «вес», дающий нам свободу, но вряд ли предпочли бы неограниченную свободу, если бы все, что бы мы ни делали, не имело бы никакого значения для других [35]. Другие – необходимое условие нашей жизни, детерминирующее нас и имплицитно данное нам [52]. Мы можем изменить данные условия, но сначала они нам даны, и от них мы должны отправляться: даже изменяя их, мы должны строить их из данного материала. Так, «родителей не выбирают», и если в течение жизни мы и находим других значимых людей, в отношениях с ними мы будем неосознанно репродуцировать детско-родительские отношения. Таким образом, свобода – не только отрицание данного, но и утверждение его.

Обычно человек оказывается в прочном положении в фантазийной системе связей. Обычно это называется «идентичностью» или «личностью». Мы никогда не поймем, что находимся в этой системе. Мы даже никогда не мечтаем о том, чтобы выпутаться оттуда. Мы терпим, наказываем или обращаемся как с безвредными, плохими или сумасшедшими с теми, кто пытается выбраться и утверждает, что и нам тоже пора.

Р. Лэйнг

Наши поведение и действия еще до их начала уже структурированы личными отношениями. Если мы чувствуем за собой определенную свободу действий, то это включает в себя и свободу, позволяемую себе, и свободу, предоставляемую другими. Лэйнг приводит рассказ полицейского о маленьком мальчике, бегавшем вокруг квартала. Когда ребенок пробежал мимо него, обегая квартал уже в двадцатый раз, полицейский все-таки поинтересовался, что это он делает. На что мальчик ответил, что он убегает из дома, но папа запрещает ему переходить дорогу! Свобода этого мальчика была ограничена интернализованным отцовским предписанием. Наши пространства, физические и метафорические, структурированы влиянием других – в той или иной степени, но всегда. Именно в общении с другими подтверждаются наши выборы, а наши действия получают смысл. Все наши казалось бы личные цели всегда скорее заимствуются, нежели изобретаются, и, по крайней мере ретроспективно, получают смысл от одобрения другими.

Мы ощущаем себя свободными, если сознаем, что можем поступать в соответствии со своими желаниями, намерениями и побуждениями, и этому нет препятствий, исходящих от других людей. Человек, сделавший социальные, нравственные и моральные нормы органической частью своего внутреннего мира, ощущает себя естественно свободным, действуя в соответствии с ними. Но если наши притязания или побуждения выходят за рамки «нормы», а мы не способны самоограничить их этими рамками и воздерживаемся от тех или иных действий только из опасения санкций – мы ощущаем естественную несвободу.

В.Г. Белинский отметил важнейший механизм российской личности – самолюбие, существенно отличающееся от чувства собственного достоинства тем, что в его основе не свобода и непринужденность проявления Я, а болезненная установка на возможность и угрозу ущемления такой свободы. Свобода родилась как привилегия и всегда оставалась ею: чтобы был свободен один, нужны по крайней мере двое [9].Свобода – это асимметрия социальных отношений и социальное различие: кто-то может быть свободен лишь постольку, поскольку существует форма зависимости, какой он стремится избежать. Боясь утратить контроль над ситуацией, созависимые сами попадают под контроль событий или своих близких [28]. Например, жена увольняется с работы, чтобы контролировать поведение мужа, но фактически именно он контролирует ее жизнь, распоряжается ее временем, самочувствием и пр. Неудачные попытки взять под контроль практически неконтролируемые события рассматриваются как собственное поражение и утрата смысла жизни, что часто приводит к депрессиям или фрустрациям.

Если бы каждый из нас являлся хозяином своей судьбы, у нас не было бы причин обращать внимание на все то, что противостоит нашему Я и превышает наши возможности. Наши взаимоотношения основаны на определенном внутреннем согласии каждого из участников на выполнение требований этих отношений и взаимном доверии – наличии общих ожиданий относительно друг друга. Даже прямое насилие над другим предполагает подчинение зависимого человека. Устойчивое социальное принуждение подразумевает какое-то согласие взаимодействующих, например членов семьи. Отношение к различным формам социальной зависимости – это прежде всего вопрос о социально-культурной приемлемости для человека того или иного уровня отношений свободы – несвободы, всегда распределенных неравномерно: свобода одного нередко оборачивается несвободой другого.

Несвобода – тоже результат выбора. Рабство выбирают свободно, пользуясь свободой, данной каждому человеку. Если человек – раб, значит, таков его выбор: не мысленно, не рационально принято решение стать рабом или свободным человеком, но он сам так решил.

М. Мамардашвили

Потеря свободы не обязательно является результатом отказа от нее; это может быть неэффективность самого механизма контроля отношений, например поведения алкоголика или игромана. Наше согласие на устойчивые отношения предполагает определение пределов свободы и ее границ для каждого: границ пространства и времени, средств существования, влияния на жизнь окружающих с их активностью, а также единое понимание всего названного.

Отождествление себя с вещами, событиями внешнего мира или с другими людьми – по сути, нарушение контактной границы между личностью и средой. Механизм созависимости заключается в принятии нами на себя обязанности имитировать совместное протекание спонтанности: тем самым мы лишаем себя или Другого свободы в отношениях, потому что свою произвольность отдаем на откуп чужой спонтанности и выдаем ее за спонтанность или пытаемся чужую спонтанность произвольно «подмять» своей [44]. Другой при этом – не Другой, а буквально – «моя половина», управляемая или управляющая, в зависимости от того, в ком предполагается «центр жизни». На самом деле я многого хочу и на многое смотрю не так, как мой Другой, но не позволяю себе довести это до своего осознания.

В отношениях созависимости по схеме «средство – цель» другие – средства для какой-то цели, и вполне разумно лишить их выбора и тем самым считать их не субъектами, а объектами отношений. Существование свободы требует, чтобы кто-то оставался несвободным. Отсюда и «свое» понимание свободы в социальном сознании, рождающее парадокс: все борются за свободу, но так, чтобы у кого-то ее стало больше, следовательно – у кого-то меньше, и вот этот «кто-то» должен подчиняться и выполнять рекомендации того, кто присвоил себе право быть «свободнее» [60].

Требования ситуаций социального принуждения не связаны с угрозой для жизни, но предписывают определенное поведение в обмен на удовлетворение стандартных потребностей стабильной жизни и избежание дискомфорта негативных последствий. Созависимая мать может учитывать какие-то интересы ребенка, но на первом плане – реализация ее интересов. Ребенок может реализовывать себя вне семьи, но попытка отстоять собственные взгляды внутри нее угрожает его благополучию. Стабильность отношений здесь обеспечивается только готовностью ребенка к сознательному или неосознанному обмену возможной свободы на удовлетворение стандартных потребностей. Это, по Ю.И. Гиллеру, автономия гарантированной жизнедеятельности [19].

Признание самоценности разных культур и людей заставляет нас учиться признавать их реальности, не отказываясь от себя, что порождает разнонаправленные тенденции: все более ощущая и реализуя свою свободу как личности, мы все чаще обнаруживаем и осознаем свою социальную обусловленность. Как личность я обладаю правами и свободой, но как человек продолжаю оставаться социальным индивидом, действующим не свободно, а по законам социума. Более того, в социальном аспекте мы обусловлены навязываемой нам реальностью в форме сценариев поведения, и фундаментальных дискурсов (вечных ценностей), и практик социальных услуг (образования, идеологии и политики, СМИ, церкви, психотерапии и пр.). В этих условиях личность вынуждена постоянно воссоздавать себя в своей константности и автономии – не только преобразовывать себя, но и каждое свое усилие сверять с усилиями иных сил и реальностей.

Человек – это прежде всего распространенное во времени постоянное усилие стать человеком [37]. Быть и социальным индивидом, и свободной личностью возможно, если человек понимает себя как «делающий себя человеком» и развивается в разных направлениях [51]. «Социальная» личность, выстраивая свою жизнь, фактически выступает от имени целого: техногенной цивилизации, ее критиков, альтернативных форм жизни и пр. «Виртуальная» личность создает собственную реальность, где свободно может себя реализовать: миры общения, творчества, фантазий – или эзотерики, Интернета, алкоголя, созависимости. «Рефлексивная» личность опосредует свое становление на основе современных знаний и психотехник. Мы можем идентифицировать себя с той или иной личностью, а можем дрейфовать между ними, ориентируясь на свободную самореализацию.