Книга Черный бумер онлайн

Глава 1
КРАСНЫЕ ЛЕНТЫ

Май – июнь 863 г. Русское море – степи

Уж давно растопил снега теплый май-травень, зашумел первой листвой, клейкой и пахучей, голубыми травами раскрасил бескрайние южные степи, и хоть и приходили еще холода, бывало и с морозцем ночным, но чувствовалось – не по зубам весна-красна зимним холодным вьюгам, такой жарой пахнуло, что какой там снег, какой морозец! Оно, конечно, далеко на севере, в горах Халогаланда – на родине Хельги-ярла, – оставались еще и снега, и вьюги, как возвращались они, бывало, посреди весны и в Ладоге-Альдегьюборге, прячась от солнца в тенистых урочищах. А тут, на юге, давно уже всё цвело, да так, что даже сюда, в море, ветер приносил с берега духовитый запах цветов.

Май – благодатное время: уже тепло, но еще не жарко, еще не пришел яростный летний зной, не припорошил разноцветье коричневатой песчаной пылью. Май. Травень...

Впереди, перед самым бушпритом, бесстрашно ныряли прямо в синие волны белокрылые чайки, а у самых бортов плыли, не торопясь, серебристые рыбьи стаи. Подойдя к форштевню, Хельги уселся, свесив ноги за борт. Сквозь тонкую шелковую тунику солнце ощутимо пекло спину. Ярл оглянулся, хотел было снять тунику, да раздумал – не дело викинга показывать солнцу обнаженное тело, друзья не поймут такого, солнце – это ж не женщина!

– Жарко. – Подойдя неслышно, словно кот, уселся рядом Никифор, бывший раб Трэль Навозник, затем послушник уединенного ирландского монастыря, а ныне – странник, странник волею судьбы и старого друга – Хельги.

Длинные иссиня-черные волосы молодого монаха развевались на ветру, словно крылья мудрого ворона, смуглое лицо покрывала щетина – вроде брился не так и давно, а вот поди ж ты, – в миндалевидных темных глазах отражались море и недалекий берег, тянувшийся по правому борту судна, вернее – судов. «Георгиос» – корабль сурожского торговца Евстафия Догорола вовсе не был одинок в этом плаванье, а шел на север, в устье Днепра, в числе других подобных судов, из которых дюжину составляли вместительные купеческие скафы – «круглые», как их называли, – плюс пара узких стремительных хеландиев с хищно выступающими из воды таранами. Так, на всякий случай. Хоть и договаривались недавно сурожцы с тавридскими пиратами, да ведь свято место пусто не бывает – не тавридцы, так кто-нибудь еще. Нет, уж лучше на охране не экономить. «Георгиос» представлял собой типичную торговую скафу, длиною около шестидесяти локтей и шириной – восемнадцать, со сплошной палубой, вместительным трюмом, полным амфор с зерном, несколькими каютами и двумя крепкими мачтами с косыми парусами. На корме также находился и камбуз с обмазанной глиной печью, которой пока пользовались редко – жарко.

Корабли уже давно прошли Корсунь, и примерно через сутки должны были показаться днепровские воды. Сам Евстафий, впрочем, туда не собирался – его целью, как и целью всего каравана, был Константинополь. Вообще-то, к Царскому городу можно было попасть, идя вдоль южного побережья, через Трапезунд и Синоп, однако так получалось дольше, а алчных до чужого добра пиратов там водилось ничуть не меньше, чем здесь, на севере. Плыть именно таким путем уговорил своих компаньонов Евстафий по просьбе Хельги-ярла, которому необходимо было поскорее попасть в Киев. Евстафию в Киев было не надо, но зато как раз в это время туда должны были направляться корабли константинопольских купцов, среди которых сурожец надеялся обязательно встретить знакомых, и уж дальше Хельги и вся его компания продолжили бы путь именно с этими знакомыми.

– Встретим ли мы их? – смотря в далекую синь, пригладил волосы Никифор. Ярл ничего не ответил, потому как сам не знал, встретят ли. Евстафий, правда, обещал, да ведь верить хитрым грекам – последнее дело. Ничего, в крайнем случае, можно будет подождать попутный караван на побережье, лишь бы не попасться на глаза многочисленным группам разбойников – малочисленных Хельги не опасался.

– Ладислава вчера ночью гадала, – вдруг усмехнулся Никифор. – Говорит, дорога будет удачной.

– Гадала? – Ярл обернулся, прищурив синие, как воды фьордов, глаза и еле сдерживая смех. – А ты, значит, за ней подсматривал? За бесовскими игрищами?

– Да вовсе нет! – замахал руками монах. – Не так всё было. Я просто мимо шел, а она меня и позвала, кувшин подержать, – так, говорит, для гадания надо...

– И ты согласился?! О, ужас! – Никифор развел руками:

– Уж больно сильно просила...

– И это вместо вечерней молитвы!

– Да я сначала хотел вас позвать, тебя и Ирландца, да вы с хозяином третью амфору допивали, думаю, куда уж, грохнетесь еще через борт в море, потом вылавливай!

Никифор изобразил жестами, как его приятели, пьяные, валятся за борт, смешно отфыркиваются, вопят...

Хельги уже больше не сдерживался – захохотал во весь голос, да так, что разбудил Ирландца и хозяина, почивавших после обеда на корме, под специально натянутым балдахином. Там же было приготовлено местечко и Ладиславе, да только она им не пользовалась – стеснялась. Красива была девчонка – юна, стройна, златовласа, с глазами – как васильки в поле. Притягивала мужские взгляды, словно чужие дирхемы алчные руки вора. Поначалу кое-кто из команды «Георгиоса» попытался было за ней приударить, да быстро пошел на попятный, увидев посуровевшее лицо хозяина и холодный взгляд молодого варяжского ярла.

Сам Евстафий Догорол относился к Ладиславе вполне по-отечески, а, изрядно испив доброго винца, бывало, рассказывал, как девушка спасла его от зубов огромного волка... двух волков... трех... целой стаи... Ну и так далее, по нарастающей, в зависимости от количества выпитого. Ему, правда, никто особо не верил, но, видя, как трепетно торговец относится к девушке, понимали – может, что-то подобное и действительно было.

Ладислава, конечно, ловила на себе восхищенные взгляды, и нельзя сказать, чтобы ей это вовсе не нравилось. Однако в сердце ее давно, еще с той случайной встречи в Ладоге, был один – молодой светловолосый варяг. Хельги. Хельги-ярл. Она знала, что где-то далеко на севере, в стране снега, льда и извилистых фьордов, у него остались жена и дочь, Сельма и Сигрид. Знала – и всё-таки надеялась... И вот вчера... Как хорошо было бы, если б помогать ей в гадании пришел не этот отрешенный от мира монах – хотя и довольно приятный, – а сам молодой ярл. Ладислава так ждала его, надела на себя лишь одну тунику из тончайшего шелка – подарок Евстафия, – не скрывавшую восхитительных форм ее юного тела. Так ждала – вот возьмется ярл помогать в гаданье, невзначай прикоснется, обнимет... Но не пришел ярл. А монах, Никифор, так его имя, прикоснулся-таки, да так, что его, бедного, аж бросило в жар. Ладислава, осмелев, заулыбалась, невзначай натянула тунику на груди туго-туго, так, что стало хорошо заметно всё... Бедный послушник, что-то пробормотав, закрыл лицо руками да скорее убежал прочь – видно, молиться своему распятому Богу.

У нас тоже сейчас молятся.

Ладислава вздохнула.

Роду, Святовиту, Велесу... В начале травня-месяца – праздник первых ростков, с песнями да веселыми девичьими хороводами, потом, ближе к началу лета, – моления о дожде, а затем, в следующий месяц, изок, – Ярилин день, тоже с хороводами, плясками, венками...

 
Пойдем,девочки,
Завивать веночки!
Завьем веночки,
Завьем зеленые!
 

Ах, как сладостно пахли цветы в венках – колокольчики, ромашки, фиалки. Как швыряли девчонки венки в реку, и тут же за ними прыгали парни и, выловив венок, несли его к владелице – а та милостиво целовала их в губы... Вот бы и Хельги так...

Ладислава грустно усмехнулась, вытерла рукавом набежавшую слезинку... Да уж, такой бросится за ее венком, как же! Холоден, как ледяная скала. И всё отшучивается, на всё-то у него ответы есть, не подойдет никогда, не обнимет, да куда там – обнимет, даже не заговорит первым! Так, пару слов буркнет – и всё. Всё шушукается с дружками своими – с Никифором-монахом да с Ирландцем. Ой, ну до чего ж неприятный мужик этот Ирландец – узколицый, смазливый, всё улыбается, а взгляд стылый, как у змеи. И смотрит так... Будто все тут кругом замыслили против него какую-то каверзу. Лучше уж с Никифором водиться, тот, по крайней мере, безобидный. Да и Хельги от него не далеко ушел, дурачина. Как будто не видит ничего, не замечает... или – не хочет замечать? Ах, какие ж у него глаза – синие-синие, а волосы мягкие, как лебединый пух... А губы, щеки, ресницы... Говорила маменька – не плюй на воду, не люби варяга. Не люби... Да ведь сердцу-то не прикажешь!

Жарко было в степи между Днепром и Доном, где двигались всадники и запряженные медлительными волами повозки. Степь, казалось, дышала: зеленая травяная гладь волновалась, словно море, ласково стелилась под копытами лошадей и волов, под большими колесами повозок. Кое-где по пути попадались древние идолы, да иногда смотрели на путников невидящими очами каменные скифские бабы.

– Долго ль еще до Кенугарда? – отдуваясь, обернулся в седле Лейв Копытная Лужа. Отбросив со лба жирные, пропитавшиеся дымом костров волосы, он вопросительно уставился на своего товарища, тощего и сутулого Истому по кличке Мозгляк.

Истома, как и Лейв, трусил на небольшой кобылке какой-то непонятной мышиной масти, купленной на деньги, оставшиеся от неудавшегося коммерческого предприятия Лейва... Вернее, даже не самого Лейва, а его дядюшки – Скъольда Альвсена, известного в Халогаланде скупердяя. После нападения печенегов на караван, случившегося еще по зиме, на переходе из Итиля в Саркел, Лейв, скрипя зубами, долго подсчитывал убытки – а они были значительными. Печенеги разграбили все товары, прикупленные им и его напарником, старым Хаконом, – это раз. Убили самого Хакона – два, притом бежали пленники – красивая рабыня Ладислава и давнишний враг Лейва Снорри...

Нет, Снорри, похоже, всё-таки погиб, как погиб и Альв Кошачий Глаз, близкий приятель Истомы. Интересно, что их связывало? Вообще-то Истома Мозгляк, как не раз уже убеждался Лейв, производил впечатление бывалого человека. В меру боек, умен, хитер изрядно, с таким не пропадешь! Потому-то и поддался на его уговоры Лейв Копытная Лужа, знал – с убытками домой лучше не возвращаться: дядюшка Скъольд не только на двор не пустит, да кабы еще и собак не спустил. Как только предложил Истома пойти в Кенугард, к его знакомому князю – так тут же и согласился Копытная Лужа, даже для виду не стал ломаться. А что ему было делать? Со Скъольдом Альвсеном шутки плохи, особенно когда дело касается его собственности, об этом уж все в Норвегии знали, от Трендалага и Халогаланда до Вика.

Истома тоже был рад согласию Лейва – как-то уж больно одиноко почувствовал он себя после гибели Альва Кошачьего Глаза, привык работать в паре.

А Лейв, похоже, был бы вполне подходящим напарником для всех темных дел, на которые сподвигнул Истому князь Дирмунд, что пришел с Хаскульдом-конунгом из далекой северной земли. Злобен был Лейв, яростен, особенно тогда, когда мог безнаказанно поглумиться над беззащитной жертвой, правда, труслив в битве – ну, так то не страшно, на рожон лезть и сам Истома не собирался – и, на первый взгляд, глуповат, но то больше от молодости, от неопытности, а опыта Копытная Лужа набирался быстро, в чем Истома Мозгляк не раз убеждался. Единственный прокол – не удалось, как просил Хозяин, затравить змеями молодого Хельги-ярла – не укусили его почему-то змеи, может, вялые оказались, а может, ярл знал какое-то заклинание. В общем, не выполненным оказался приказ Дирмунда, и нельзя сказать, чтобы Истома возвращался в Киев-град с легким сердцем. Хотя и не кручинился особо, знал: много у Дирмунда верных людей, так что сильно гневаться князь не будет, тем более теперь, после смерти Альва, когда одним верным человеком стало меньше. Ну и, похоже, Лейв Копытная Лужа сможет стать вполне достойной заменой, вполне. Так что на вопрос утомленного жарой Лейва относительно пути до Кенугарда Истома приветливо осклабился и посоветовал послать на ближайший холм слугу – посмотреть.

– Грюм, сбегай! – тут же приказал Копытная Лужа, и лысый слуга – тайный соглядатай Скъольда – мигом взобрался на пологую, поросшую редкими кустиками вершину.

– Видел какие-то тучи далеко на западе, – спустившись, доложил он, преданно глядя на Лейва. Грюму тоже не улыбалось возвращаться ни с чем – Скъольд обвинит в неудаче не только Лейва, но и его, скажет – а ты куда смотрел, лысая башка?

И будет совершенно прав. Тогда зачем же возвращаться? Может, у Дирмунда-князя куда как лучше будет!

– Тучи, говоришь? – тяжело втягивая воздух пересохшим ртом, переспросил Истома. – То река. А вверх по ней – Киев. Думаю, дня через три будем.

– Дай-то боги, – усмехнулся Лейв. – Сколько мы должны купцам? – Он кивнул на повозки, принадлежавшие хазарским торговцам Саркела.

– Весь расчет в Киеве, – оглянувшись по сторонам, тихо заметил Истома. – Ведь так договаривались. А в Киеве... В Киеве поглядим.

Он подмигнул Лейву и засмеялся мелким дребезжащим смехом, похожим на звон треснувшего коровьего колокольца-ботала.

А вокруг, среди травяных волн, ржали кони, мычали волы, ругались погонщики. Купеческий караван поворачивал на север – к Киеву.

Как и предсказывал Евстафий Догорол, они встретили константинопольских купцов у самого устья, при впадении Днепра в море. Десятка полтора плоскодонных судов, несколько небольших ладей-моноксилов, выдолбленных из одного ствола дерева, – вот и весь караван ромеев. Впрочем, торговый сезон только начинался, а большие морские суда в Киев не шли – вряд ли бы они спокойно преодолели пороги. Моноксилы и плоскодонки – пожалуй, единственный подходящий транспорт для волока – удобно вытаскивать, удобно подклады-вать бревна под днища.

Ромеи везли в Киев вино, узорчатые ткани, золотую посуду и прочую роскошь, что находила хороший сбыт среди славянско-варяжской дружины князя Хаскульда. Все эти товары стоили недешево, и Хельги был поражен малым количеством охраны. Всего две пары моноксилов с воинами – не густо. Конхобар Ирландец заметил волнение ярла, подойдя ближе, шепнул, мол, сиди, пируй с купчишками, а я присмотрюсь. Так и сделал – отошел в сторонку, подальше от костров, времечко-то как раз обедать было. А Хельги-ярл, как и подобает знатному воину, учтиво поблагодарив за приглашение, присоединился к собиравшимся хорошенько пообедать торговцам. Они расположились на возвышении, под тенью развесистого дерева. Рабы и слуги, быстро раскинув на траве выбеленный холст, принялись деловито сновать туда-сюда – от холста к кострам, таская полные яств блюда.

– Угощайся, князь. – Чернобородый купеческий староста по имени Вассиан Фессалоник приветливо кивнул Хельги и пододвинул к нему блюдо с дымящейся бараниной. Ярл не заставил себя долго упрашивать – давно чувствовал голод. Взял без церемоний кусок, впился зубами в сочное мясо – остро зажгло нёбо – мясо оказалось густо перченым.

– Вина. – Вассиан сделал знак слугам. Хельги выпил с купцами вина, затем, в который раз, рассказал о том, как встретил Евстафия Догорола в Саркеле. Речь его переводил Никифор, кое-где расцвечивая рассказ подробностями, с выгодной стороны представляющими поступки ярла.

– Да, страшный народ эти хазары, – покачал головой Вассиан, и сидевшие рядом купцы закивали, соглашаясь. – А ведь туда, в хазарское царство, недавно отправились ученые монахи Константин и Мефодий. Ты не знал их, брат Никифор?

– Не знал, к сожалению. Но много слышал. Наш друг Евстафий Догорол говорил, что один из них поехал к хазарам. А вот кто? То ли Константин, то ли Мефодий.

– Может быть, и один, – легко согласился Фессалоник. – Тем более опасно! Ну что, выпьем, друзья?

Купцы обрадованно зашумели, и в кубки рекою полилось вино. Хельги пил не пьянея, чувствуя, что опять к нему приходит то самое состояние тревоги, когда в глубине мозга вдруг всплывает нечто такое, что дает ему возможность предчувствовать грядущие события... Казалось бы, ешь, пей, веселись! Кто-то из купцов достал лютню, кто-то читал стихи, а кое-кто уже и похрапывал, прислонясь к тенистому стволу дерева. Идиллия, но всё же... что-то здесь было не так.

Хельги – по привычке, постепенно становившейся его второй натурой, – рассеянно глядя на кубок с вином, принялся рассуждать: а что же не так? Ну, пир... в смысле – обед, оно понятно. Ну, с утра проводили караван сурожцев, попрощались с Евстафием, затем сели обедать... и вот до сих пор сидят. Сидят... А ведь место тут нехорошее – про караван-то наверняка прослышали окрестные разбойничьи шайки, а купцы всё сидят, ни о чем не беспокоясь, пьют, поют песни, словно бы поджидают чего-то. Чего-то? А может, кого-то?

Староста купеческий, чернобородый Вассиан, похоже, не так уж и пьян. Взгляд осторожный, трезвый. Сидит, усмехается, слушая грустную песню, что запел толстобрюхий торговец с окладистой бородою.

 
И хоть меня целовать запретили красивой Роданфе,
Выход придумала всё ж... —
 

прямо на ухо ярлу зашептал перевод Никифор. Вот только этого и недоставало, ярл как раз собирался покинуть пиршество и поискать в окрестностях Ирландца.

 
Пояс свой с бедер сняла и,
растянув его меж собою и мною...
 

– Хватит, хватит, Никифор. – Хельги затряс головою. – Как тебе только не стыдно толмачить такое? Пояс сняла с бедер – ничего не скажешь, хорошенькое начало! Можно себе представить, чем всё закончится.

– Но... это же стихи, мой ярл! – сконфуженно пробурчал Никифор. – Стихи знаменитого поэта Агафия Миренейского, что всю свою жизнь воспевал светлую радость... Хотя ты, наверное, прав. Мне, монаху, такое слушать грешно.

Отойдя в сторону, он принялся молиться. А толстобрюхий сибарит не унимался: хоть Хельги и не понимал слов, но жесты купца были весьма красноречивы...

Ага! Вассиан обернулся к кому-то... Похоже, к кормщику, именно его Хельги заприметил с утра за рулевым веслом одной из ладей. Судя по одежде – длинная, почти до самой земли, ярко-зеленая, с серебряной нитью, туника, – кормщик был явно не беден и, скорее всего, имел в купеческом предприятии солидную долю. Тогда почему же Вассиан не пригласил его к обеду? И о чем они сейчас шепчутся? Послушать бы... Впрочем, чего там слушать, без Никифора всё равно не поймешь ни единого слова. Хоть, в Суроже еще, и учил ярла греческому Евстафий-купец, а всё же их сурожский говор от столичного отличался. Да и говорили быстро. Вызнать бы... Может, не стоило связываться с купцами, добрались бы до Кенугарда сами? А попасть туда надо обязательно, ибо – как сказала девушка-волшебница Магн – только он, Хельги-ярл, может остановить черное дело друида. И кто его остановит, если они не доберутся до Киева? Если сгинут в степи, пронзенные разбойничьей злой стрелой, если вдруг схватят их, сонных, да продадут в рабство на край света?

Нет, такой поворот ярла никак не устраивал. А потому следовало быть постоянно настороже. Вот и сейчас...

Заметив, как кормщик скрылся за колючими кустами шиповника, Хельги встал и, сказав Никифору, что идет навестить Ладиславу, покинул веселое сборище. Ладислава, представленная Евстафием Догоролом как знатная ладожанская дама, как и положено девушке, обедала отдельно от мужчин, в специально разбитом шатре с поднятым пологом. Шатер этот был разбит слугами шагах в двадцати от костров, ближе к морю.

Хельги прошел немного в том направлении, затем оглянулся по сторонам и стремительно нырнул в пахучие заросли шиповника. Острые шипы впились в одежду, больно царапнули руки. Ярл не обращал на это внимания, увидев мелькающую впереди зеленую тунику кормщика, то скрывающуюся за деревьями, то вновь вспыхивающую в лучах солнца. Прибавив шагу, Хельги быстро обошел огромный, лежащий прямо на пути камень, и...

– Не спеши, ярл, – тихо произнес кто-то у него за спиной. Кто-то? Конечно же, Ирландец, кому тут еще говорить на языке людей фьордов?

– Там, дальше, я видел трех всадников. Спешенные. Словно бы ждут кого-то...

– Кормщика.

– Кормщика? А, того человека в зеленой тунике. Так ты шел за ним, ярл?

Хельги молча кивнул, шагнув вслед за Ирландцем в густые заросли дрока. Вокруг пели птицы, вкусно пахло молодой листвой, цветами и медом.

– Вот они, – остановившись, поднял руку Ирландец. – Осторожнее, не свались в овраг.

Ярл и без него уже заметил тех, кто стоял, не таясь, у каменистого русла ручья. Трое спешенных всадников в панцирях из бычьей кожи, с саблями в сафьянных ножнах. Короткие, украшенные красными шелковыми ленточками копья небрежно прислонены к камню. Кони пили из ручья воду.

Один из всадников, видимо главный, – осанистый белолицый мужчина с узкой бородкой – обличьем напоминал знатного хазарского вельможу, двое других – поджарые, смуглые – больше походили на печенегов. Троица держалась по-хозяйски: переговаривались, громко смеясь, и снисходительно посматривали на кормщика в зеленой тунике. Тот стоял перед ними в почтительной позе, чуть наклонив голову, и что-то негромко говорил. Что и на каком языке – было не разобрать. Тем не менее кормщика, похоже, хорошо понимали. Узкобородый вдруг прервал его, не дослушав, и требовательно протянул руку. Изогнувшись в поклоне, кормщик передал ему увесистый кожаный мешочек, перевязанный узкой бечевкой. «Хазарин», или кто он там был, ловко развязал бечевку и высыпал в ладонь... блестящие, приятно звякнувшие кружочки.

– Золото... – прошептал Ирландец.

Хельги молча кивнул. Он уже начинал кое о чем догадываться.

Тщательно пересчитав монеты, узкобородый что-то повелительно сказал одному из напарников. Тот, поклонившись, подскочил к прислоненным к камню копьям и, отвязав от них красные шелковые ленты, вручил их кормщику. Тот униженно склонился почти до самой земли. Подойдя ближе, узкобородый покровительственно потрепал его по плечу, после чего вся троица вскочила на лошадей и вмиг скрылась из виду.

– Чтоб вас всех дьявол забрал, проклятые разбойничьи рожи! – выпрямившись, злобно бросил им вслед кормщик и, напившись воды из ручья, быстро пошел обратно.

– Так вот почему у купцов так мало охраны, – выбираясь из кустов, задумчиво произнес Ирландец. – У них тут, похоже, договор. Платят деньги разбойникам, а те их не трогают. И эти красные ленты – наверняка условные знаки, дескать, всё оплачено. Ну что же. Похоже, с этой стороны нам ничего не грозит, ярл!

Хельги лишь улыбнулся. Хорошо иметь такого сообразительного помощника, как Конхобар Ирландец, хотя, конечно, тип он еще тот!

Итак, загадка счастливо разъяснилась: купеческий староста Вассиан Фессалоник потому не торопился, что поджидал посланцев местной разбойничьей шайки. Заплатил, сколько надо, получил опознавательные знаки, теперь можно и в путь. Замечательные договорные отношения – ты мне, я тебе. Только вот, судя по проклятиям кормщика, разбоинички вряд ли всегда строго выполняли условия соглашения, наверняка могли и лапу наложить на понравившуюся им часть товара. Как бы Ладислава им не понравилась! Хотя, похоже, они не собирались плотно сопровождать караван, иначе зачем ленты? Впрочем, в любом случае следовало держать ухо востро.

Утром, едва рассвет окрасил воды реки багрянцем, караван известного константинопольского купца Вассиана Фессалоника пустился в путь к Киеву. На мачтах передних судов огнем пылали алые шелковые ленты.