Книга Четыре четверти: учебное пособие онлайн - страница 4

Четверть вторая. Vivace

Ноябрь

Политик не представляет большинство, а создает большинство.

Стюарт Холл

Наступили настоящие зимние холода. Распотрошенная тракторами дорога замерзла и стала походить на карликовую копию гималайского хребта. Его пересечение требовало значительной координации движений и равновесия.

Для свиней наступила Варфоломеевская ночь, по всей деревне стоял поросячий визг, противно пахло паленым. Снег укрыл многочисленные помойки, создаваемые жителями на задах своих огородов. Наверное, природа устает от свинства россиян и поэтому надолго задергивает загаженную землю постоянно обновляемым покрывалом, чтобы солнце отдохнуло от вида везде разбросанных банок, пакетов и прочей бытовой дряни.

После пытки выставления итоговых оценок за четверть наконец-то наступили долгожданные каникулы. Слов нет – это кайф! Приятно пройтись по тихим школьным этажам, где никто тебя не пытается сбить с ног, не орет в ухо. И идешь ты не на боевой вылет к седьмому «Б» классу, а в учительскую обстоятельно точить лясы и перемывать кости отсутствующим в данный момент коллегам. А вместо проверки тетрадей и подготовки к урокам очень приятно до одурения гонять с охламонами мяч на стадионе или играть в волейбол в спортзале.

В естественной среде обитания охламоны ведут себя не так, как на уроке, а как нормальные, понимающие русскую речь люди. Поэтому с удивлением обнаруживаешь в них не только недостатки, но, как ни странно, достоинства. Например, Черепанов на футбольном поле просто бог. Он настолько хорошо играет в футбол, что я начал более снисходительно смотреть на его маленькие человеческие слабости, такие как незнание физики и воровство сигарет в сельмаге.

Однако наступившее внеземное блаженство оказалось слегка испорчено думами о будущем. Одна из таких мыслей приобрела назойливый характер умственного зуда. Это дума об Оценке. Хотелось избежать мучений с ее выставлением в конце четверти, чтобы не было конфликтов с учениками, администрацией и, самое главное, с самим собой.

Зуд завершился созданием гениальной, как мне тогда казалось, десятибалльной системы оценивания. Ее использование по замыслу педагога-новатора должно позволить официально отделить «тройку с плюсом» от «тройки с минусом», а «четверку с плюсом» сблизить с «пятеркой с минусом». Вместо уточнения скудных деревенских новостей в учительской я засел в кабинете.

В результате был рожден и торжественно прибит к стене плакат общей площадью 0,6 м². В начертанных на нем скрижалях отныне и навеки четко определяются критерии оценки. Издалека они очень похожи на десять заповедей. Вблизи же можно прочитать следующее:

Критерии оценки по физике:

10 – превосходно;

9 – отлично, лучше некуда;

8 – отлично, но можно и лучше;

7– хорошо, почти отлично;

6 – хорошо;

5 – так себе;

4 – удовлетворительно, на грани фола;

3 – плохо, но бывает и хуже;

2 – хуже некуда;

1 – ни бе, ни ме, ни кукареку.

Однажды по возвращении из школы на крыльце своего дома я обнаружил трезвого, а потому до крайности грустного Чекушкина. Увидев меня, он встал и изобразил некое подобие полупоклона, выражая высочайшую степень почтения и уважения.

– Не проси, не дам! – вместо приветствия сразу выпалил я.

Но Чекушкин, будучи в потребности опохмелиться, был лучшим переговорщиком всех времен и народов.

– Пойми! – он приложил руки к груди. – Человек, если он человек, должен помогать другому человеку в беде. Всегда! Таков закон жизни! И неважно, отчего у него эта беда, от стихийного бедствия или от собственной душевной слабости.

Далее мне было указано на фатальное стечение двух обстоятельств: на стихийное бедствие в виде Чекушкиной жены, нашедшей опохмельную заначку, и некоторую душевную слабость самого Чекушки, выражавшуюся в очередном усиленном стремлении к спиртному.

Через десять минут я сдался и направился в свою комнату, чтобы дать денег Чекушкину на чудесное возрождение его погибающего организма.

Но денег, оставленных мною утром перед работой в ящике стола, не было. Я перерыл все ящики и все места, куда я мог бы в задумчивости затолкнуть полученную накануне зарплату.

– Нет денег, – озадаченно сказал я вожделеющему Чекушке.

– Эх ты! На чекушку жмешься! – опечаленный несовершенством моей души Чекушкин удалился.

Я снова принялся искать деньги, пока со всей отчетливостью не понял, что их украли. И сделать это могла только Люся, которую с ключами от дома я посылал за забытыми мною тетрадями.

Люся появилась ближе к вечеру, судя по всему – в хорошем настроении. Она загадочно улыбалась и прятала что-то за спиной.

– Люся, – мрачно спросил я, – ты брала у меня деньги?

– Да, – на удивление просто созналась она.

– Ты украла у меня всю зарплату! – не выдержал я спокойного тона. – А потом приходишь как ни в чем не бывало!

Улыбка исчезла с ее лица.

– Я не украла, а взяла! – возмущенно крикнула она и бросила на стол целлофановый кулек с конфетами. – Вот. Просто сладкого захотелось, а это я вам же купила!

– На всю зарплату конфет! Да еще целый килограмм! Да ты меня совсем что ли за идиота принимаешь! Мне что, теперь у себя дома деньги надо прятать!

– Я конфет не килограмм купила, а много, на всю нашу группу рассчитывала!

Губы ее задрожали, но она быстро справилась с секундной слабостью и обычным, немного развязным тоном нараспев произнесла: – Ладно, извините. Хотела всем сделать приятно, я же не знала, что вы такой жадный!

Она резко развернулась к двери и подчеркнуто торжественно вышла, высоко задирая голову.

– Я не жадный, а ты просто воровка! – успел крикнуть я вслед Люсе.

Опомнившись, через минуту я бросился за ней, но Люся бежала со всех ног и ее стриженая голова мелькала в самом конце улицы.

Услужливая память подленько подсунула мне достаточно давнюю и уже забытую мною беседу с одной их трех Люськиных воспитательниц, и чувство стыда физически ощутимо заполнило грудную клетку.

После одного из педсоветов Люськина воспитательница подошла ко мне, деликатно взяв за локоток, отвела в угол и сказала: – Люся у вас часто бывает.

По интонации было непонятно, это вопрос или утверждение.

– Да, – ответил я, а потом агрессивно добавил: – А что, нельзя?

– Можно, конечно, – вздохнула она, – но поймите, эти дети в такой ситуации подсознательно начинают считать вас родителем, хотите вы этого или нет. А потом она сделает что-нибудь плохое, например, разобьет у вас дорогую хрустальную вазу, вы же родному ребенку простите, а ей – нет. Пара таких случаев, и вы будете тяготиться ее посещениями и в конце концов дадите ей от ворот поворот. А она живой человек, ребенок. И так в жизни натерпелась. Вы готовы стать ей вместо отца?

– Нет, – растерялся я, – такой вопрос мне даже и в голову не приходил, да и вазы у меня не то что дорогой, а никакой нет.

– Неважно. Пример с вазой может быть и неудачный, но вы меня прекрасно поняли. Поэтому вы уж ее сразу перестаньте у себя дома привечать.

– Да что они, с бабой Таней сговорились что ли! – подумал я тогда. Теперь я вдруг понял, как они обе оказались правы! А я оказался полным дураком! Или сволочью!

Чужим детям ошибок не прощают и скидки на их недостатки не делают, как хорошо изначально к ним бы ни относились. Люся этот урок усвоила быстро и в гости ко мне уже больше не приходила, даже после объяснения и примирения.

Началась вторая четверть. Сразу неудачно. Великолепная система оценивания под варварским административным напором рухнула в первую же неделю, хотя дети оценили нововведение по достоинству.

– Прикольно! – оценил Леха Урванцев. Остальные, для виду подумав, согласились. По взаимному удовольствию я начал ставить девятки, восьмерки, семерки, шестерки. В тетради. В дневники. И в ЖУРНАЛ!!!

Большего надругательства над святым для каждого педагога документом история еще не знала. В среду кощунство было обнаружено МЧС. В четверг над восьмерками и семерками рыдали классные руководители. Грех мой был так велик, что меня даже не ругали. Слов не было таких, чтобы выразить всю бездонную глубину моего святотатства.

Все педагоги были вооружены половинками безопасной бритвы когда-то существовавшей фирмы «Нева» и посажены в учительской для экзекуции над моим оценкотворчеством. Педагоги, как хирурги, выскребывали мои веселые оценки из своих журналов. Абортация плода моих каникулярных педагогических размышлений сопровождалась шутками и дружным ржанием.

Начал Глобус. Пыхтя от усердия, он еле справлялся со своим инструментом, кажущимся очень маленьким в его огромных лапах. В очередной раз уронив скальпель на пол, он недружелюбно взглянул на меня и произнес: – Воистину сказано, голова, не занятая работой, – мастерская диавола. Не давать Петровичу зимних каникул, пусть хоть уголь в кочегарке грузит.

– Ну что вы, Валерий Андреевич, Алексей Петрович на этом не должен остановиться! – душевно предположила Мензурка. – Следующий раз он что-нибудь более интересное введет, например аббревиатуру. Я даже могу предположить некоторые из них: доснопр – достоин нобелевской премии или дебнувиз – дебил, нуждающийся в изоляции.

– Точно! – подхватила УШУ, – представляете, какой простор для творчества, можно ввести очхорзад и задползад.

– И что это будет означать? – преувеличенно заинтересованно спрашивает кто-то.

Очхорзад – очень хорошо решает задачи, а задползад – напротив, означает, что с задачами полная задница.

Когда все отсмеялись, вступила ГАИ: – Петрович, наверное, в университете круглым девяточником был?

– А почему не десяточником? – услужливо спросил кто-то.

– Потому что по заполнению журнала у нашего молодого новатора, скорее всего, было «хуже некуда» или даже «кукареку».

Так я получил первую боевую кличку – Девяточник, которая, по моему мнению, мне не подходила.

За массовую смехотерапию учительского коллектива мне надо было бы дать премию. Но администрация была несколько другого мнения. В пятницу перед уроками ко мне зашел Черпак. Мои оценочные заповеди он молча изучал минуты три. Затем вынес вердикт «Плакат убрать» и направился к выходу. Но мое молчаливое несогласие так сверлило его спину что он не вынес, обернулся и пояснил: – «Хуже некуда» – это значит, что некуда хуже, а оказывается, что есть куда – «кукареку» еще хуже. Чем же эти два критерия отличаются? Непонятно. Кроме молодого и задорного стеба, особых принципиальных отличий от существующей системы оценки я не увидел. Правда, градаций отличной оценки стало больше, а неудовлетворительной – меньше. Гуманизм – это хорошо. Дурость – это плохо. В общем, система у вас «так себе», то есть неважно, но можно значительно хуже. Именно поэтому очень прошу, согласовывайте все ваши эксперименты со мной, чтобы нам потом в районо за ваше творчество не мекать, не бекать и не кукарекать!

Мензурка оказалась права, я не смог остановиться на достигнутом. В результате, как принято говорить, анализа литературы, немногочисленно представленной в школьной библиотеке, я нашел то, что искал. Рейтинговая система – спасение нации!

Все воскресенье я производил арифметические расчеты и чертил на ватмане таблицу.

В понедельник я понес сей труд на суд администрации.

В кабинете была представлена вся исполнительная власть в лице директора и завуча. Законодательная власть в форме попечительского или какого другого совета была номинальной, поэтому в расчет не бралась.

– Что это такое за восемь тысяч рублей? – вопрошал директор у МЧС в момент моего появления.

Она быстро взглянула: – A-а, это Солнечная система. Надо посоветоваться, будем брать или нет. Мне, кажется, что дорого.

– Да, восемь тысяч за Солнечную систему – многовато, – вздохнул директор. – Но нам за эти деньги можно что-то другое купить, например, мячи футбольные?

– Нет, конечно. По этой статье осталась только Солнечная система. Сказали, берите, пока дают.

– И то верно, на халяву уксус можно стаканами пить и хлорку ложками хлебать! – выдал довольно известную сентенцию Черпак и поставил свою закорючку в счете.

Так обыденно нашей школой была куплена Солнечная система: светило, планеты, астероиды и всякая прочая мелочь в пределах орбиты Плутона.

Наконец, император всея Солнечной системы заметил меня: – Здравствуйте, Алексей Петрович. Что-то принесли посмотреть? – он кивнул на свернутый ватман в моей руке.

– Рейтинговая система! – я развернул ватман на столе.

– Так! На этот раз рейтинговая система, – опасливо произнес Черпак и задумчиво потер подбородок. – И в чем смысл? В двух словах.

– Если коротко, то так: оценка ставится не как среднее арифметическое, а по сумме всех набранных баллов. Например, ученик, набравший более 75 баллов, получает «5», больше 55 баллов – «4», не менее 35 баллов – «3». Баллы ставятся за выполнение любого задания: за работу на уроке, за контрольную работу, за высказывание оригинальной идеи решения задачи, за изготовление самодельного прибора, за ремонт физического оборудования, за участие в физической олимпиаде. При этом выставляемые баллы соответствуют традиционным оценкам, исключение составляют отметки «2» и «1», которые я буду ставить за выполнение очень легких и несложных заданий. Результаты будут отображаться на этом планшете, чтобы все могли видеть.

– Что это даст? – спросила МЧС.

– О, это даст много чего! – воодушевился я и вывалил все заготовленные аргументы.

– Во-первых, система имеет достаточно большое число градаций. По набранной сумме баллов можно наблюдать даже малые изменения в активности ученика. Троечник троечнику будет рознь, а уж отличник отличнику – и подавно.

Во-вторых, теперь я смогу более гибко учитывать сложность и значимость различных заданий. За решение сложной задачи я могу поставить и 10 баллов, а за изготовление самодельного прибора – и все 12. Я даже мытье пола в кабинете могу 1 баллом оценить.

В-третьих, ученику всегда предоставляется возможность выполнить не сделанное вовремя задание и получить за него баллы. Результат не будет зависеть от отдельных оценок. Надо будет получать отметки на каждом уроке, а не несколько раз в четверть.

В-четвертых, каждый всегда может сравнить свои результаты со средним по классу результатом. Четкое распределение мест по рейтингу позволяет организовать капиталистическое соревнование как между отдельными учениками, так и между группами и целыми классами.

В-пятых, я лишаюсь соблазна решить проблемы выставлением «двоек» и «колов», и мне надо будет придумывать систематичный ежеурочный контроль.

В-шестых, чтобы у тех, кто двоечник по существу, не вышли «двойки» в натуре, придется пыхтеть дополнительно. И учителю, и ученику. Надо балл набрать любыми способами, хоть передвиганием шкафов. Я тогда Тюленёва-спортсмена даже привлеку, он не за махание лыжными палками «трояк» получит!

В-седьмых, выставляемая отметка за четверть зависит только от набранного рейтинга, а следовательно, является однозначной и объективной. Учитель не может изменить итоговую отметку по собственному усмотрению или под внешним давлением администрации или там Михалыча, например.

– Это получается, что «двойками» и «тройками» можно и «пять» в конце получить? – возмутилась МЧС.

– В теории – да. На практике просто не успеть. Поэтому результат не должен сильно отличаться от традиционного. Вот видите, – я показал на ватман. – В четверти каждый должен обязательно получить по

10 оценок. Это и так почти на каждом уроке. Если он одни «колы» будет получать, как же он успеет 55 баллов набрать? Так как?

Директор и завучиха ответили одновременно.

– Да!

– Нет!

– Ну почему, нет, Маргарита Николаевна? Пусть попробует! – встал на мою сторону директор, – нет худа без добра, мы энергию товарища используем в мирных целях и под контролем. В отчетах разных об инновации будем говорить, у нас с ними, с инновациями, как-то туговато.

– А как все же с оценками в журнале быть? – задала убойный вопрос МЧС, – опять будем «семерки» ставить? Да и представьте картину: у ученика в журнале стоит четыре «пятерки», а итоговая – «два»! Это, видите ли, потому, что он рейтинг не набрал. Вас родители и воспитатели съедят, а я – первая.

– Мда! – крякнул директор. Я понуро начал сворачивать разлинованный ватман.

– Постойте, – остановила меня Маргарита Николаевна, – если вы в журнал будете выставлять не все, а только отметки за контрольные, лабораторные работы и за зачеты, то итоговые оценки будут им соответствовать. Никто и не догадается, что они выставлены как-то по-другому.

– И еще, – добавил директор, – у меня условие: чтобы «двоек» за четверть не было! Как хочешь вытягивай свой рейтинг.

Так был получен руководящий посыл на проведение эксперимента.

Народ принял очередной эксперимент настороженно. После того как я объяснил смысл рейтинговой системы, повисло настороженное молчание электората.

– Это надолго? Или опять на неделю? – спросил Урванцев.

– Надолго, с Чер… с директором и Маргаритой Николаевной уже все согласовано, – отвечаю я.

– Теперь «двойка» уже не «пара», а два балла и вроде это как «хорошо»? – спрашивает Бондарчук.

– Да, – киваю я.

– Ура! – искренне радуется Бондарчук и подбрасывает вверх отгрызенный с обоих концов карандаш.

– Дурак! – мрачно замечает Черепанов, – это замануха такая, а в конце тебе за четверть нормальную «двойку» запентюрят, из-за которой и на второй год можно влегкую остаться.

Черепанов все-таки талант! Настоящий будущий авторитет. Как дух и смысл статьи просекает!

– В общем, так, – неохотно признаю я, – действительно, если кто 30 баллов за четверть не наберет, то получит за нее «пару», даже если у него там три «пятерки» стоят.

Электорат насупился.

– Зато можно всегда долг сдать и набрать ту сумму, которая тебе нужна. Пришел, взял задание, сделал – получи балл! – принялся я уговаривать.

– Вот ты хочешь «пятерку»? – спрашиваю я Бондарчука.

– Кто ж не хочет? – удивляется он.

– Так получи! Набери больше 75 баллов, и я, даже если захочу, то не смогу ничего ниже «пятерки» поставить, уговор дороже денег, – убеждаю я его.

Эта шитая белыми нитками аргументация его убеждает. И всех двоечников.

Интеллектуальная элита понимает что к чему, но у них свой интерес. Они уже просчитали, что конечный результат теперь не будет определяться успехами в одной отдельно взятой контрольной. И это хорошо, потому что на старуху тоже проруха бывает. А уж дополнительными заданиями их не испугать и не огорчить. Они благосклонно молчат.

Черепанов тоже молчит, но молчит довольно злобно.

Я торжественно водружаю плакат с таблицей на стену вместо старого как символ моего консенсуса с массами и властями.

Начальный эффект введения инновационной системы оценок оказался не столь позитивным, как ожидалось. Вся шушера дружно явилась на урок без выполненного домашнего задания. На мой официальный запрос о причинах происходящего был получен неофициальный и вполне дружественный ответ: «А на кой? «Двойки» вы все равно ставить теперь не будете».

Ответ врагу был придуман в тот же вечер.

На следующий урок я заявил, что система модернизируется. Установленный балл на каждую оценку за четверть увеличивается ровно на ту величину, которая дается за домашнюю работу. За все домашние в сумме дается 15 баллов. За каждое не выполненное в срок домашнее задание 1 балл из этой суммы будет удаляться.

Урванцев отреагировал так, как и положено правозащитникам.

– Это что же, вы теперь на каждом уроке будете рейтинг повышать? – вполне справедливо вопросил он и вынес вердикт, что так поступать нечестно.

Процесс кипения пошел, народ начал возмущаться по всему объему своей биомассы. Я призывно поднял руку и торжественно поклялся, что рейтинг больше не изменится никогда и ни при каких обстоятельствах. Если же я нарушу свою клятву, то пусть меня покарает рука администрации, моих товарищей и учеников.

Клятве нехотя поверили и для гарантий просили дать слово пацана.

– Слово пацана! – ответил я и разрядил обстановку.

– Мы не против изменения рейтинга, но только в сторону уменьшения! – уточняет Урванцев, окончательно и уже вполне благосклонно.

Теперь появилась возможность разнообразить процесс оценки. Объявляю охламонам, что за решение задачи даю 6 баллов. Читаю задачу: «Четыре лягушонка репетировали гимнастический этюд на надувном матрасе. В какие моменты давление в матрасе было больше: когда все лягушата стояли на матрасе по отдельности или когда лягушата взгромоздились все на одного?».

Охламоны, естественно, считают, что давление будет одинаково, так как количество лягушат на матрасе не меняется. Даю первую подсказку, что надо бы формулу давления вспомнить. Рейтинг задачи усыхает до 5 баллов. Ежели учащиеся продолжают тупить, пардон, по-прежнему затрудняются, даю следующую подсказку: надо бы площади лягушачьих зеленых лапок на матрасе сравнить в первом и во втором случаях.

Чаще всего догадывается Тюленёв, интрига пропадает. Поэтому я частенько подбрасываю ему задачку баллов на десять и выключаю тем самым из общего процесса. А остальные начинают врубаться на уровне 2–3 баллов. Оно, конечно, понятно, что придуманная задача с лягушатами и без рейтинга неплохо пойдет, но с рейтингом каждое задание приобретает в глазах ученика некоторую официальную ценность, которая в ходе решения может понижаться или, наоборот, повышаться.

Внедрение рейтинговой системы способствовало решению еще одной задачи, которую я поставил перед собой после посещения уроков ГАИ. Я решил заглушить детишечек работой. Так, чтобы их работа не позволяла им мешать работать мне.

Появился даже некоторый спортивный интерес, сколько времени с начала урока я удержу бразды правления в своих руках? Здесь начали работать нехитрые приемы типа: «А ну, открыли тетради и быстро записали число и тему урока!» или «Пишем определение в тетрадь. Пишем, я сказал!».

Если кто-то начинал возгудать, что у него нет авторучки, конфликт быстро и кардинально решался выдачей недостающей принадлежности из запасенных мною заранее. Если не было другого форс-мажора, не предусмотренного мною, например выпадения чьей-нибудь сопли на тетрадку, то в течение секунд двадцати удавалось насладиться редким на моих уроках природным явлением относительной тишины.

Последовательное и непрерывное использование этой методы довело время управляемых реакций до рекордных для меня значений -7-8 минут.

Дальше было хуже. На уроке надо было не только писать, но и что-то еще объяснять. Но как только начинался мой рассказ, кончалась тишина. Почему-то такой приятный вид деятельности, как слушание хорошего и умного человека, эти охламоны не признавали.

Ответ был на поверхности, до пошлости банален и известен всем, кроме меня. Детям не надо ничего рассказывать, им надо задавать вопросы. Сложность в том, чтобы заставить их на эти вопросы отвечать. Поэтому надо сразу как-то взять быка за рога и ошарашить так, чтобы в широко открытых детских глазенках читалась одна мысль: «Ну ни фига себе!» или «Ёк-макарек!», ну, на крайний случай, хотя бы слабенькое «Ишь ты!».

И тут мне, как Френелю, пришел на помощь спасительный эксперимент. И я начал творить, иными словами «Остапа понесло».

В 8 классе изучение темы «Виды теплопередачи» я начал с вопроса, написанного на доске вместо темы: «Греет ли шуба?»

Задав этот вопрос детишкам, я вытащил из-за кафедры огромный демонстрационный термометр и торжественно, можно сказать, ритуально замотал его в здоровенный армейский тулуп, а полученную овчинную горку бережно накрыл шторой, специально для этого снятой с окна. Пока детишечки обалдевают, я успеваю кратко изложить суть изучаемого вопроса. Наконец, кто-то не выдерживает: – Так чо, греет шуба-то? Давайте уже посмотрим!

Я неторопливо разворачиваю все это дело, а затем победно демонстрирую термометр, показания которого не изменились.

Перед уроком в 10 классе под крышку одной из парт я приклеил скотчем шоколадку, вторую – закинул на плафон, а яблоко в целлофановом пакете затолкал за батарею. И наконец, учебник физики я спрятал за доску. Школьникам на уроке я предъявлял бутылку с бумагой, в которой содержалось описание местонахождения клада, спрятанного моим почившим в бозе прадедушкой. Мы выбирали тело отсчета (мусорное ведро в углу) и систему связанных с ним координат (единица длины – квадратик рисунка линолеума вдоль стен).

Таким образом мы находили яблоко. К нему была привязана следующая записка, из которой становилось ясно, что прадедушка был еще тот экономист и не прятал яйца в одну корзину. Следующий клад обнаруживался под партой и т. д. Каждый следующий найденный предмет был вкуснее и больше предыдущего. И когда уже все ждут в конце чего-то очень огромного и вкусного (торта или арбуза), я достаю… учебник физики!

По моему замыслу в этом моменте заключался большой воспитательный посыл. Это завершающее действие должно вложить в сознание и душу учащихся следующую философскую мысль: знания по физике ценней яблока, шоколадки и жрачки вообще! Да и если получится, неплохо было бы объяснить, что такое система отсчета и в чем заключается основная задача механики.

При практической реализации задуманного мною приема получилось именно так, как задумано, кроме кульминационного момента.

После вытаскивания книги из-за батареи, после секундной паузы кто-то выразил общую мысль: – А ваш прадед нас всех конкретно лоханул!

Все тут же согласились, что последний предмет логически выбивается из общего ряда. И этому есть два объяснения: или прадед мой в детстве не играл в игру «съедобное – несъедобное», или он был хомяком. Моя версия о значимости физики была отвергнута как полностью идиотская.

Перед изучением закона Джоуля-Ленца в 11 классе я устраивал короткое замыкание. Загоревшаяся на проволоке бумага впечатлила учащихся, а задымившийся выпрямитель впечатлил меня и лаборанта, Анну Галактионовну, которая проработала в школе с этим выпрямителем бок о бок целых 20 лет. Она не ударила меня только потому, что при падении я мог повредить какой-нибудь другой, не менее дорогой ее сердцу прибор.

Но апофеозом изобретательности была выдумка с яйцом. Один из тихих деревенских вечеров я посвятил изготовлению наглядного пособия. В курином яйце были проткнуты две дырочки с противоположных сторон, затем содержимое яйца выдувалось до получения результата и боли в ушах. Баба Таня неодобрительно наблюдала за моими кощунственными манипуляциями с продуктами питания. Затем яйцо, произведенное отечественной деревенской курой, набивалось мелкой свинцовой дробью, а дырки заклеивались импортной жвачкой. Процесс разжевывания жвачки также был встречен недружелюбным молчанием, но по другой причине. Баба Таня жвачку к священному классу продуктов питания не относила, а напротив, считала ее бесовским и буржуйским изобретением, заброшенным к нам исключительно для растления молодежи. Поэтому всякие манипуляции с этой гадостью считала для учителя недопустимыми. В этом я был с нею полностью солидарен: ежедневное отскабливание и отдирание этой дряни с парт, стульев, пола, стен и с собственных штанов также склоняло меня к мысли приравнять жвачку к легким наркотикам со всеми вытекающими последствиями. Но я, кажется, отвлекся. Так вот. Заклеенное яйцо внешне ничем не отличалось от простого, во всяком случае издалека. Но при этом понятно, что оно было ужасно, нереально, неправдоподобно тяжелым. Это яйцо я поместил в черный кубический футляр для линз из набора по оптике, который изнутри выстлал красным материалом, который я условно считаю бархатом. Это должно было подчеркнуть гламурность и ценность помещенного в футляр предмета. На поверхность футляра я приклеил красивую переливающуюся блямбу с упаковки от вышеупомянутой жвачки.

Урок я начинаю загадочно и торжественно. – Дети! – с надрывом произношу я, – сегодня я покажу вам такую вещь, которую вы никогда раньше не видели. Все вы знаете детскую глупую сказку про Курочку Рябу и золотое яйцо. И вы, конечно, считаете, что золотых яиц не бывает?! Дальше идет пауза, которую, как известно, надо держать. Но это, как я и предполагал, длится недолго.

– Конечно, не бывает! – замечает кто-то.

И вот тут я выдаю свой рассказ: – В Голландии, высоко в Альпийских горах, на золотых рудниках у старателей жила курица, которая по зернышку, по крупиночке клевала золото, а затем снесла яйцо. Оно имеет обыкновенную скорлупу, но внутри – полностью золотое! Когда об этом сказали в новостях, то я не поверил, но его привезли для показа с выставкой в наш городской краеведческий музей. А директор музея – мой друг! И вот мне удалось на два дня выпросить у него это яйцо. И я показываю его вам!

С этими словами я осторожно достаю черную коробку, благоговейно открываю крышку и показываю лежащее в красном бархате яйцо.

Все выпадают в осадок, но ненадолго, потому что кто-нибудь тут же высказывает сомнение в достоверности рассказанной мною истории. – Да вы гоните! – говорит он, – в Голландии нет гор, и яйцо не золотое! Народные массы тут же с ним соглашаются.

Но этого я и ждал со свойственной мне прозорливостью: – Давайте проверим! Как вы думаете, как это можно сделать?

Вопрос вызывает дискуссии. Преобладает, естественно, одна идея – раздолбать яйцо и посмотреть, что там внутри, но я, конечно, не могу на это согласиться, так как крупно подведу своего друга – директора музея. Наконец, кто-нибудь да скажет, что яйцо должно быть тяжелым. Я радуюсь, подхватываю эту идею и достаю из-под кафедры весы и пяток обыкновенных вареных яиц. На одну чашу весов осторожно укладываю золотое яйцо, а на другую все вареные яйца. Золотое яйцо их все перевешивает! Все возвращаются обратно – в осадок, из которого они наблюдают, как я открываю доску, на которой написана тема урока: «Плотность». Дальше уже дело техники, пока мною не освоенной. Но все же я надеюсь, что на волне достигнутого успеха мне удастся вполне внятно объяснить, чем это яйцо отличается от других, что такое плотность и даже в каких единицах она измеряется. Последнее объяснение, видимо, будет осуществляться на грани срыва внимания аудитории в неуправляемый штопор. Поэтому я снова обращаюсь к спасительной теме яйца и предлагаю разоблачить мой гнусный обман. Это позволит продержаться почти до конца урока и удержать внимание слушателей на процессе решения экспериментальной задачи по определению плотности и даже заставить заглянуть в учебник, найти плотность золота и сравнить с полученной.

В моем родном классе урок прошел в точности с планом, за исключением нескольких мелочей: про Голландию никто не догадался, а сомнения в моей правдивости были высказаны в более экспрессивной и энергичной форме, несколько выходящей за рамки цензурных выражений. Но так как это было сказано в пылу позитивных и созидательных эмоций, я сделал вид, что не слышал.

На последующий урок в параллельном классе вдруг пришла завучиха. Ее присутствие обогатило науку еще одним экспериментальным подтверждением фундаментальнейшего из законов природы – закона подлости. Применительно к демонстрациям закон формулируется следующим образом: вероятность отказа пропорциональна значимости опыта для демонстратора. Если опыт может не получиться, то он не получится именно в момент демонстрации на уроке. Например, на открытом уроке отказ техники практически гарантирован. В полном соответствии с этим законом на уроке яйцо выскользнуло из чашки весов, упало и разбилось. Дробь со звуком проливного дождя раскатилась по классу. Следом посыпались простые яйца, они бились об пол с обидным крякающим звуком. Даже присутствие грозной Маргариты Николаевны не спасло от радостной реакции учеников на события, максимально приближенные к тексту сказки. Комментарии и смех прекратились только после первого предупреждения, выраженного в грозном вставании Маргариты Николаевны. Дальше мне была предоставлена возможность продолжить урок, который мне как-то все же удалось довести до звонка без значительных материальных и моральных потерь.

По окончании урока я ждал разноса, но Маргарита Николаевна неожиданно дала очень высокую, можно сказать, заоблачную оценку увиденному: – Неплохо! Продолжайте дальше в том же духе. Только яйца берегите.

Затем, уловив некую двусмысленность в последней фразе, уважаемая Маргарита Николаевна как-то тихонько хрюкнула и сосредоточилась на борьбе со смехом. Поэтому дальнейший разбор методических огрехов не состоялся. Видимо, и ей, как Карлу Марксу, ничто человеческое не чуждо.

Эта случившаяся конфузия при постановке опыта была далеко не единственной. Одна из них навсегда оставила свой след в моей биографии.

Я решил продемонстрировать получение электроэнергии от ветра, заглянуть, так сказать, в экологически благополучное будущее. Для этого собрал найденный в недрах одного из шкафов тщедушный ветрогенератор, способный зажечь лампочку от карманного фонарика. Для имитации ветра на него было решено дуть ветродувкой, состоящей из электродвигателя, вращающего пластмассовый вентилятор довольно внушительных размеров.

– Такого вы еще никогда не видели! – самоуверенно заявил я ученикам и явил их глазам установку: ветрогенератор, соединенный с лампочкой, и рядом – черного цвета ветродувка с черным вентилятором на черном штативе. Такая вот мрачная эстетика.

При демонстрации, естественно, ветрогенератор впал в ступор и отказался крутиться. Я начал повышать напряжение на ветродувку, вентилятор угрожающе зашумел. Нет эффекта. Еще прибавил. Штатив с ветродувкой исступленно затрясся и поехал по столу. Я прижал его рукой и еще добавил «напруги». Наконец, лопасти ветрогенератора дрогнули и нехотя закрутились. В лампочке я заметил едва засветившуюся нить, но не успел поделиться своим наблюдением с учениками… Вентилятор сорвался с оси двигателя (видимо, открутился удерживающий его болтик) и очень быстро, в мгновение ока фыркнул мне под правый глаз так сильно, что я упал за кафедру. Я как-то очень быстро вскочил на ноги и выключил воющий без нагрузки электродвигатель. Вентилятор агонизировал на полу одна из его лопастей, ударившая меня, отломилась. Пришла боль, и я прижал рукой наливающийся под глазом огромный синяк. Класс пораженно молчал.

– Да-а! – восхищенно протянул кто-то в наступившей тишине, – такого мы, действительно, никогда не видели!

Я улыбнулся сквозь слезы.

Неуклюжий «девяточник» канул в Лету, а я получил новое имя, которое сопровождало меня всю дальнейшую жизнь. Оно сразу понравилось мне значительно больше, чем прежнее. Познакомьтесь – Вентилятор!

Зачет я решил проводить в форме, опять же подсказанной мне ГАИ. Форма, надо признать, не очень замысловатая. Весь класс делится на экипажи по 4 человека. В каждом экипаже выбирается капитан. Он назначает штурмана. Остальные товарищи, чтобы им не было обидно, условно называются пилотами. Так сказать, предпосылки ситуации успеха. Капитан рассказывает все вопросы команде. Экипаж коллективно определяет отметку, достойную знаний капитана. Затем штурман оценивается капитаном, а пилоты снова слушают все ответы. Понятно, что если пилот не глухонемой, то после двух повторов он по-любому сможет воспроизвести хоть некоторые обрывки прошедшей через него туда и обратно информации. За это каждый пилот получает свою отметку: один – от штурмана, а второй – от самого капитана. После этого экипаж доводит до моего слуха выставленные отметки.

И вот тут начинается самое интересное. Капитан вытягивает из моих рук одну из трех бумажек. Если на ней написано «Выбор», то отвечающего выбираю я, надпись «Делегат», естественно, предполагает выбор ответчика командой. В любом случае выделенный товарищ гоняется по полной программе. Если он подтверждает оценку, данную своими товарищами, то всем остальным сохраняются указанные ими отметки. Если же результат оказался завышен, то и отметки всех членов команды уменьшаются на разницу между декларацией и фактом. Если же капитан был фартовый и вытягивал «Доверие», то всем автоматически выставлялись отметки в журнал без всякого опроса. Последняя бумажка и является той морковкой, за которой бежит осел с телегой. Неистребимая надежда «халявы» заставляет учеников активно работать и выучить незаметно для себя те вопросы, за которые они хотели срубить дармовые «пятаки» и «четвертаки» в журнал.

Итак, объясняю правила зачета в своем классе.

Урванцев выражает общее опасение: – А в чем тут накол?

– Ни в чем. Все по-честному! – отвечаю я ясным голосом, глядя Лехе в глаза.

– А не будет, как в прошлый раз, обещали победителям в игре поставить по «пятерке», а потом побрили? Причем тупой бритвой.

– Так как же «пятерки» ставить, если победители из 10 вопросов всего на один ответили! – возмутился я.

– Вот и я о том же. Нет вам нашего доверия после сотворенного вами произволу! Поэтому вопрошаю: а вы точно всем поставите оценки без вопросов, если «Доверие» вытянем али опять зло с невинными дитями сотворите?

– Точно, слово пацана! – уже привычно клянусь я.

– Ладно. С богом! – неохотно дает разрешение Леха.

Началось активное деление, которое закончилось появлением на свет четырех, довольно колоритных образований. Поэтому кратко обрисую каждый из образовавшихся субъектов.

В первый экипаж попали брат и сестра Баклановы, Тюленёв-спортсмен и Люся. Капитаном был назначен как знающий физику, естественно, Бакланов, штурманом – его сестра. Баклановы принялись одновременно рассказывать вопросы, спорить и перебивать друг друга. Тюленёв, убаюканный множеством незнакомых ему слов, начал слегка подремывать. Так его натренированное и наученное опытом тело запасает энергию для тренировки. Люся честно пытается что-то понять в одновременном оре Баклановых, но это невозможно сделать. Этот экипаж я назвал про себя «Бакланами».

Второй экипаж получился чисто девчачьим и с минимальной концентрацией интеллекта на душу населения. Дымкова Таня, по моей объективной оценке, знала физику на «кол с плюсом», но ее познания превышали знания Гали Замановой и Лены Пестовой, вместе взятых. Галя на всех моих уроках вязала какие-то бесконечные носки, на замечания жутко раздражалась вплоть до бросания в меня спиц и носков. Что касается Лены, то еще со второго класса было установлено, что она нуждается в отдельных занятиях, но в связи с отсутствием такой возможности она меланхолично сидит вместе со всеми и успешно переводится из класса в класс. Лично я не уверен, умеет ли она читать.

И только Смирнова Снежанна (именно с двумя нн) имеет некоторые смутные представления об изучаемом предмете. Она твердо знает, что масса инерции измеряется в килограммах, а плотность измеряется не в килограммах, а как-то значительно сложнее, поэтому ученые записали ее в таблицу. За это она была единогласно и беспрекословно выбрана капитаном. Эту группу, да простят меня блондинки, я условно назвал «Блондинки».

Следующая группа вышла мальчуковая. В нее вошел Кожин Миша по кличке Будильник, Бондарчук Витя, все время дурно пахнущий помойкой, Газизов Зулкарнай, слабо понимающий по-русски, так как недавно переехал из Таджикистана. Или Узбекистана. И наконец, Черепанов Толя, вор и бандит, который, если бы не был малолеткой, то имел бы общего сроку лет на пятьдесят за всякого рода крупные и мелкие кражи. Он как неформальный лидер объявил Будильника марионеточным президентом образовавшегося государства, от чего тот не смог отказаться в связи со значительным силовым преимуществом диктатора. Сие государство было мною названо «Гондурас».

Последняя группа собрала всю интеллектуальную элиту класса. Урванцев Леха, штатный классный скоморох и правозащитник. Некоторые из учителей его очень даже не любят за злые и остроумные шутки. Правозащитников нигде не любят. Чижова Настя – зубрилка, отличница, дочь директора колхоза. Этим, собственно, все сказано. Шибалов Андрей вне всякой меры активный мальчик. В целом неглупый, но его маленькое, деятельное тельце всегда опережает более медлительный мозг. «Живчик», одним словом. Капитаном выбран Саша Тюленёв. В отличие от Насти, зубрившей все от корки до корки, он сразу ухватывает самую суть предмета изучения, а потом методично раскладывает все детали по полочкам. Эта группа названа мною «Сливки общества», или просто «Сливки».

Конечно, наверное, было бы правильным раскидать эту последнюю команду по другим экипажам, в которых каждый из них стал бы капитаном. Но раз уж пообещал добровольное деление – придется работать так. Посмотрим, что получится.

Получалось по-разному.

«Бакланы», разобравшись друг с другом, набросились на Люсю. Тюленёв впал в летаргию. Пришлось его разбудить.

В «Гондурасе» Будильник тянет, в общем-то, неплохо. Все объясняют Зулкарнаю по буквам, даже Черепанов включился в педагогический процесс. Ему полезно – будет вором в законе, надо будет молодых учить своему воровскому искусству.

«Блондинки», как им и положено, ничего не понимают, но делают это красиво. Читают друг другу ответы из тетрадки, иногда не те. Пусть так, все равно прогресс.

«Сливки» уже закончили, Тюленёв тянет руку. Подхожу к ним. Интеллектуальная элита оценила себя вполне соответственно без излишней скромности. Поставили себе все «пятерки». Вытягивают «Выбор». Только «пятерка» Шибалова вызывала во мне смутные сомнения, с остальными отличными оценками я был солидарен, поэтому указываю на Шибалова, как на слабое звено. Команда несколько грустнеет, но зря. Андрюха отвечает с куражом, даже какие-то примеры пытается привести, хотя я и не спрашиваю. Всем ставлю «пятаки», даю им олимпиадные задачи, пусть до конца урока копошатся.

«Бакланы» тоже уже закончили. Братья-сестры себе поставили по «пятаку». Люська удостоилась «четвертака», Тюленёв одарен «тройкой». Вытягивают «Делегата». Баклановы начинают спорить, кому из них отвечать. Побеждает Бакланов-брат, как более ленивый, поэтому отвечает Бакланова-сестра. Отвечает неплохо. Правда, не может перевести кубические сантиметры в кубические метры, но «четыре» ставить ей не хочется, потому что тогда Тюленёву надо ставить «два», а потом он будет приходить сдавать зачет с Михалычем. Поэтому утверждаю поставленные ими себе оценки. Баклановы ликуют, Люся сверкает глазищами, Тюленёв-спортсмен просыпается и тоже сдержанно радуется.

В «Гондурасе» проблема. Будильнику поставили «пять», Бондарчук оценен на «три». Черепанов, как реалист, позволил оценить себя также на скромную «троечку». Газизов получил «пару».

– Как это «пару»? – удивляюсь и возмущаюсь я, – так нельзя.

– Почему это нельзя? – возражает Черепанов, – мы чо, из-за этой чурки должны рисковать.

У меня начинают чесаться руки. – Если еще раз Газизова обзовешь как-нибудь, я тебе морду разобью! – непедагогично говорю я Черепанову и буравлю его злобным взором.

– Я ничего, я на самом деле не знал, – миролюбиво подает голос Газизов, который вследствие философического склада своего восточного характера не обиделся ни на «двойку», ни на «чурку», – я потом сдам!

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Тяните свой жребий.

Будильник тянет руку, но отдергивает ее и вопросительно смотрит на Черепана.

– Давай, давай, тяни! Вытянешь не «Доверие» – убью! – подбодрил Черепан своего капитана.

– Сам тогда тяни! – огрызнулся Будильник.

– Тихо! Тянет всегда капитан! – прекратил я спор. – Тяни!

Будильник вытягивает «Выбор».

– Сам вытянул, сам и рассказывай, – сразу пресекает возможные дискуссии Черепанов.

Будильник старательно и методично отбарабанивает выученные наизусть определения и формулы. Некоторое время думаю, задавать ему вопросы на вскрытие, так сказать, сущности. Потом решаю, что не стоит этого делать, потому что Будильник на «пять», конечно же, не знает и никакой сущности не вскроет. Поэтому, когда он срежется, во-первых, Черепанов его побьет, во-вторых, впереди еще «Блондинки», которых я не успеваю спросить. Подтверждаю его результат. В «Гондурасе» государственный праздник, в том числе и у Газизова, которому радоваться вроде не с чего.

С тоской перехожу к «Блондинкам», которые поставили себе по «четверке». Некоторое время убеждаю их, что завышение оценки чревато. Они сдаются очень быстро и снижают претензии до «трояков».

В нашей системе оценивания более низкая оценка больших народных масс не предусмотрена, поэтому соглашаюсь с «Блондинками», хотя понимаю, что и это для них – слишком круто. Старательно подсовываю «Блондинкам» «Доверие», которое они и вытягивают. Все бросают свои дела и угрюмо-завистливо взирают на визжащих от счастья «Блондинок». Урок закончен. Занавес.

Нехитрая игра в капитаны и экипажи навела на мысль, что, может быть, получившиеся образования целесообразно сохранить и даже укрепить.

На следующем уроке даю пять задач на команду. Все задачи разные по сложности и имеют свой весовой коэффициент. Пусть капитан распределяет, кому чего решать.

После проверки задач объявляю команде баллы, которые опять же распределяет капитан. Своего рода коэффициент трудового участия.

«Сливки» срубили максимально возможное количество баллов, на втором месте оказались «Бакланы», почетное третье место занял «Гондурас», «Блондинки» показали абсолютно минимальный результат – ноль. Наверное, команду придется усилить легионершей из «Сливок» – Настей. Она им подробно и нудно все распишет.

Работать учителем – это, конечно, не уголек в шахте рубать. Но есть и здесь свои мерзопакостные особенности. Одна из самых противных издержек профессии заключается в том, что ты не можешь не думать о работе. Нормальный токарь со смены домой приходит и весь вечер голову не ломает, а как бы завтра деталь получше обработать, а как себя станок с утра поведет. А ты после уроков все время в перманентном раздумье о своих завтрашних занятиях. Даже ночью уроки начинают сниться.

И вот смотрю я телевизор вечером, а там показывают про наших разведчиков в США, которые в Пентагоне разветвленное гнездо свили. И мысль возникает: а я-то тоже своего рода разведчик. Закинули меня во враждебную среду. Никто меня не любит, никто меня не уважает. Все в этой школе обожают физкультуру, что естественно, и математику, что противоестественно. Физику мою в упор никто не видит. Если приду я к директору и скажу: – Дайте мне пять тысяч на новый осциллограф или на набор по оптике, – он мне тут же выдаст: – Да ты что, какой осциллограф, если у нас первенство района по баскетболу скоро, а мячей для тренировки нет! – И все ученики думают так же. А мне надо эту порочную систему сломать, подточить, чтобы все говорили наоборот: – Какие мячи, когда у нас осциллографа в хозяйстве нет, а олимпиада по физике на носу!