Книга Пляжная охота онлайн - страница 8

Свиток третий
Отступник

Покорный Перуну старик одному,

Заветов Грядущего вестник…

А. С. Пушкин

Старые гусли висели над ложем старца Чурилы против отверстий оконных. Когда наступал рассвет, дуновение северного ветра пролетало по горнице, шевеля струны, и они сами собой звучать начинали.

Каждое утро вставал Чурило до света и при гаснущих звездах писал сказания на залитых воском дощечках. Дощечки старец низал в связки. Крепко увязанные дощечки, числом сорок, составляли кон. А то, что оставалось за коном – никогда не писалось, но передавалось из уст в уста, как дыхание жизни. Торопился Чурило составить свои сказания, ибо знал: некому будет принять живой дух из уст учителя, и останутся только мертвые доски, как белые кости в ковыльной степи.

Тем временем множились худые приметы: прежде горел посреди капища неугасимый огонь, теперь же он стал потухать от самого малого ветра.

Прежде из-под корней заповедных сосен, из самого сердца земного бил родник с теплой целебной водой, теперь же стала стынуть вода и больше не целила.

Вздохнул Чурило и едва взялся за костяное стило, как оно заходило само собой:

Много капищ и молян было у нас на Волыни дулебской и в Сурожи, на море Русском и Синем и по иным боголесьям. И это великий позор для нас, что капища сурожские разрушены хазарами, и боги наши валяются затоптанные в прах, так как русы не имеют силы одержать над врагами победу. Мы же в капищах славим богов, которые не приемлют жертв наших, ибо оскорблены нашей леностью…

И упало стило из рук Чурилы, и слезы заструились по щекам, ибо видел он то близкое время, когда кумиры отчие свержены будут в угоду новым кумирам, и будет кровь яко вода, а семя яко скверна …

Тут громко и гневно захлопали ворота, как бывало всегда, когда к капищу приближался чужой дух. Старец убрал дощечки в сундук, взял посох и вышел навстречу. Вокруг Чурилы вились ручные волки, ластились и умильно заглядывали в очи. Говорили, что те волки – души мертвецов, похороненных без почестей.

У распахнутых ворот верхом на сивом коньке восседал Гюрята. При виде старца испуг до чрева пробрал посадника, краснота сбежала с одутловатого лица, и конь, отдохнувший и сытый, вдруг зашатался и встал на дыбки, почуяв волчий дух.

Там, в солнечном Царьграде среди золотых куполов и трезвона по-иному стучало сердце, и думы приходили иные: легкие и беспечные. Вот и в Киеве на холмах уже стоят церкви златоверхие, и во многих городах исповедуют Бога Распятого, а здесь, в лесах и болотах, еще древние духи властвуют – карают и милуют, сулят удачу воинскую и долгую жизнь, или враз все отнимают. Но не таков Гюрята, чтобы идти на попятную – он и у нового бога сумеет заслужить все, что давали прежние.

– Здоров ли ты, посадниче? – спросил Чурило.

Тяжело засопел посадник, но рта не разомкнул и с коня не слез, так, величаясь в седле, сверху смотрел на старца.

– Великое богатство везешь ты в Ладогу, – усмехнулся Чурило и показал посохом на обоз и крытый возок с черноризцами, – или забыл ты закон Прави – что лишнее, то не надобно!

– У меня теперь новый закон, – буркнул Гюрята.

– Не спесивься, посадниче, новой верой. Что новое, то от Нави, – напомнил Чурило.

– Сама Ольга узнала, как силен греческий бог!

– А тебе чего не достало, Гюрята? Чем обаяли тебя? Дымом курений, сладкогласным пением? Приди на болото: там бело от густого тумана, и лягушки, квакая до рассвета, более нас славят Богов и милость их. Чего не добыл ты силой меча и с помощью родных Богов?

– Пустое лаешь, старик! – прикрикнул Гюрята.

– Прощай, посадник, много слов – хорошо лишь в Киеве, – вздохнул Чурило, – и вот еще – пришли мне Пребрану! – и старец слегка ударил посохом в мерзлую землю в знак того, что разговор окончен.

– Пребрану? – посадник сдвинул мохнатые брови, и волки сейчас же обнажили клыки и зарычали. – Чего угодно проси старик, все к ногам твоим брошу, только забудь про Пребрану!

– Негоже стало Игоревой дочери в твоем тереме.

– Не Игорева она дочь, а найденыш! Не отдам девку!

Гюрята натянул поводья и в кровь разорвал губы взбеленившемуся коню.

– Горько пожалеешь, Гюрята!

– Скорее Волхов потечет вспять, чем я о том пожалею! – Ударил Гюрята коня плеткой и, разметывая комья грязи, поскакал догонять обоз.

Глава 5
Скиталец

Время года – Война, место действия – здесь.

Принимай все как есть и в траншею не лезь!

М. Струкова

Высотка Хозар на равном удалении от вод Каспийского и Черного моря. Весна 1995 года

Перевал Хозар затянуло ранней теменью. В стволе автомата тонко завыл, заскулил ветер, и Глеб понял его жалобу: из-за далеких хребтов шла буря.

Разведывательный батальон «Летучие мыши» высадился в горах с месяц назад. Весна началась с промозглых ветров, ледяных дождей, и с первых потерь в батальоне. В этот ненастный год с армией сделали все, чтобы уничтожить ее дух и волю, но жертвой Глеб себя не считал, именно здесь, на этой земле он познал горькое счастье быть русским.

Эта весенняя пуля по всем приметам была его. Сначала на тропе во время марш-броска в него ударилась птица, налетела, словно слепая. Птица в дом – жди похорон. Дома у него не было, если не считать зимней квартиры, армейского кубрика в Моздоке, да и похоронки получать тоже было некому, вот и досталась ему «птичья почта» в собственные руки.

Снайпер ударил с укрепленной высотки. Пуля бесшумно вошла в вещмешок, словно в масло, но, пробив котелок, изменила направление и вышла, не задев тела. Он почуял ее резким холодом под левой лопаткой.

В тот раз снайпера они сняли: вымотали его перекрестным огнем и заставили открыться. На привале, на берегу неглубокой шумливой реки Глеб вынул котелок и долго держал в ладонях закопченную посудину с рваной отметиной, потом повесил на ветку. Через неделю он вновь набрел на это место – в котелке свила гнездо какая-то пичуга. Может быть, та самая? Значит, еще поживем!

После стычки в ущелье Хозар он остался прикрывать отход боевой группы, но чечи свернули на знакомую им тропу и уползли зализывать раны на приграничную базу. В том бою его все же зацепило: пуля рванула мякоть руки выше локтя и прошла навылет. Он туго перемотал кровоточащее «мясо», и рана умирилась и заснула, но через день по плечу вверх потек жар. Повязка стала сочиться и подмокать, на третий день стало «стрелять» в плечо и шею. Он прикладывал листья и молодую траву, сыпал сигаретный пепел, понимая, что все это – мертвому припарка. Жратва и курево закончились, последнюю дозу и початую пачку галет он берег на самый край. Пил воду из весенних ям и уходил все выше, надеясь догнать своих. Сначала шел, ориентируясь на брошенные дневки и на далекий стрекот автоматных очередей, потом и вовсе все стихло. Днем в ущельях между гор кружили жирные вороны, по ночам выли волки, и в седловину вползала огромная луна в медном ошейнике.

За два дня он так и не смог выйти к перевалу. Рана болела, и он утратил стремительность ночных бросков. По брошенным бинтам на него вышли «охотники за головами» и, почуяв слабину, стали нагонять. Днем он не жег костров, чтобы не нашли по дыму, и первые ночи тоже не разводил огня, а на третью убедился, что у «охотников» нет ночной оптики и они выходят на тропу только с рассветом. Теперь он вставал с полночи и шел к перевалу. Северный склон Богуры, так звалась высотка рядом с перевалом, был уже за границей Чечни, и у Глеба появился слабый шанс выйти из этой переделки живым.

Он лишь приблизительно помнил направление. Раздавленный компас выронил жало, солнце пропало за тучами. Скудная растительность не давала ориентиров. В морщинах гор еще лежал серый ноздреватый снег и с каждой дневкой резко холодало.

В сумерках он наткнулся на странное сооружение из плоских камней, выложенных пирамидой. То ли гробница, то ли пастуший шалаш из подручных материалов. В наступающей темноте Глеб разглядел руины древней крепости. В кольце из камней огонь будет не так заметен с дальних склонов, и Глеб решил разложить костер. На выщербленной кладке стен заплясали тени, и от старого камня пошло сухое, ровное тепло. Глеб успел проспать часа четыре и проснулся от резкого щелчка. Склон горы и остатки крепости тонули в густом предутреннем тумане. Ниже по тропе, за развалинами, снова щелкнула сухая ветка. Зверь? Человек? Глеб подхватил автомат и метнулся в сторону от предательского кострища.

Короткий отдых добавил силы. Под завесой тумана он уходил все выше, понимая, что почуяв теплый след его уже не оставят. Он наскоро осмотрел огневой припас: запасной магазин был пуст, но еще оставалось два патрона. Маловато, чтобы вырубить «охотников». В тумане позади него все чаще шуршали осыпающиеся камни. Час-другой – туман рассеется, и одинокий альпинист превратится в мишень.

Хмурый рассвет догнал его на пути к перевалу. Под ногой звякнул позвонок, рядом белел выскобленный резцами козий череп. Глеб поискал глазами звериное логово, в отвесном склоне на высоте человеческого роста темнела широкая нора. Глеб подпрыгнул, с трудом подтянулся и волоча раненую руку, прополз в глубину пещеры. Навстречу пахнуло густым запахом логова. Из темноты неслось натужное гудение и сердитый вой. В сумерках пещеры Глеб разглядел ирбиса – снежного барса. Огромная кошка сжалась в комок и угрожающе шипела.

– Тихо, киса, тихо, – шепотом уговаривал зверя Глеб, и барс, сердито шипя и стуча хвостом, пропустил его в глубину пещеры.

Снаружи стукнул камень. Зверь почуял приближающихся людей, напружинился и стремглав выскочил из пещеры. В зубах болтался маленький слепой кутенок. В гнезде за большим камнем остался еще один.

Глеб занял дальний угол пещеры; если «охотники» сунутся, то замаранная одежда и «маска» сделают его невидимкой. Извиваясь всем телом, он заполз глубже в щель.

Вскоре барс вернулся и унес второго кутенка. Заскрипел щебень, должно быть, охотники заметили барса и решили проверить пещеру.

В туманном проеме показалась черная спортивная шапка, помаячила, как флаг, и исчезла. Разведчик, рослый немолодой чеченец, вскарабкался по пояс и ловким броском затиснулся в нору. Глеб нажал на спусковой крючок, раздался сухой щелчок, автомат дал осечку, быстрым змеиным движением чеченец выскользнул из проема.

– Он здесь! – крикнул по-чеченски разведчик.

– Ты его видел? – спросил молодой испуганный голос.

– Сейчас и ты увидишь! Эй, выходи, русский собака, будешь свои уши жрать.

– Заползай, чеченская гнида, угощу! – подначил Глеб, сжимая в руке десантный нож.

Щелчок, звонкий удар, шипение: снаружи в проем влетела граната и завертелась. Белым пламенем всплеснуло в мозгу, весь воздух, какой был в пещере, засосало в воронку взрыва. Своды пещеры напряглись и разом осели грудой осколков. Глеба накрыло с головой, но высокий скальный гребень разбил жаркую сухую волну.

Он нескоро пришел в себя. Вокруг была густая тьма, в уши давила упругая тишина, как в отключенном гермошлеме. Глеб щелкнул кнопкой фонарика. Жидкий луч уперся в завал. Мощный взрыв накрепко завалил выход из пещеры. Одному не разобрать рухнувший свод, оставалось позвать охотников: помочь с той стороны… Глеб безнадежно огляделся, пляшущий свет заметался по стенам. Внезапно блеклый «заяц» провалился в темноту. Взрыв гранаты разворотил заднюю стенку пещеры, обрушил скальную перемычку, и в торцевой стене вместо тупика открылся узкий лаз – тоннель, когда-то пробитый водой с ледников. Похоже, этот рукав тянулся на север, в сторону перевала. Экономя батарейки, Глеб полз в полном мраке. Через час-другой тоннель стал достаточно широк, чтобы идти сгорбившись и низко наклонив голову. Подземелье было выглажено древним водным потоком. Сколько шел – час, день, сутки – Глеб не знал, брел на ощупь, спотыкаясь на крупных окатышах. Внезапно под ногами звякнул металл. Глеб остановился и обвел взглядом округлую пещеру. По спине продрал мороз: вдоль стен в навал лежали треснувшие и рассыпавшиеся от старости глиняные кувшины и истлевшие кожаные мешки. В тусклом луче фонарика играли монеты. Запорошенные пылью груды золота походили на снежные сугробы, вдоль стен выстроились сундуки и ящики, обитые листовым золотом и серебром. В отдельной нише, вырубленной в скале, белела чаша из полированного камня. Приглядевшись, он различил человеческий череп, оправленный золотой полосой. Он шагнул ближе и взял чашу в правую ладонь. Батарейки садились, и он с трудом различал детали. Поверх золотой полосы, охватывающей срезанную верхушку черепа, были прочеканены буквы, похожие на пляшущих змей. Глеб осторожно поставил чашу обратно. Покидая сокровищницу, он рассеянно сыпанул в карман горсть монет пополам со щебнем.

Этот давний схрон должен был иметь какой-то выход, ведь сюда приходили люди, которые спрятали клад, и Глеб упрямо шагал в глубину подземелья. Впереди забрезжил слабый золотистый свет. Из-под каменной плиты пробивалась узкая полоска закатного солнца. Значит, он прошел горную толщу насквозь. Глеб ощупал плиту, прикрывающую вход. Она держалась на двух гранитных шарах – один на полу, другой сверху.

Глеб с силой надавил здоровым плечом на край плиты, каменная дверь дрогнула; снаружи она была лишь немного присыпана камнями. Ему удалось сдвинуть рычаг и протиснуться в открывшуюся щель.

Солнце садилось за дымные спины гор. Склоны курчавились робкой зеленью, похожей на золотистое овечье руно. Он оказался по ту сторону перевала, уже за границей свободной Ичкерии, и даже воздух здесь был иной – сладкий, мирный. Глеб оглянулся назад: широкая плоская плита, «вросшая» в склон пещеры, со стороны казалась диким камнем. Рядом с плитой выбросил первые листья куст шиповника. Уходя, Глеб пару раз оглянулся, и едва смог отыскать плиту и куст среди горного хаоса.

Все, что случилось с ним по ту сторону перевала, казалось сном: снежный барс, охотники за головами, пещера, полная пыли и тления, и лишь в кармане камуфляжа позвякивало пыльное золото.