Книга За иконой онлайн - страница 6



Глава шестая. Ретроспектива.

После девятого класса он вновь поехал в Геленджик. Не мог не поехать! Настенька нянчилась тогда с полугодовалым сынишкой, которого назвала Константином – в память о своей первой любви, и на сей раз охотно согласилась встретиться. Но с первых же слов дала ясно понять: всё, что когда-то между ними происходило, умерло для неё навсегда.

Бывшие влюблённые часто виделись, вместе гуляли с коляской, подолгу разговаривали о всякой чепухе и пару раз даже сходили друг к другу в гости. Но от всего этого Косте делалось только лишь хуже.

Половина его повзрослевших приятелей уже обзавелась к тому времени подругами. Молодёжная компания расширилась, и в ней появилось много новых лиц, в том числе и девчоночьих. Некоторые были довольно симпатичными, но обращать на них внимание Костя начал не сразу.

Друзья сочувствовали ему и успокаивали, как могли. А девушки пытались даже спорить за Костиной спиной о том, кто из них станет его следующей пассией, и с нетерпением ждали момента, когда юный Ромео окончательно почувствует себя готовым к дальнейшей жизни.

Однако ощущение вечного праздника – того, «который всегда с тобой», – до конца лета к Косте так и не вернулось. Как-то незаметно для себя он начал встречаться с Оксаной, красивой девочкой из соседнего микрорайона, которой так же, как и ему, было шестнадцать лет, и которая, расставшись не так давно со своим парнем, стала появляться на вечерних посиделках в Костином дворе.

В придачу к сногсшибательной внешности Оксана оказалась довольно опытной в сексе, а её живой характер и невероятная эрудированность могли вскружить голову даже самому занудному жёноненавистнику. Девушка собиралась в следующем году поступать в МГУ, на филологический факультет, и в связи с этим проявляла закономерный интерес к Москве и москвичам.

На первом же свидании Оксана призналась в своих симпатиях к Косте, но позицию решила занять вполне независимую. У неё тоже был некоторый опыт за плечами, хотя и без особого трагизма.

О претенденте на статус жениха Оксана тогда ещё не думала. Свадьба входила в её долгосрочные планы, но только лишь в виде туманного ориентира на далёком горизонте. Настоящей любви Оксана не знала и, если говорить начистоту, в существование её не очень-то верила. Периодически возникающие увлечения, внимание со стороны противоположного пола, кокетство, флирт и секс – вот всё, что слово «любовь» означало для неё на тот момент.

К Костиному отъезду происходящее между ними уже можно было с некоторой натяжкой назвать романом. То есть, в сексуальном плане всё давно кипело и бурлило. У обоих проснулся дух здорового экспериментаторства, позволивший им в рекордные сроки освоить многочисленные ноу-хау индийской Кама Сутры.

Когда пришло время прощаться, они обменялись адресами, сказали друг другу массу нежных слов, а Оксана даже всплакнула. Костя тоже растрогался, и в груди его впервые за последний год что-то затрепетало.

Они сходили в фотоателье и сделали каждый по серии маленьких чёрно-белых фотографий три-на-четыре, а также две большие в цвете, на которых Оксана грациозно восседала у Кости на коленях, в пол-оборота к камере, и нежно обнимала его за шею.

Лёжа на верхней полке в купейном вагоне поезда Новороссийск-Москва, Костя несколько раз вытаскивал эти фотографии из сумки и подолгу смотрел на них, прислушиваясь к тому, что происходило у него в душе.

Он дал себе слово ни с кем и никогда в жизни не говорить больше о Настеньке, не говорить о том, как нечеловечески, как страшно и бесконечно он её любил. Жизнь продолжалась, и отныне эта тема была закрыта для всех его друзей и знакомых навсегда.

Поезд старательно прокладывал свой путь на север, а монотонный стук колес стимулировал неторопливый мыслительный процесс у каждого, кто, подобно Косте, к такому процессу был расположен.

Временами он всё же отключался от своих амурных реминисценций и волей-неволей прислушивался к разговору на нижнем ярусе, который вели его соседи по купе.

Тот, чьё место располагалось непосредственно под Костиным, был, судя по загорелой наружности, тельняшке без рукавов и наколкам на обоих плечах, моряком лет сорока. Напротив него сидела женщина, возраст и занятия которой едва ли поддавались определению; говорила она мало, в основном отвечала на вопросы и хохотала, когда кто-то из мужчин отпускал удачную шутку или рассказывал анекдот. И, наконец, сверху, через проход от Кости, было место кудрявого черноволосого болтуна с козлиной бородкой, но он даже матрац раскатывать не стал – быстренько переоделся в туалете и занял сидячее место рядом с моряком.

Именно он первым затеял беседу на какую-то околонаучную тему и говорил в последствии без умолку, лишь изредка делая паузы для того, чтобы моряк мог вставить в разговор что-нибудь простое и весомое, а женщина – одарить мужчин заливистым смехом.

Изъяснялся балабол вычурно, хотя надменности или пренебрежения в его речи не чувствовалось. Даже наоборот: тот юмор, которым он удачно приправлял свои философско-лирические истории очень быстро располагал к нему слушателей.

В какой-то момент присутствие четвёртого человека в купе, ещё не охваченного вниманием, естественным образом повернуло разговор на тему молодёжи, и Костю сразу спросили о его возрасте и планах на ближайшее будущее. Когда он сказал, что перешёл в десятый класс, и что ему шестнадцать лет, балабол тут же отреагировал в своей ненавязчивой манере, обращаясь, впрочем, больше не к мирно возлежащему над его головой невидимому Косте, а к тем, кто находился внизу:

– Однако шестнадцать лет – это далеко не шестьдесят! Способность организма и души к самовосстановлению ещё не поранена в этом возрасте глубоким ступором подсознательного человеческого протеста. Ведь сама идея того, чтобы предавать или продавать себя только лишь ради пропитания и крыши над головой, представляется шестнадцатилетнему юноше совершенно абсурдной. Несломленный дух ещё в силах стимулировать фантазию, а память ещё почти не загажена омерзительными свидетельствами собственных неудач. В шестнадцать лет у человека есть вера, вера без вопросов и предположений – вера в то, что все неприятности рано или поздно должны растаять в воздухе. Ведь жизнь прекрасна! La vita e bella! И этот принцип, составляет самую основу подросткового мировосприятия даже тогда, когда первые грозы уже успели прогреметь над светлой головой юношеской невинности. Не так ли, молодой человек?

Костя не знал, как следовало ответить на такую неожиданную и замысловатую констатацию его внутренних борений и поэтому тихо промямлил:

– Некоторый опыт к шестнадцати годам, как правило, уже имеется…

– Опыт суть палка о двух концах, – с готовностью отозвался балабол. – Он даёт базис для логики и ассоциативного мышления, помогающего в житейских вопросах, но одновременно самым нещадным образом глушит чувствительность к материям более тонкого порядка. Конечно, опыт опыту рознь. Но простая коллекция зрительных и слуховых впечатлений, которую обычно подразумевают под этим словом, заключается, как это ни печально, в «приземлении» человека или, лучше сказать, в его «заземлении». Ведь в жизни всё происходит примерно так, как в одном старом чернушном анекдоте:

«Доктор, что же со мной такое?» – спрашивает испуганный больной, недавно сдавший анализы в онкологию.

«Рачок-с, однако», – зловеще усмехается врач.

«Ой!.. И что же мне делать?!»

«Поезжайте куда-нибудь на курорт, где есть грязевые ванны».

«А что, мне это поможет?»

«Да, нет. Вам просто надо уже потихоньку к земле привыкать…»

Женщина покатилась со смеху, и моряк тоже громко крякнул своим прокуренным низким голосом в знак чрезвычайного одобрения. Балабол же, как ни в чём не бывало, продолжал:

– Среди «специалистов» бытует мнение, что такое «привыкание к земле» начинается у большинства людей где-то в возрасте двадцати пяти-тридцати лет, хотя реально сыграть в ящик они могут намного позже. О душевных «онкологических» заболеваниях человек узнаёт лишь в исключительных случаях, равно как и о своей душевной смерти. Ignorance is bliss, как гласит английская народная мудрость, – счастье в неведении. Всем хочется быть здоровыми и довольными жизнью, но не всем это удаётся. И что же, спрашивается, делать тем, к кому фортуна повернулась задом? Искать, бороться, лечиться? Можно, конечно… если силы ещё остались. А можно достать из загашника это родное, тёплое, увесистое слово «опыт» и сказать, что так, мол, и так, «Господь терпел и нам велел», у Васи счастье, а у меня богатая биография. Красиво, умно, корректно. И, главное, не подкопаешься. А у того счастливого Васи биография, может, ещё и похлеще будет, только для него главное заключается в другом. Прошлую биографию он уже пережил. Синяки рассосались, шрамы затянулись, обиды и разочарования забыты, а все страдания ушли обратно в тот мрак, из которого однажды возникли.

На какое-то время в купе воцарилось молчание. Инвектива на род человеческий балаболу удалась, и все трое слушателей были под сильным впечатлением. Что же до Кости, то он внимал пророческому гласу «из нижних пределов» с удвоенным интересом, поскольку некоторые тезисы железнодорожного мыслителя стыковались с его собственным терзаниям и догадками.

Промочив горло минеральной водой «Ессентуки» из стеклянной бутылки, неутомимый оратор возобновил лекцию на тему поисков счастья:

– На земле почти не существует людей, которых судьба хоть раз в жизни не ударила бы хорошенько по лбу. Fata viam inveniunt, – как сказал однажды Вергилий, – от судьбы не уйдёшь. Кто-то рано потерял близких, кто-то оказался вынужденным перебиваться с хлеба на воду, кого-то жестоко предали, отвергли, унизили. Бесконечны примеры того, как слепой и неумолимый рок испытывает человеческую волю. Нам всем чертовски приятна идея вечного хаоса во вселенной, потому что она снимает с нас всякую ответственность. Совпадения, случайности – что бы мы делали без них?! Чем бы успокаивались, куда прятали свои страхи и лень? Представляете, птичка на голову накакала – вам противно, всё это течёт по волосам и ужасно воняет, но вы знаете, что ничего случайного в мире нет. Сразу в памяти начинаете копаться, выискивать: чего же такого я мог натворить? И находите, обязательно находите!.. Нет, природа слишком мудра, чтобы наделить всё человечество одновременно таким кошмарным знанием. Пробовать и экспериментировать надо на единицах. Пусть они помучаются, пострадают за себя и за других, пусть у них появятся лёгкие признаки шизофрении и паранойи, если того требует наука. Справятся со всем этим – можно им тогда бесплатную путёвочку в счастье выделить, здесь же, при этой жизни. А не справятся – что ж, не всякий эксперимент даёт положительный результат. Причинно-следственные связи – это вам, знаете ли, не вареники у тёщи на даче есть.

– Вот вы, молодой человек! – снова обратился он к Косте. – Вы бы хотели, чтобы с вами никогда и ни при каких обстоятельствах не могло произойти ничего плохого?

– Ну, хотеть-то этого, наверное, все хотят – вы же сами сказали. Другое дело, что я пока не знаю, как конкретно такого состояния достичь.

– Для начала неплохо бы поиметь в жизни цель, – ответил балабол с лёгкой, едва заметной ноткой нравоучительности в голосе. – В вашем милом возрасте уже стоит задуматься о том, чего вы конкретно хотите от будущего. Не от настоящего и уж, тем более, не от прошлого, а именно от будущего! Дипломы, профессии – это всё замечательно, равно как и большое количество денег, но, если в вашем случае процесс уже начался, если вас уже «отобрали» для «опасного эксперимента», то подобные вещи вряд ли чем-то помогут.

Костя задумался. Как-то всё очень уж складно получалось у балабола и очень уж подходило к его, Кости, случаю.

– Наверное, вы правы.

«По поводу цели и будущего – это он в самую точку попал. И ещё нужно определиться со своим отношением к любви. Она не может повредить ничему и никому, а вот её отсутствие – вещь тяжёлая, угнетающая и губительная для души. Состояние, когда любовь ушла, – нехорошее состояние, неживое. Будущего в нём, по крайней мере, точно нет. Но как заставить её прийти снова – вот в чём вопрос!»

Меньше всего в жизни Костя хотел стать несчастным человеком. Бедным, одиноким, необразованным – это ещё куда ни шло. Но только не несчастным! Все прочие напасти, которые люди полагают крайне нежелательными для себя, представлялись ему отвлечённой теорией. А вот состояние полного отсутствия даже намёков на хоть какую-нибудь радость в жизни он испытал на собственной шкуре по полной программе. Ещё раз пройти через нечто подобное было бы уже слишком.

В Москве Костя нередко вспоминал «Дорожную проповедь» словоохотливого и благодушного «вагонного мессии».

Для полного восстановления душевного равновесия были необходимы три вещи: жизненная цель, понимание причинно-следственных связей между событиями и вера в неизбежность собственного счастья.

Для того чтобы сформулировать цель, у Кости был ещё целый год впереди. Над верой тоже предстояла длительная работа, поскольку раньше вопрос о ней в такой открытой форме никогда не стоял. Ну, а с причинно-следственными связями он решил разбираться по ходу дела.

Данный момент представлялся ему особенно трудным, в виду того что многие из связей, о которых шла речь, в мировоззрение обычных людей, по всей видимости, не вписывались. Костя же в своей «необычности» (или «подопытности», как выразился балабол) пока ещё сомневался, да и взглядов в ту пору предпочитал держаться в основном диалектико-материалистических, если, конечно, таковые не шли вразрез с объективной реальностью, доступной его непосредственному наблюдению.

Предсказывать будущее невозможно, и Костя знал это совершенно точно. Однако подобное знание не мешало ему прибегать иной раз к некоторым хитростям и кое-какую информацию из будущего всё-таки «выуживать».

Так, например, однажды, классе в пятом или в шестом, ему пришла в голову мысль попытаться угадать будущую оценку за только что сданное сочинение по литературе. Костя чувствовал, что написал сочинение хорошо и варианты готов был рассматривать только следующие: 5/5 (соответственно, за содержание/грамматику), 5/4, 4/5 и 4/4.

Придя домой, он взял ручку, расчертил на гладкой пластиковой табуретке круг с четырьмя секторами, положил ручку в центр и сильно крутанул. Четыре сектора обозначали ожидаемые оценки, и, по принципу игры в «бутылочку», та из четырёх возможностей, на которую падёт жребий, и должна была «поцеловать» Костин дневник.

Перст судьбы указал в сторону 5/4. Повторять эксперимент Костя не стал – мало ли что… Но, когда в выданной ему через неделю тетрадке под последней строкой красовалась именно эта оценка, он приободрился, хотя четвёрки за грамматику всегда раздражали его до крайней степени: они ставились из-за пары пропущенных запятых или, хуже того, из-за какой-нибудь глупой описки.

Другой пример наплевательского отношения к научным устоям цивилизации заключался в том, что Костя, сколько себя помнил, никогда не стеснялся обращаться с просьбами к некой трансцендентной Сущности, которая, как он считал, была способна разрешать мелкие проблемы в жизни всякого просителя и исполнять несложные желания.

В пору ученического атеизма ему ещё не приходило в голову называть эту сущность Богом. Прочие же термины, наподобие «высшего (или вселенского) разума», были слишком громоздки и с контекстом прямого обращения не вязались, а веру в волшебников и джиннов Костя утратил ещё в детском саду.

Лишённый других возможностей облечь свои петиции в слова, он остановился на безличном шаблоне, которого придерживался во все последующие годы: «помоги мне, пожалуйста, с…», «сделай так, чтобы…», «заставь такую-то быть посговорчивей» и так далее.

Сущность была дружелюбной и почти никогда в содействии не отказывала. Её могущество было для Кости первичной аксиомой всей жизни, хотя серьёзно задумываться на эту тему он стал намного позже.

Тяготение к материальному или духовному монизму совершенно не было свойственно его чуткой и внимательной душе. Он с детства привык к дуалистическому восприятию мира и неотъемлемой дихотомии всех понятий, вещей и процессов.

То, что сегодня казалось чёрным, завтра могло превратиться в белое. Фантазия, не имевшая, на первый взгляд, шанса воплотиться в действительность, находила вдруг неожиданную реализацию. И, если уж обыкновенный свет от лампы мог являться одновременно и потоком частиц, и электромагнитной волной, то почему бы человеку, имеющему физическое тело и живущему в физическом мире, нельзя было разговаривать с бестелесными сущностями из «параллельных пространств»?

Интуитивно Костя всегда понимал, что за услуги с него тоже причиталась некая контрибуция, но чем конкретно обыкновенный московский парнишка мог посодействовать неведомому промыслу своего таинственного и вездесущего союзника, понять было трудно.

Сделавшись постарше, Костя начал подмечать определённые закономерности в том, как Сущность реагировала на его отдельные импульсы. Если он взывал к ней лишь из желания заполучить какую-то новую вещь, потешить тщеславие или утереть нос сопернику, то Сущность игнорировала запрос. Если Костина просьба диктовалась стремлением отомстить кому-то или доставить другому человеку неприятность, то с объектом его намерений ничего худого не происходило, а вот у него обязательно приключалась какая-нибудь досадная неприятность.

Особенно чувствительной Сущность была к бессовестным и распутным проявлениям Костиной натуры. Если он заводил, скажем, два или три параллельных романа, толкавших его на лицемерие и враньё, то все прошения о мелких «подачках» уходили как будто бы в пустоту. К аналогичным последствиям приводили серьёзные ссоры с родителями, которые были, впрочем, довольно редки…

Грубое расшатывание детской праведности и неосторожные попытки вкусить запретное неизбежно вели к суровому наказанию.

Однажды, в восьмом классе, когда Костя первый раз по-настоящему напился и целый вечер куролесил по району, приставая к прохожим и едва не загремев в милицию, на «гуманитарную помощь» был наложен мораторий, который длился около трёх месяцев.

За этот период Костина жизнь как раз и покатилась под откос: Настенька перестала ему писать, а позднее, в Геленджике, он узнал о её беременности и желании порвать с ним всякие отношения.

Сущность не любила матерщины, бахвальства и злословия. Ей не нравилась агрессия, ни тайная, ни явная. А, кроме всего прочего, она была привередлива в отношении разговоров о ней самой.

Что-либо просить имело смысл только тогда, когда необходимые условия для оказания помощи были соблюдены.

Костя долгое время не решался, к примеру, задействовать Сущность в отношении своих видов на Оксану. После трагедии с Настенькой искренность и нравственная чистота его душевных устремлений несколько месяцев ставились им под сомнение, тем более, что в Москве его жизнь «на месте тоже не стояла»...

Только в январе, во время каникул, он смог, наконец, собраться с мыслями и убедить себя в том, что – не в пример его столичным увлечениям – геленджикский роман мог перейти из разряда временных, телесных, в категорию настоящих, перманентно-чувственных связей.

Спустя неделю после «отправки» слезной просьбы на Небеса, пришло письмо от Оксаны, в котором она первый раз за всё время их знакомства со впечатляющим обилием эпитетов объяснялась Косте в любви, говорила, что скучает по нему, и обещала примчаться в Москву чуть ли ни на следующий день после выпускного бала. Костя тут же послал ответ, который начинался словами: «Я тебя тоже безумно люблю, девочка моя ненаглядная», а заканчивался «миллионократным, нежнейшим и бесконечно страстным поцелуем» в её «самые вкусные и желанные губы на свете»…



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт