Книга Кика – женщина с изюминкой. Любовные успехи и неудачи разведенной журналистки онлайн - страница 2

«С Кикой на диване»…

Мои дочурки вернулись из путешествия, и я испытывала сумасшедшую радость оттого, что они были рядом. Они настолько похорошели и повзрослели с тех пор, как уехали на море, что я не могла наглядеться на них. Алиса, с ее светлыми волосами и огромными синими глазами, была очень загорелой, а на лице от загара появились типичные для светлокожих веснушки. И София, которая всегда была куколкой, казалась еще прекраснее с коричневой кожей и струящимися ровными волосами. Я обняла их и заплакала так, как никогда раньше не позволяла себе плакать при них. Они, естественно, испугались.

Могла ли я объяснить им, что они для меня – воплощение надежности и самых теплых чувств, на какие я только способна? А главное, они – залог выживания в этом хаосе из эмоций, который правил каждым моим днем и каждой ночью с того момента, как развод стал делом решенным. В общем, они были единственной опорой, какая у меня осталась, и единственной причиной, по которой стоило пытаться выкарабкаться.

Я накупила попкорна и сластей, украсила их комнату, приобрела зеленый с цветочками столик для рисования и потратила последние деньги на билеты в театр. В условиях, в которых я пребывала, лучше встретить их было невозможно.

Однако после первых, испорченных мной, десяти минут встречи последовала истерика Софии и упреки Алисы (в мой адрес, конечно). Все попытки обнять или поцеловать их встречали сопротивление и громкое «нет». Они отстранялись от меня. Так они меня наказывали, ведь развод совершился по моей воле, и Эду ясно дал понять это девочкам – не словами, но своим подавленным видом с тех самых пор, как я решила уйти из нашего дома. Ведь это я ушла из дома. Я положила конец существованию нашей семьи. Я покинула наш Очаг, бросила Мужа, Отца моих Дочерей. Я воплощала проклятие и рок семьи. Я – Мать, которая не считала, что сохранение семьи превыше всего. Я.

Первая сложность заключалась в моей неспособности исполнять даже примитивные материнские обязанности. Девочки не ели (если не считать леденцов, шоколада и попкорна), не спали, не хотели мыться. Алиса проводила дни за рисованием или за разрушением квартиры; а еще, каждые 15 минут она принималась просить щенка. София вела себя совершенно непредсказуемо: то приклеивалась к подушке, когда ее смаривал сон, то доходила до рева, выкрикивая: «Хочу домой! Здесь не мой дом!» Алиса не могла сомкнуть глаз, пока не укладывалась рядом со мной в моей спальне. Сущий кошмар!..

У меня не было горничной, потому что мне нечем было ей платить. Я почувствовала всю беспомощность, какую только может ощутить городская жительница в отсутствие какой-либо помощи. Существовали я, два маленьких истеричных ребенка и холодная квартира при полном отсутствии денег. И еще маленькая рюмочка спиртного на ночь и с утра, чтоб иметь силы для этой битвы за выживание (секс в этих условиях казался чем-то далеким, что имело место в прошлом, а оргазм вообще был понятием из кинофильмов, несуществующим вне экрана). Отличный сценарий для добротного мексиканского сериала.

Начало учебы и конец холода сильно улучшили положение. Детям было чем развлечься, они приходили очень оживленные из школы, болтая о том, что произошло за день, и казались менее воинственно настроенными против меня. Постепенно я научилась успокаивать их перед сном. Самым верным средством было пение.

Я купила удобное кресло и поставила его в детской. Каждый вечер, когда им пора было спать, я рассказывала им сказку и затем, погасив свет, устраивалась в кресле. Я превращалась в величавую всемогущую мать, единственной целью которой было заставить девочек уснуть без слез (и желательно побыстрее). Мой репертуар был невелик, наизусть я знала только взрослые песни. Именно тогда я познакомила их с чудесным миром Жобима^[3], и пела «Лижиа» и «Золотые годы» с той же легкостью, с какой ставят печати на конвертах.

 
Я никогда не мечтала о Вас
Никогда не была в кино
Мне не нравится самба
Я не хожу на Ипанему
Мне не нравится дождь
И я не люблю сооооооооооооолнце…
 

Они были в восторге. Понемногу то, что раньше казалось ежевечерним обязательным ритуалом, превращалось в приятный способ провожать день, и менее чем через три месяца София уже начала признавать дом и считать свою комнату лучшим местом для сна.

Из всего, что я подготовила для встречи девочек, лучшим для нас троих, несомненно, оказался поход в кукольный театр. Это было первое мероприятие, в котором участвовали мы втроем (без их отца). Мы купили леденцы и вместе с другими детьми (и их важными надзирателями) уселись на пол в вестибюле, и впервые обе девочки казались если не счастливыми, то умиротворенными. А я впервые не напоминала себе ни Куку^[4] из «Желтого дятла», ни злую мачеху из Золушки.

Я была всего лишь их мамой, с восстановленным чувством собственного достоинства, небольшим количеством денег в сумочке и вернувшейся потребностью подкрашивать губы. Со стороны мы казались полноценной семьей, правда, без присутствия мужчины, но над нами больше не нависала черная туча раздора. Думаю, именно поэтому я позволила себе посмотреть по сторонам. Пусть я еще выглядела неопытной и робкой, но это был первый раз, когда я смотрела, не чувствуя себя виноватой, что так свойственно замужним женщинам, желающим пофлиртовать с кем-то на улице. И я стала флиртовать.

Этот парень был просто песня! Он выглядел, как кинозвезда. Идеальное лицо, светящееся так, как может светиться лицо или последнего подлеца, или уж святого. Он сидел на полу рядом с нами, на ковре красного цвета, и этот красный цвет, казалось, передался и его лицу (или это был результат легкого смущения?). С ним находился маленький мальчик, лет пяти, видимо, его сын. Та нежность, с какой он посадил мальчонку себе на колени, терпение, с каким он объяснял ему, почему спектакль задерживают, были так же очаровательны, как его рыжая бородка и белая кожа. Его рост было не определить, но в любом случае он был великолепен. И он сидел меньше, чем в трех метрах от меня, то и дело на меня поглядывая. Моя душа содрогнулась в упоении чувством, казалось, совершенно уже позабытым: я завлекала мужчину. И меня тоже завлекали, что пугало еще больше.

Спектакль начался. Парень сидел настолько близко, что мы могли флиртовать, не боясь привлечь чужое внимание. Я не знаю, что меня радовало больше: восторг детей или моя ожившая восприимчивость.

К концу пьесы мое предположение, что он со мной заговорит, стало казаться нелепым.

Как и следовало ожидать, он не заговорил. Мы вместе ждали машин, и мое сердце так колотилось, что я даже заволновалась, как бы он случайно не догадался об этой нелепости.

Как же он был красив! Ему было на вид не более тридцати, у него были русые волосы, белая кожа и бесстыжие лучистые карие глаза, которые казались мне бездонными медовыми колодцами. Он был моего роста, с широкими плечами. А его ягодицы! Святая Мария! Какие у него были ягодицы! Настоящая мужская попка, кругленькая, упругая, сбитая, в меру упитанная. Я бы даже заплатила деньги, только чтобы увидеть ее без одежды.

Наши машины подали одновременно, сначала мою, затем его. Так как мне надо было усадить девочек сзади, дать им соку и пристегнуть ремни, я не сразу уехала с этой улицы. Я догадывалась, что он смотрит на меня, усаживая сына (который, как я узнала потом, был племянником, а не ребенком этого притворщика) на заднее сиденье грузовичка, и самое минимальное, что я, расставшаяся с мужем, распаленная женщина, могла сделать, находясь рядом с этим чудом, – это ответить взглядом на его взгляд. Мы улыбнулись друг другу, сели в машины, я проехала за ним порядочный отрезок пути (поощряемая пылким переглядыванием через зеркала, таким волнующим!), пока он не свернул налево в Кардеал, а я не поехала дальше.

Это стало первым большим событием после моей жизненной драмы: открытие, что я снова могу развлекаться, клеить парней, бросать вызов жизни и даже… быть счастливой.

Через два месяца после развода я была принята на работу в журнал «VIP».

Казалось бы, у меня было почти все, чтобы быть счастливой. Хорошая работа, хорошая зарплата, симпатичная визитка с внушительным деревцем, олицетворяющим мою компетентность, и должность специального корреспондента, что было указано под именем. Просто – красота! Вернее, была бы красота, если бы не некоторые детали…

Я работала на Марко Антониу де Резенде, директора редакции, мы с ним отлично ладили, и он меня уважал. Моим прямым начальником был главный редактор журнала, блистательный и интеллектуально одаренный Эдсон Аран. Следующий, с кем я познакомилась, был Жардэл, талантливый журналист, спокойный с виду, но наделенный завидным сарказмом и остроумием. Как я вскоре заметила, это были качества, общие для всего коллектива, за исключением, конечно, уже знакомой мне редакторши.

Ближе всех ко мне сидела Айлин Алейшу, корреспондентка…

Отправляясь в первый день на службу, я и представить себе не могла, что ожидало меня в этом логове тщеславных хвастунов. Айлин Алейшу – вот та, из-за которой я прорыдала всю первую рабочую неделю. Та, что без причины возненавидела меня, унижала и с презрением относилась ко всему, что я делала и предлагала в редакции.

Враждебность Алейшу ко мне проявлялась главным образом в игнорировании факта моего существования. Наверное, это не было бы так ощутимо, если бы мы редко попадались друг другу на глаза в нашем гигантском офисе, но мы сидели на расстоянии одного метра друг от друга…

Каждый день она приходила на работу сияющая и здоровалась со всеми, кроме меня, в чью сторону она даже не смотрела. Приглашая всех к обеду, она обращалась к каждому по имени и притворялась, будто меня не существует в природе, ее разговоры с сотрудниками нередко сопровождались улыбочками и смешками после взгляда на меня. Боль и негодование вскипели во мне. Она ведь меня нисколечко не знает! За что мне все это?

В конце концов для меня стало делом чести добиться если не симпатии, то, по крайней мере, вежливого отношения этой женщины. Я решила действовать точно так же, как она: избегать любого общения и быть милой со всеми, кроме нее.

Наградой за первую рабочую неделю стали длительные истерики.

Помню воскресный вечер. Я включила погромче телевизор, погасила во всей квартире свет и заглянула под все кровати и во все шкафы, после чего кинулась на диван и разрыдалась.

Дети проводили выходные у отца. Очень тоскливо, когда заходишь домой и никто не бросается тебе на шею. Я была совсем одна. Мне не хотелось жить. Вот до чего дошла.

Итак, я сидела в своей пустой квартире. Одна. К телефону я не подходила, и безупречная тишина стала главным мотивом танго, которое я танцевала. У меня не было друзей, и я задумалась об этом только после развода. Безрассудная страстная любовь к Эду заставила меня покинуть всех, с кем до этого я хотя бы изредка общалась, и все мое общение ограничивалось его друзьями. Если мы ходили куда-то, то с друзьями Эду – на их дни рождения, ужины, фильмы или в театр. Не знаю, из-за разницы в возрасте и желания походить на них, или из страха, что мои друзья покажутся мужу слишком глупыми, но я рассталась со всеми отголосками «жизни до него». При том – исключительно по собственному желанию: сам он никогда, ни напрямую, ни косвенно, не просил меня об этом. Это было одно из тех помутнений рассудка, которые случаются от большой любви и которые заставляют нас бросить все ради нее. Иными словами, недостаток опыта или, если хотите, просто глупость. Я не успела стать подругой друзьям мужа, я всегда была лишь его хвостиком. Если Эду приглашали, то и я приходила. Если они звонили, то передавали мне привет. Вот и все.

Было два выхода из сложившейся ситуации, и ни один из них не был легким, если учесть полное отсутствие у меня навыков общения. Я то решала вернуть друзей из моей девичьей жизни (которых сама бросила когда-то), то собиралась стать настолько открытой, чтобы иметь возможность сблизиться с новыми людьми. Но я уставала даже от размышлений по этому поводу.

В конце концов я сочла это дело безнадежным и решила развлечься. У меня не быть компании, что не столь уж смертельно, тем более что я успела устать быть милой и поддерживать беседу. Но у меня был телевизор, Интернет и CD-проигрыватель. Никто не может быть несчастным, если у него есть три таких источника веселья.

Первый – казалось бы, самый простой и ненавязчивый: телевизор. Я и телевизор… Два несовместимых существа, без малейшей надежды на диалог. И кто согласится, чтоб ему пудрили мозги, когда есть готовенький к употреблению Чет Бэйкер и уйма чатов?

Для начала Чет Бэйкер. Ах, наконец удовлетворение (пусть только слуховое, поскольку вероятность физического удовлетворения казалась мне тогда просто нереальной)! Но вот и до Интернета добрались. Поскольку одиночество и беззащитность никогда не приходят к кому-то одному, вокруг меня собралась целая кучка нытиков, с которыми мы общались в сети. Ночь решительно была обречена на провал.

Я была уже совершенно изнурена, но нечто внутри моего тела не желало мириться с тем фактом, что молодая и здоровая женщина не использует его для достижения удовольствий. Все мне наскучило, от картин Кельвина и Гарольда до самой первосортной литературы. По крайней мере, я уже вполне насладилась горячей водой и душистым мылом. И даже Чет Бэйкер был не в состоянии утешить такую одинокую бедняжку, как я. И вот в тот самый момент, когда я мыла жестковатой мочалкой с пеной свои генитальные сокровища (почти позабытые), мне в голову пришла сенсационная идея попробовать достичь оргазма.

Но чтобы нажимать нужные, самые нежные кнопки, нужно было разбираться во всех тонкостях. А я далеко не была специалистом в этом деле, и всякий раз (попыток было совсем немного), когда я ставила перед собой задачу поймать хоть малюсенький одинокий оргазмик, все заканчивалось полной неудачей. Невозможность дойти до необходимого возбужденного состояния без помощи фаллоса казалась мне настолько очевидной, что, еще будучи подростком, я оставила эту затею. Дело ограничивалось лишь мечтами о том, как же я начну роман пальчиков с волосками, скрывающими заветную пещерку. И у меня создается впечатление, что я отказалась от этой работы, так ничегошеньки и не узнав о том, как обращаться с клитором. Но я вспомнила Александру, свою подругу, большого специалиста по мастурбации, которая однажды взахлеб рассказывала о своем очередном успехе и назвала средство: подушечка.

Я выключила воду в душе (ее грел электронагреватель, а я не могла транжирить электроэнергию уже на вторую ванну за день, иначе пришлось бы раскаяться после, когда получу счет от Паулоэлектро), и мысль доставить себе удовольствие, пальцами лаская тело, стала казаться еще заманчивее. «Но это будет не просто после стольких лет без тренировок», – вздохнула я. У меня даже появился страх, что я дотронусь до рычажка наслаждений, а он завизжит из-за неловкости и неопытности моих рук.

Нужна была подушечка. Я смутно припомнила описания Александры. Это должна быть идеальная (для столь деликатного применения), надежная подушка. Она должна быть маленькой, чтобы не сковывать движений. Должна быть мягкой, чтобы не повредить кожу, и должна быть достаточно упругой, чтобы не ерзала и не меняла формы даже под сильным давлением. И вот она возникла перед моими глазами, кругленькая и нежная, но в то же время способная стойко выдержать трение, не претерпев изменений. Она была немного шероховатая. Не только ради большего комфорта и нежности соприкосновения, но и из стремления к гигиене я решила сменить на ней наволочку на ту, что приносила удачу во время моих игр с мужем. Египетский хлопок, беленький с нежнейшими разводами, расположенными симметрично; «батистовый хлопок», как выразилась продавщица. Очень полезная и красивая штучка.

Нас было трое: я, Чет Бэйкер (поставленный на repeat all^[5] на случай, если диск закончится прежде, чем мне удастся достичь главнейшей цели мероприятия) и наряженная подушка.

Но этого было недостаточно для предстоящей мне высочайшей миссии. Одной музыки и батистового хлопка не хватило бы, чтобы заставить меня дойти до кондиции. Требовалось создать необходимую обстановку. Говорят, что единственные, кто испытывает благоговение перед пенисом – это геи, и что женщина может приходить в восторг от него только за деньги. Это ложь. Женщина начинает по-настоящему восхищаться фаллосом, если создать для секса подходящую расслабляющую обстановку. Ну, или за деньги. Но поскольку у меня не было ни пениса, ни денег, мне оставалось довольствоваться только обстановкой.

Первым и разумным решением было погасить все-все лампы и лампочки в квартире и заменить их свет на нежное пламя свечи. Нет, не одна, а много свечей было зажжено, и они осветили комнату таким образом, что часть ее была погружена во тьму, а в другой находилось ярко освещенное тело (причем, пламя не освещало его погрешностей, которые так подрывают уверенность в себе). Это был самый ослепительный свет, какой только можно было вообразить (и дешевенький, дешевенький, потому что в бедном доме достаточно свечей на случай, если вырубят электричество за неуплату). Продолжая создавать обстановку, я принесла из гостиной в комнату вазочки с фиалками. Фиалки – это еще одна, пусть дешевая, деталь, умаляющая страдания одиноких женщин от нищеты (когда нечем даже оплатить электричество); они украшают дом и придают ему более радостный вид.

Охваченная стремлением составить из различных мелочей то, что послужило бы идеальной обстановкой для оргазма, я откупорила бутылку красного вина, отрытую в кладовке, насыпала лед в таз (предназначенный для детских вещичек, из-за чего он считался самой благородной посудиной из всех стоящих под раковиной) и охладила вдохновляющий нектар до идеальной для питья температуры. Я отнесла бутылку в комнату (вместе с хрустальным фужером, захваченным как сувенир о временах замужества) и повернула ключ два раза. Войти никто не мог, но ради такого занятия нужно было удостовериться, что совершенно точно не появится тайный наблюдатель или не произойдет нежеланное вторжение, которое могло бы заставить меня бегать по потолку.

Однако даже при наличии таких потрясающих декораций и отсутствии каких-либо препятствий, желание улечься на подушку не появлялось. Я открыла дверь шкафа с зеркалом так, чтоб в ней отражалась кровать. И, разумеется, на ней – я. Я была хорошенькая, несмотря на все страдания и сложности, с которыми приходилось после развода справляться самой. Но чего-то все же не хватало… Вдруг, в приливе вдохновения, я бросилась открывать ящик, который мама щедро набила трусиками и лифчиками. Я никогда не одевалась хорошо, пока зависела от родителей, но не потому, что у них не было денег прилично одевать меня и одновременно оплачивать гигантские расходы на содержание еще четверых детей, а потому, что для них, носителей практичного духа и псевдосоциалистических взглядов, не представлялось важным, чтобы их дети хорошо одевались. Но зато у меня никогда не было недостатка в кружевных трусиках, шелковых лифчиках и разноцветных чулках, на которых специализировался мамин магазинчик.

Я надела самый красивый комплект из всех и натянула чулки, которые столько времени валялись без пользы, ожидая своего звездного часа. И положила начало необыкновенному общению с зеркалом.

Несколько улыбок, и, нисколько не стесняясь, я превратилась в выдуманную мной женщину. Я была Мадленой, француженкой с белоснежной кожей и алыми губами. Чтобы больше соответствовать образу, я извлекла из гардероба туфельки из крокодильей кожи (поддельной, естественно, так как мои экологические убеждения были выше любых моих потребительских прихотей) на шпильке. Боже, какой красоткой была Мадлена! Какая белизна кожи, какой обворожительный взгляд, какая аппетитная попка! И как красиво она говорила по-французски, чертовка! Но вот зазвучал колокол, и она, резким движением, полным бесстыдства и чувственности, распахнула окно, даже не вспомнив про одежду. Какой сюрприз, да еще в такой час! Мимо проходит Николас Кейдж. Его глаза прозрачны и немного задумчивы. Нежной, как шелк, рукой она берет его руку и увлекает за собой в дом.

Он появился в самый подходящий момент, когда они могли остаться в комнате вдвоем, опьяненные «Малбеком»^[6] (обычным, но единственным алкогольным напитком в доме) и Четом Бэйкером, при свете свечей, окруженные фиалками. Как Мадлена хотела его!

Почему вы так тянете, Ник? Нет, нет, я не стану ничего спрашивать… Ник, милый, я счастлива, что вы здесь, Ник, mon amour. ^[7]. Ну же, Ник, испейте из моей чаши, почувствуйте мой аромат, дотроньтесь до кружев и утолите мои желания. Вот так, Ник, найдите все мои уголочки и закоулочки, Ник, ай, вот так, Ник, не задавайте мне вопросов, Ник, любите меня, как никогда никого раньше не любили, Ник, потому что сегодня я хочу узнать райское блаженство, Ник… Ай, ай, ай, ай! Ник, еще! Ник, смотрите мне в глаза, хорошо? О, Ник, какая прекрасная у вас рубашка из батистового хлопка, я могу лечь на нее? Оставайтесь снизу, пожалуйста, я хочу быть сверху, Ник, о, Ник, Ник, вот так, ооо!.. Ник, какие Вы вытворяете чудеса, как приятно ласкаете клитор, о, Ник… О, Ник, еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, еще, о, Нииииииииииик!!!

Господи, получилось!

Прийти в редакцию «VIP» и приступить ко второй рабочей неделе показалось мне менее трудной и более стратегически определенной задачей, чем в прошлый раз, неделю назад (отчасти благодаря достигнутому в результате первого моего одиночного оргазма раскрепощению; теперь я была сильнее).

Один решительный взгляд вокруг – и наметилась положительная динамика. Немного общительности – и все в моих руках.

Отвратительная зловредная Алейшу и крашеная гадюка редакторша были далеко не единственными персонажами на горизонте нашей редакции.

Самыми симпатичными с первого взгляда мне показались Жардэл Себба, которого я уже упоминала (с похвалой); Эртон Сэлигмэн, наш главный корреспондент и с виду самый уравновешенный человек из всей команды; Карлос Амуэду, неразлучный друг Алейшу (что и могло настроить нас с ним друг против друга, хотя, быть может, я ошибаюсь), постоянно употребляющий антидепрессанты и вечный герой воскресных сплетен (результат субботних вечеринок). Затем – Аран, главный редактор, небольшого роста, но с огромным эго (и, как он сам любил кричать на всю редакцию, обладатель члена длиной 25 сантиметров ); Марко Антониу де Резенде, директор издательства, с которым мы подружились, но я должна была скрывать это, чтобы не вызвать ревности коллектива, и не уничтожить таким образом последний шанс сойтись с коллегами. Еще была помощница экспертши-потаскушки Талита, настоящий кладезь; Хэлп, координатор редакции (которая защищала всегда своего шефа, Марку Антониу, как рассвирепевший питбуль); наконец – корректор и заведующая связями с читателями Андреа Каитано, самая скромная и нелюдимая из всех. Вот и все действующие лица.

Мой план стать частью коллектива показался теперь не таким уж трудновыполнимым. Я решила, что не буду пытаться быть милой со всеми. Я не сделала ни одного шага навстречу (никаких благодарных или приветственных улыбок соседям), но держалась совершенно открыто и скромно, в своей роли новенькой сотрудницы. Я старалась обезоружить их приветливым тоном своего голоса, и это неизбежно влекло за собой всеобщее одобрение и приближало меня к достижению цели. Держалась я не совсем уверенно, но заинтересованно, позволяя моему собеседнику исполниться гордости и тщеславия, что он может чему-либо меня научить. И хотя часто я знала или предполагала ответ, но предпочитала приподнять самооценку коллег, выслушивая их вариант разгадки тайн, мучающих бедную неумеху. В итоге я покорила их всех, одного за другим, этим дешевым и бессовестным способом – притворяясь совершенно несведущей в делах, неопытной, а главное, всеми силами стремящейся к знаниям. И пока я играла роль прилежной ученицы, я могла чувствовать себя в полной безопасности в этом инкубаторе для честолюбцев. Мало-помалу меня стали приглашать вместе пообедать, в беседах стали интересоваться моим мнением, и в мой адрес даже стали поступать приглашения на чашечку кофе. Это всегда была привилегия тех, кто находился на особом счету, так сказать, особо приближенных. Да, да, даже в этом коллективе наставали минуты искренности и мягкости.

И лишь педантичная Алейшу все так же презрительно ко мне относилась, хотя и говорила «Привет», что уже свидетельствовало об огромном прорыве в наших «теплых» отношениях.

Во мне было что-то от нее. Что-то такое, что я сразу почувствовала, что заставляло меня сравнивать нас и побуждало меня ей симпатизировать. Уж не знаю, профессиональные ли амбиции, писательский талант, подвешенный язык или пренебрежение к толпе, или сумасшедшая неуверенность в себе, маскируемая высокомерием, крайняя нужда и постоянно перебарываемая слабость делали нас, скажем так, одинаковыми противоположностями. Мы были словно два полюса. Каждая из нас была и изнанкой, и дополнением другой. В какой-то момент нашего последующего общения, после ряда расспросов я даже пришла к выводу, что она могла бы стать любовью всей моей жизни. Я производила впечатление мягкой, преданной своим дочерям, и всегда защищала романтическую любовь, но изнутри меня будто поедал червь ненависти ко всем людям (особенно к мужчинам), и я была готова просто взорваться от всех проглоченных за мою жизнь оскорблений. Она же, наоборот, заслуживала всех ругательств, какие я только могла изобрести, обладала всеми возможными недостатками – была грубой, отталкивающей, переполненной сарказмом, но на самом деле все это служило маскировкой нерешительной, всего боящейся девочки, мечтающей лишь, чтобы ее похвалили. Я так ненавидела ее за то, что мне она нравилась, а я ей – нет! Однако позднее все придирки и презрение в мой адрес сменились настоящей дружеской привязанностью.

Находясь на этой вражеской территории, где повсюду царило плохо скрываемое лицемерие, я нуждалась в союзниках. Я не стала и пробовать заводить с кем-нибудь дружбу, потому что представляла заранее, чего мне будет стоить одна лишь попытка очаровать этих олимпийских богов. Это было бы то же самое, что попросить их избить меня. Но там были и более приятные люди (главное, менее злые), к чьей помощи я и собиралась прибегнуть: наши творческие личности.

Больше всех мне нравился Алешандру Феррейра, главный дизайнер. Еще до того, как я устроилась в «VIP», я видела его раза два. Уже тогда он показался мне настоящим красавцем. Наряду с непобедимым Ником и Беницио дель Торо он вполне мог стать частью галереи мужчин моей мечты, мира моих фантазий. Раз или два мы пытались флиртовать, но очень скоро после нашего знакомства он влюбился в самую красивую женщину в издательстве, и мы так и остались друзьями. Я бы негодовала, если бы он предпочел мне какую-нибудь тупицу, уродину или шлюшку, но проиграть самой Марии Рите было для меня даже честью. Вернее, для меня было честью состязаться с ней.

Стать его подругой было одновременно и приятно (обрести интересную компанию, ободрение и возможность общаться с очень тонким и оригинальным человеком), и выгодно в моем положении. Он ясно давал понять, что для душевного общения не нуждается в суперзвездах нашей редакции. С этого времени все без исключения начали сближение со мной, в котором я так нуждалась, когда только пришла на новую работу. Иногда полная предсказуемость людей становится устрашающей.

Единственный, кто, казалось, не чувствовал ко мне неприязни с самого начала, был Эртон Сэлигмэн. Он тоже мне понравился, и я даже питала на его счет некие романтические иллюзии, пока не узнала, что он женат (ну, или чуть-чуть дольше, если быть честной).

Дни вроде текли спокойно, я все больше сближалась с коллективом. После недолгого сосуществования все увидели, что я далеко не простушка, и что куда забавнее общаться со мной, чем не замечать моего существования. Меня приняла и вся команда, и Алейшу, которая теперь была моей подругой.

В очень короткий срок раздел «С Кикой на диване», в котором я отвечала на вопросы о сексе и взаимоотношениях мужчин и женщин, приобрел популярность. С потоком писем приходила также масса стихов, записок, пикантных приглашений на ужин и предложений поучаствовать в теле-шоу. Меньше чем за год я поучаствовала в десятке различных прославленных бразильских передач, среди которых – шоу Адриана Галиштеу, Баби, Моники Эванс, Гибы У. И это – помимо приглашений, которые я не приняла, считая себя слишком порядочной для таких шоу (возможно, я заразилась вирусом гениальности и манией величия). И все это только благодаря моим завиральным теориям о сексе и любви. Но что было самым забавным (и впечатляющим), так это безграничное доверие, которое мне оказывали читатели в том, что касалось обеих этих сфер. Достаточно было напечатать что-то (а печаталось это на страницах престижного журнала), как оно уже становилось истиной, хотя на деле являлось лишь моим частным мнением.

Начав так скромно и без каких-либо претензий, я вскоре сделалась авторитетом, я получала приглашения на радиопрограммы, давала интервью журналам, сайтам для мужчин и участвовала в чатах (причем, мне все время названивали домой из UOL^[8]).

В один из тех дней, когда кажется, что ни одна приятная новость не может развеять скуки, я получила электронное письмо от одного читателя, которое меня заставило прыгать от радости. Не потому, что в нем было нечто феноменальное, и не потому, что оно было предельно оригинальным, а потому, что оно пришло от парня, с которым я флиртовала в кукольном театре (да, того красивого парня с теплым взглядом и широкими плечами, из-за которого я провертела головой весь спектакль). Он был постоянным читателем «VIP», и увидев мою фотографию в журнале, узнал женщину, которая стреляла глазками в детском театре.

«Да, да, да, – ответила я ему, – это я!» Последовала непродолжительная переписка по Интернету, после чего мы перешли на телефонные разговоры. Его голос был таким же приятным, как и лицо. Он оказался достаточно образованным и слишком серьезным (без тени сарказма, остроты и высокомерия, к которым я уже так привыкла с начала работы в «VIP»), но был милый и очень естественный. Мы назначили встречу.

Он заехал за мной домой, и я предложила ему подняться. Я не стала ходить вокруг да около. Беседа была приятной, от него исходил настолько потрясающий запах, что я просто не могла скрыть желания зарыться в его волосы – желание, которое стало еще очевиднее после двух бокалов вина (не такого дешевого, как во время «встречи» Мадлен с Ником).

Как Фабиано был красив! Словно киноактер! Он был невысок, но это было неважно: в тот период я особенно остро чувствовала свою беззащитность и хотела иметь уверенность, что мужчина защитит меня, уж если не эмоционально, так хотя бы физически.

Я прервала разговоры парня удушающим и голодным поцелуем, и тут же все началось, прямо на диване моей гостиной. И все было бы отлично, если бы не полное отсутствие оргазмов, прикрываемое только что приобретенной способностью имитировать их. Такой итог явился полным разочарованием, особенно после стольких месяцев воздержания. С моим мужем это всегда получалось так просто, но почему с этим красавцем, который так старался доставить мне удовольствие, вообще ничего не получилось? Чтобы не выказать и тени неблагодарности и недовольства (в конце концов, он-то старался и был внимателен ко мне), я притворилась. Не знаю уж, насколько убедительно, но я сделала это (правда, скрепя сердце, поскольку это противоречило всем моим феминистским принципам и вообще – моей честности). Мы закончили вечер лежа в обнимку под единственной вещью, еще напоминающей о моей прошлой шикарной жизни – пуховым одеялом.

Когда он ушел, я разрыдалась, съежившись на кровати в своей холодной комнате, еще более холодной без его тела рядом. Не из-за того, что он ушел, и не потому, что сказал «я тебе позвоню» (а это для меня было секретным кодом, означавшим: «я больше не вернусь»), а из-за ощущения, что предала мужа, а главное – что у меня не было оргазма и что я притворилась, будто все великолепно, когда на самом деле имела место лишь мучительная серия ласк с кем-то посторонним. Пусть красивым и образованным посторонним, от которого исходил умопомрачительный аромат. И который открыл новую фазу моей жизни: отчаяние. Я решила, что буду трахаться, пока не достигну наслаждения, с кем бы то ни было. Я не могла поверить, что, сделавшись нищей, одинокой, немодной и циничной, я стала еще и фригидной.