Страницы← предыдущаяследующая →
Инге не хватало стука колес. Проводник-чех, говоривший на старомодном, но правильном русском, объяснил, что немцы кладут шпалы без стыков. Получается гладкий такой шорох, особенно, когда поезд идет быстро.
Узнав, что без стука она не может заснуть в поезде, проводник приходил к ней с некрепко заваренным чаем и медом. Видимо, он искренне сочувствовал ее горю, но утешать напрямую стеснялся.
– Мадам к лицу черное, – сказал он, провожая Ингу утром в вагон-ресторан.
– Мадмуазель, – поправила она. Улыбнулась через силу. – Спасибо, Янек.
«О Дева Мария!» – говорили его глаза. «Еще и вдова! И ребенок, и муж, какое несчастье».
На границе Янека сменил неразговорчивый прусак с серым лицом. Он распахнул дверь, впуская таможенника в зеленом, с кожаным бюваром в руках.
Жестом таможенник попросили ее открыть саквояж. Не стал рыться в белье, глянул, поставил крестик в своих бумагах. Указал на багажную полку.
– Das geh?rt auch Ihnen?
– Это гроб, – ответила она по-французски. – Вот документы на него.
Она протянула справку с приложенным переводом.
Таможенник читал, стараясь владеть лицом. Вернул ей справку, переписав номер и место выдачи в бювар. Щелкнул каблуками и вышел.
– Die Russen, – услышала Инга сквозь дверь. – Die sind alle total bekloppt!
Не понимая язык, она прекрасно чувствовала интонации. Да, мы все безумцы. В этом, пожалуй, наша главная сила.
Впервые за всю поездку Инга Трофимова улыбнулась по настоящему.
Безумием было все, что она делала. И еще большим то, что собиралась сделать.
Что именно? Об этом пока она не имела понятия.
Этой ночью она, наконец, уснула. Вернее сказать, забылась среди сомнений и призраков недавнего прошлого.
В забытьи ей виделась бескрайняя степь с бегущими наперегонки облаками. Она
слышала мерный стук колес бронепоезда «Ермак», следующего маршрутом Улаан-Баатар-Абакан.
Их встреча произошла на крошечном, затерянном в степях полустанке, не имеющем даже названия. Только выцветший номер в самом углу карты.
Подъезжая, паровоз приветствовал долгим свистком людей на перроне. Непривычные местные лошадки попятились от пыхтящего железного чудовища. Наездники в меховых
шапках сдерживали их, поглаживая по мордам. Вид у них самих был тоже не очень-то уверенный.
Конечно, если они и видели обычный грузовой состав или дрезину железнодорожников,
то вид закованного в клепаный металл «Ермака» должен был привести их как минимум в удивление. Коробки двух броневагонов щерились в обе стороны рядами амбразур.
Круглые башенки на крышах грозили стволами «максимов». На случай завалов паровоз оснастили еще и зубастым ковшом спереди.
Настоящая «шайтан-арба», что и говорить.
Инга спрыгнула на перрон и тут же бросилась к Эдуарду. В застегнутой наглухо шинели он возвышался над своими монголами серой статуей.
Она осторожно взялась за лацканы, прижалась лбом к его лбу. Единственный мужчина
в ее жизни, с которым она могла стать вот так, глаза в глаза. Он был ее роста, и даже фигурами они были похожи, худые, тонкокостные, длинноногие. Случалось, их принимали за родственников.
Хотя оба они были сиротами, детдомовцами. Детьми СМЕРЧа.
Эдуард обнял ее. Его щека непривычно колола щетиной.
– Полгода, – прошептал он.
– Полгода. Ты совсем похудел.
– Да, кормили не очень, – он улыбнулся озорно, но устало.
В его обветренное лицо въелась пыль бесчисленных переходов. Губы потрескались.
Инга хотела прижаться к ним, ощутить их вкус. Но взгляды красноармейской роты за спиной уже искололи ей затылок.
С усилием она отстранилась. Заглянула напоследок в глаза Эдуарда сквозь стекла очков в тонкой металлической оправе.
Полгода. Слишком долго.
– Как в Питере?
– Сыро, – они улыбнулись друг-другу, только им понятному паролю.
Питер был их городом. Каменным кружевом, ведьминым хороводом пустых дворов, лопнувшим колоколом неба. Он убивал их с медлительностью пытки. Инга сходила с
ума от мигреней, Эдуард кашлял кровью. Но не отпускал, город-судьба, город-проклятье.
На перроне красноармейцы под выкрики старшины построились в линию вдоль вагонов, взяли винтовки на плечо. После долгих часов тряски в железной коробке вагона даже строевая разминка была им в радость.
– Ты покажешь, ради чего бросал меня на полгода?
Эдуард остановился. Взгляд у него был виноватый.
– Я не могу. Ты же знаешь, Инга, допуск…
Внутренне торжествуя, она достала из кармана и протянула ему новенькую красную книжицу. Внутри еще не выветрился запах свежей типографской краски. Но какая разница, если в графе «Звание» у них теперь написано одно и то же.
Лицо Эдуарда стало задумчивым.
– Поздравляю с повышением, – сказал он.
Удостоверение СМЕРЧевца кружилось в его тонких пальцах, волшебным образом перепрыгивая между костяшками.
У него были удивительные руки. Такие подошли бы врачу, музыканту или фокуснику. Ингу до сих удивляла таившаяся в них сила. И то, что они одинаково хорошо умели врачевать, играть на пианино или показывать маленькие ненастоящие чудеса.
За большими настоящими чудесами эти руки охотились, сжимая рукоять «маузера» и красное удостоверение с черными буквами СЧ.
Когда Ингу Трофимову впервые привели в красное здание на Литейном, она пыталась дознаться, что значат буквы. СЧ. В ту пору ей было не занимать нахальства.
Чернобровая девица в красной косынке, она была выше всех, кто встречался ей в
пахнущих сырой бумагой коридорах. Двое сопровождавших ее матросов едва доставали ей до подбородка.
Им навстречу выкатился маленький толстый человек с розовой плешью и острой бородкой. При виде его матросы аж закаменели, вытянувшись во фрунт.
– Вольно, вольно, – замахал он короткой рукой с широко расставленными пальцами.
– А это, значит, наш, с позволения сказать, феномен. Слышал, вы спрашивали, как читается полностью наша аббревиатура?
Инга пожала плечами. Она не знала, что такое «аббревиатура». Зато могла с ходу уронить говорливого пузана так, что у него бы оказалась сломана ключица и три ребра.
– Пойдемте со мной, милая, пойдемте. Вы, братцы, свободны. А мы с вами сюда.
Он говорил и тянул ее за руку из коридора в тесную комнату, завешанную огромной картой Питера в одну стену. И с кумачовым знаменем на другой. Окон в комнате не было. Дубовый стол был завален бумагами, и на нем стояли целых три «вертушки». Две красных и одна черная, блестящая, опечатанная бумажной лентой с сургучом.
– Давайте познакомимся, – сказал он, близоруко щурясь. Вынул из кармашка, нацепил на круглый нос пенсне. – Какая вы, однако, статная. И где таких теперь делают?
– Таких теперь подбирают, – отчеканила Инга. – И воспитывают на общественных началах. Вы, кажется, знакомиться собирались.
– О, да вы с характером, – восхитился толстяк. – Замечательно. А то присылают, простите, кошёлок с болотными глазами. Одна дорога – в машинистки. У нас же такая работа, что и машинистка должна быть того, с нервами.
На нервы Инга Трофимова не жаловалась. Вот на терпение, да, бывало. Глядя в центр лысины, она спросила неприятным голосом:
– И что же у вас за работа тут такая?
По виду толстяк походил на мелкого чиновника наркомата торговли. Да и вся бумажная карусель в старом кирпичном особняке отдавала колбасным воровством и растратой народных средств. Чего ее послали сюда, если она просилась хоть в какое-то военное училище, непонятно. Надо думать по ошибке.
– Работа у нас, Инга, – вздохнул толстяк, – врагу не пожелаешь. Вот какая она наша работа. Да сами увидите. Идемте, сюда.
Пока Инга соображала, откуда он знает ее имя, толстяк подергал что-то под столом. Стена с красным знаменем вдруг заскрипела и повернулась. За ней оказалось просторное помещение с рядами полок вдоль стен. Только это была не библиотека.
Это была вроде как Кунсткамера.
– Это, изволите ли видеть, все, что нам осталось от прославленного смоленского оборотня, – сказал толстяк, показывая на жбан с мутной жидкостью.
В жидкости плавала отрубленная рука с кривыми длинными когтями.
– Остальное наши молодцы посекли в кашу. Ну, туда ему и дорога. А вот сие мы изъяли у одного любителя грабить могилы. Называется «моровая пищаль».
Штука под стеклянным колпаком формой походила на наган. Только сделана была из примотанных друг к другу человеческих костей. Вместо рукояти – пожелтевшая челюсть с зубами. Части зубов не хватало.
– Что характерно – штука работала. Если направить ее на человека, выломать зуб и сказать кое-какие слова, с человеком приключается неприятная болезнь, которую я бы назвал «разжижением костей». Между прочим, смертельно. А вот здесь у нас…
«Что-то мне во все это не верится», – подумала Инга Трофимова. Было это в ней с
детства, крепкое «не верю» во всякую чушь вроде Черного Всадника и утопленников, таскающих людей с набережной. Хотя Всадник, бывало, гарцевал у нее чуть ли не под окнами, а в Неве она частенько замечала странные тени . Однако же «не верю» и все.
– Позвольте же вам, Инга, показать настоящую жемчужину. Личный трофей, между прочим, вашего покорного слуги.
Толстяк подвел ее за руку к стеллажу в дальнем углу.
– Добыто это чудо было еще во время первой мировой. Охотились мы, правда, не за ним, а за его хозяином. Одним немецким господином, славным тем, что он оживлял мертвых солдат и приковывал их цепями к пулеметам. Имен у него было много, в документах он проходил под кличкой Маэстро.
На стеллаже стояла одинокая черная коробка, опечатанная во множестве мест. На боку у нее большими красными буквами было написано «Не вскрывать! Опасно для жизни!».
Не обращая внимания на предупреждение, толстяк принялся сковыривать печати швейцарским ножом.
– Гонялись мы за Маэстро, наверное, месяца два. Наконец, вышли на место, где он скрывался. Дождались подходящего времени, сняли часовых. Выломали дверь.
Покончив с печатями, толстяк бережно приподнял верхнюю крышку коробки и установил ее на специальной подставке. С внутренней стороны на крышке было зеркало. В нем отражалось непонятное шевеление.
– Каково же было наше удивление, Инга, когда навстречу нам вместо Маэстро выпорхнула эта мадам!
Инга присмотрелась. В зеркале отражались внутренности коробки, выстланные черным бархатом.
И на бархате извивался живой клубок змей!
– Из нашего отряда уцелели считанные единицы, – вздохнул толстяк. – И то лишь благодаря чудом припомненному мной мифическому рецепту. Наши героические предки старались оставить нам рекомендации на подобный случай.
Змеи принялись расползаться в стороны. К своему глубочайшему удивлению Инга увидела между ними женское лицо!
Очень красивое, очень бледное лицо с тонким ровным носом и черными бровями вразлет. Капризно надутые губы. Ямочки на щеках.
Вместо волос змеи, с шипением открывающие пасти.
Вместо глаз ровное желтое сияние – как расплавленное золото в глазницах.
В золотых глазах не было зрачков. Но Инга чувствовала – они смотрят на нее.
То был очень недобрый взгляд.
– Кое в чем миф был неточен, – быстрым движением руки толстяк захлопнул крышку.
Инга успела увидеть оскал на бледном лице и яростный бросок змей.
Из черной коробки доносился глухой стук.
– Те, на кого смотрели эти глаза, превращались не в камень. Их кровь, кости, сухожилия, кожа становились золотом.
Он смотрел на коробку, в которой бушевала отрубленная голова.
– Не знаю, что чувствовали мои друзья, превращаясь в статуи. Но они кричали. А я сидел под столом, зажмурив глаза. Пока они не смолкли.
Он посмотрел на Ингу снизу вверх. Маленький смешной толстяк, с торчащей бородкой и плешью.
– Наконец, единственным звуком остался шум крыльев твари, искавшей меня. Меня
посетило озарение – она была слепа! Видеть ей помогали змеи, которые чувствовали
тепло. У меня было с собой крошечное зеркало из бритвенного набора. Глядя в него
на тварь, я достал бутылку с горючей смесью и кинул в нее. И выстрелил в бутылку, когда она была у нее над головой. Вот вам тепло!
– Должно быть, она обезумела от боли. И видеть тоже перестала. Я вылез из-под стола, достал саблю и обрубил ей крылья. А потом отрубил голову. Без сожаления. Я знал, что убиваю чудо. Чудовище. Именно так и должны поступать люди.
Он постучал указательным пальцем по пяти буквам, оттиснутым на боку черного ящика.
– СМЕРЧ. Смерть Чудовищам. СЧ. Это наш девиз, Инга. Это мы и есть.
Наверное, целую минуту они смотрели друг другу в глаза. Наконец, толстяк сказал:
– Пойдемте, Инга, я показал вам все, что хотел. И увидел тоже. Удивительно, но люди, приславшие вас сюда, не ошиблись. Вы действительно феномен.
Он повернулся и быстро засеменил прочь по проходу между стеллажами, заставленными остатками уничтоженных чудес. Инга поспешила за ним.
– Вы о чем? Не понимаю.
– Поймете, – толстяк искоса глянул на нее. – Некоторые вещи вам знать пока рано.
Больше он с ней в этот день не разговаривал. Вместе они вышли из Кунсткамеры, из кабинета и спустились на несколько этажей вниз.
Толстяк привел Ингу в спортивный зал, застеленный тонкими черными матами. Махнул кому-то рукой, похлопал ее по локтю и вышел.
По залу перетаптывались попарно юноши и девушки в узких белых халатах. Некоторые
были одеты в черные юбки и маски сеточкой. Эти каждую минуту громко кричали и со всей дури били друг друга деревянными палками. Те, в халатах делали вид, что у
них в руках палки и лупили воздух. Или просто боролись, с хаканьем падая на маты.
– А ты наша новенькая, да?
Перед ней стоял высокий, одного с ней роста парень в смешной черной юбке и сетчатой маске. В каждой руке у него было по палке с круглой рукоятью.
– Не вижу, с кем разговариваю, – угрюмо сказала Инга.
Парень хмыкнул, развязал ремешки на затылке и снял маску.
Лицом он был моложе своего голоса. Или так казалось из-за гладко выбритых щек и макушки. Уши у него были заостренные и оттопыренные.
Такие же, как у Инги. Стесняясь их, она часто носила косынку.
– Ну, теперь видишь, – улыбнулся он уголком рта. – А я вижу, что тебя сам Ростоцкий привел. Такая ты важная птица.
– Ты сам птица. Цапля. Одни ноги торчат.
– Кто бы говорил, – он улыбнулся шире.
– Я говорю. А кто такой Ростоцкий?
Улыбка ушла. Парень стал серьезен.
– Ростоцкий Михаил Семенович. Наш здешний кардинал. Знаешь, что такое кардинал?
– Не-а.
– Эх, всему тебя учить придется. Лови!
Инга схватила палку на лету, взвесила в руке. Ничего себе палка. Понятно, почему они в масках дерутся. Такой по лбу, себя не узнаешь.
– Это боккэн. Ближайшие полгода ты будешь выпускать его из рук только во сне.
– Дурацкое какое название. А тебя как зовут?
– Тоже по-дурацки. Эдуардом.
– А я Инга.
– Вот и познакомились. Инга-с-боккэном. По-моему чудно.
– Эдуард-цапля. Тоже ничего.
Эдуард засмеялся легко и беззаботно. Это был смех человека, который не умеет обижаться. Трудно было придумать черту приятней.
– У тебя на сегодня одно задание, – сказал Эдуард, когда Инга сняла обувь, и он
помог ей надеть маску и нагрудник. – Ударить меня боккэном. Хоть куда. Сегодня я не буду бить в ответ, только отбивать. Попробуй…
Инга без замаха ткнула его концом палки в живот. Недоговоренные слова вырвались изо рта Эдурда одним «пфффффф».
– Я могу идти? – невинно спросила Инга. – Раз задание выполнено.
Он выпрямился, потер живот. Поднял палку перед собой.
– Нападай. Исподтишка ты бьешь хорошо. Теперь давай в открытую.
Инга пожала плечами. Шагнула вперед, целясь в выставленное вперед колено Эдуарда-цапли. В уличной драке быстро усваиваешь – бить надо в доступные места. И легче, и больнее.
Зал обернулся вокруг нее. Вместо потолка стали черные маты. Палка Эдуарда больно уперлась под лопатку.
– Вставай. Еще раз.
Она встала. Поправила съехавшую маску.
– Ты сказал, что не будешь бить в ответку.
– Я не бил. Я направил твою силу так, чтобы она лишила тебя опоры. Это называется «аи ути». Обращаться с противником, как с дорогим гостем.
– Ути пути. Хороши гости.
Он не ответил, поднял палку.
– Нападай.
В тот день она больше не смогла его ударить. За следующие полгода упорных тренировок не больше дюжины раз.
Эдуард был беспощадным в своем радушии хозяином. Он не забывал своих ошибок. И не прощал чужих.
Качества, которые Инга Трофимова очень быстро обнаружила и в себе.
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.