Книга Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941–1945 онлайн - страница 2

Глава 2
1942

– В январе я закончил трехмесячные курсы младших лейтенантов при штабе армии и – на передовую. Учебы, как таковой, было мало. Армия наступала. Началось декабрьское московское наступление. Нас, курсы младших лейтенантов, то и дело бросали то туда, то туда. Затыкали дыры. Не все ведь шло гладко. До курсов я повоевать не успел. Дивизия отступала. Бежали днем и ночью. Все побросали. Где командиры? Где штабы? Ничего не понять. Опомнились уже под Рославлем. Командира дивизии, генерала, потеряли. То ли в плен попал, то ли где-то в деревне его оставили, раненого. Командира полка, подполковника, расстреляли – за потерю управления и утрату знамени полка. Тогда спрашивали строго. В положение не входили. Оставил позицию – отвечай. Действовал приказ № 270 от 16 августа 1941 года. Назывался он так: «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Сейчас больше говорят о другом приказе – № 227 1942 года. А вот более ранний и не менее жестокий как-то подзабыли. А все начиналось с него. Вот наш комполка под него и попал. А человек-то был хороший и командир толковый. Сорок первый год, лето, отступление на всех направлениях. Нас вывел командир роты, капитан Медников. В Финскую воевал. Хоть эта война и другой оказалась, но он все равно понимал больше нас. Собрал в отряд всех, кто рядом оказался и кто по дороге прибился, и сказал:

– Ребята, я вас выведу. Но слушать каждое слово. Дважды повторять не буду. – И похлопал по кобуре нагана.

Тогда, в сорок первом, редко кому из командиров выдавали ТТ. В основном – револьвер Нагана образца 1895 года. Хорошее оружие. Сильный бой.

И правда вывел. Особый отдел нас проверил. Все мы подписали бумаги со своими показаниями: где оторвались от основных сил полка, каким маршрутом выходили, какие населенные пункты миновали, кого из высшего командного состава полка и дивизии видели во время отхода, что видели, что слышали. Особым пунктом значился такой: сохранность личного оружия. Капитан Медников словно предчувствовал это, приказал всем взять винтовки. У кого не было, брал у убитых и брошенные у дорог и давал безоружным. Тогда вдоль дорог много оружия валялось. Даже танки брошенные. Горючее кончалось, и танк останавливался. Стояли даже не взорванные, просто брошенные экипажами.

Я свою винтовку нес от самого Рогачева.

Старший лейтенант НКВД меня, помню, спросил:

– Ты хоть стрелял?

– Нет, – говорю.

– А от кого ж ты бежал?

– От немца.

– А ты его хоть видел?

– Нет.

– Так от кого ж ты бежал?

– От немца.

Плюнул он, закурил и дальше писать принялся. Может, догадался, что я дурачком прикинулся, а может, посчитал, что действительно сильно напуганный. Страха в нас тогда было много. Страх нас и гнал. И немцев боялись, и своих приказов, где что ни пункт, то – расстрел, расстрел, расстрел…

Из особого отдела нас – в отдельную землянку. Потом – на сборный пункт. Собрали отдельную команду. Все с образованием не ниже семи классов школы. И – на курсы младших лейтенантов.

Курсантом дважды ходил в атаку. Но оба раза так и не понял, кого мы атаковали. Немцев мы, даже издали, так и не увидели. Но второй раз попали под минометный огонь и потеряли нескольких человек убитыми и ранеными.

В январе наступление наше приостановилось. Дивизии выдохлись. Начали окапываться. Вот в это время и выпустили нас из армейской школы. По кубарю в петлицы и – вперед, фронту не хватает командиров взводов.

И вот попал я в самое гиблое, самое проклятое место на всем Западном фронте – под Зайцеву гору. Это – на Варшавском шоссе, недалеко от Юхнова и Мосальска. И там я не успел повоевать. Попал в плен. Вот там, в плену, и увидел первого немца. Конвоира.

А в плен попал так.

Нас, маршевую роту, тут же бросили в бой. Какая-то бестолковая организация боя там была. Просто неразбериха. Помню, прибыли мы, комбат перед нами начал говорить: мол, поступаете в мой стрелковый батальон, который держит оборону там-то и там-то… И вдруг подъезжают легкие сани, запряженные парой сытых коней. Бока у них так и лоснились. Нас, наверное, хуже кормили, чем этих коней. Оказалось, командир полка. В папахе, в белых бурках с кантами. Комбату рукой махнул. Тот сразу замолчал, отступил в сторону. И этот подполковник дает нам приказ: выдвинуться туда-то и по сигналу «зеленая ракета» атаковать юго-восточный скат высоты. Назвал ее номер. Тогда он для нас ничего не значил, тот номер. Комбат сразу ссутулился и куда-то ушел. Бойцы мои сразу поняли, что дела наши плохи.

Зайцева гора – это гряда пологих лесистых высот. Тянется с юга на север. Ледниковые последствия. Водораздел рек. Немцы оседлали эту цепь высот, укрепили их и прочно удерживали. Теперь историки их называют артиллерийскими высотами. А мы тогда, в самом начале сорок второго, попавшие туда, называли ту гряду Зайцевой горой. Они, те артиллерийские высоты, в нашем понятии сливались в одну. Оно и понятно. Когда получаешь приказ атаковать, поднимаешься и атакуешь не гряду высот, а одну из них. Более того, бежишь на один из склонов.

Побежали и мы.

После построения нас покормили горячей кашей. Выдвинули вперед. Прошли мы по лесам и болотам несколько километров. Вел какой-то капитан из штаба полка, вроде начальник разведки. Вывел в конце концов к болоту и сказал:

– Вон туда. Дальше сами сообразите. Вас там уже ждут. – И ушел в тыл.

Подвели нас. Распределили участки между взводами. Ротный собрал нас, лейтенантов, и говорит:

– Ребята, задача непростая. Атакуем после артподготовки. Но артиллеристы основательной обработки немецких позиций не обещают. Мало у них снарядов. Так что вся надежда на наших пулеметчиков. Выделите в помощь каждому расчету еще по одному человеку.

Дальше он указал нам ориентиры. Двигаться во время атаки мы должны были строго на эти ориентиры. Наш ориентир – сгоревший танк на склоне, и дальше – угол березняка.

– Не вздумайте залечь возле танка, – предупредил меня ротный.

Фамилии я его не запомнил. Запомнил только звание – старший лейтенант. И то, что он был пензенский. Из кадровых.

Пришел я в свой взвод, пробрался по ходу сообщения к землянке. Бойцы уже ждали меня. Лица хмурые. У меня, когда я в землянку к ним заполз, наверное, выражение лица тоже было похоронное, хотя я и старался не подавать виду. Моей задачей, как взводного командира, было воодушевить личный состав на выполнение поставленной задачи, а уж потом, во вторую очередь, поднять их из траншеи и вести в атаку.

В атаке мой взвод прожил ровно 14 минут. Через 14 минут, с момента, когда взлетела зеленая ракета, и до момента, когда я понял, что рядом со мной только один живой, санинструктор роты лейтенант Кривенков.

И вот мы с ним потом, два лейтенанта, больше месяца и мытарились между жизнью и смертью.

Добежали мы только до сгоревшего танка. Это был наш легкий Т-26. Сожгли его уже давно. Броня его и заклепки покрылись рыжим налетом ржавчины. На башне и корме толстым слоем лежал снег. Снизу, подтаивая, он уже заледенел. Правая гусеница топорщилась рядом с катками каким-то уродливым, искореженным комом. Несколько пробоин в борту и башне. Пробоины небольшие, сантиметра по три в диаметре.

Танк я успел рассмотреть потому, что успел забежать дальше его шагов на десять–пятнадцать. И только тут услышал голос санинструктора:

– Пашка, нам конец!

Упал в снег. Осмотрелся. Кругом никого. Только позади, внизу, за танком кто-то копошится и стонет.

– Ты почему раненых не перевязываешь? – крикнул я Кривенкову.

Тот выглянул из воронки и сказал:

– Сейчас.

Почему он увязался за мной во время атаки? Боялся, что меня ранят? Или испугался и не знал, что ему надо делать во время боя, что его основная обязанность спасать раненых. Чудак-человек. Потом я ему несколько раз высказывал, что он тридцать раз мог избежать плена. Потащил бы в тыл раненого, а назад… Кто бы его послал под сплошную стену огня? Отсиделся бы там, в своей траншее, пока бы все не утихло.

– Однажды под Кировом (это теперь районный центр в Калужской области) чуть не попал в плен. Тогда, в сорок втором, это была Смоленская или даже Орловская область. Намечалась операция по взятию «языка». Готовили разведку боем силами роты. Ворваться в их траншею и прихватить живого немца. Пришел комбат и начал нас распекать, что трое суток не можем взять «языка». К тому времени вышел приказ, чтобы не посылать в разведку тех из бойцов и сержантов, чьи семьи находились на оккупированной территории. Боялись – уйдут домой. А у нас в роте почти все – смоленские да витебские. Несколько раз наши разведгруппы пытались перейти линию фронта, но всякий раз эти попытки заканчивались стрельбой на нейтральной полосе и новыми потерями. Пойдут десять–двенадцать, а вернутся шестеро-пятеро и двоих еще раненых в плащ-палатках тащат. Мы и пошли. За «языком». Четверо лейтенантов: Савченко, Кушнеров, Клепсков и я. Я к тому времени уже старшим лейтенантом был.

Пошли лесом.

Стоял июль 1942 года. Не думали мы тогда, что нам в тех местах еще год стоять придется. Только в августе 1943 года мы вперед пошли, к Рославлю.

Идем. Вдруг, слышим, разговор где-то совсем рядом. Немецкий. Немцы разговаривают. Смотрим, а там у них линия окопов. Передний край. А нам саперы сказали, что у них тут разрыв, окопов нет. Значит, успели выкопать. Еще бы чуть-чуть – и мы попали бы им в руки. Сами пришли. Тут у меня, правду скажу, сердце екнуло, задрожало. Мы залегли, полежали и – ползком, не поднимая голов, назад. Ох, как мы ползли! Быстро, как ящерицы. Метров сто почти без остановки. Откуда только сила бралась.

Встали потом в лощине, когда отползли на безопасное расстояние. Ноги трясутся. Страх у всех в глазах. Страх нас и спас. Потом, когда отдышались, начали друг над другом смеяться, выяснять, кто быстрее полз.