Книга Угрюм-река онлайн - страница 36

V

Прохору сегодня грустно. В Ербохомохле сказали ему, что белый старик Никита Сунгалов приказал долго жить. Когда? Позалонись. Когда? В самый что ни на есть Покров.

– Неужели в Покров?! – Прохор долго отупело мигал, его душа была удивлена вся и встревожена.

Сходил на могилу старца. Вот там-то пробудилась в нем щемящая тревога, большой вопрос самому себе. Он стоял без шапки, с поникшей головой. Темная елка накрыла лохматой лапой кучу земли с крестом. На кресте – две стрекозы сцепились, трепещут крылышками. Вверху – ворона каркнула и оплевала могилу белым. Прохору опять вспомнился свой первый путь, безвестность, страхи, та гибельная ночь в снегах... Вот у него уже борода растет, бездумная юность откатилась, истоки пройдены, впереди темная Угрюм-река с убойными камнями, впереди – вся жизнь. Но ему ли бояться Угрюм-реки? Нет! Он пройдет жизнь играючи, тяжелой каменной ногой, он оживит весь край, облагодетельствует тысячи народу. Он... А что же в конце концов? Вот такой же на погосте бугор с крестом? Нет, не в этот песок он ляжет, только надо бороться, работать, надо верить в себя. Но как все-таки трудна, как опасна дорога жизни! Тьма – и ничего не видно впереди. И вот он один, среди старых и свежих могил. Зачем он пришел сюда? И кто же ему поможет в жизни, кто благословит на дальний путь?

Стало на душе вдруг холодно и смутно. Он вздохнул и крепко подумал: «Дедушка Никита, благослови на жизнь». И подумалось ответно из могилы: «Плыви, сударик... Посматрива-а-ай!»

Бушевал падучий порог, весь в беляках и пене. Угрюм-река хлесталась о камни грудью, Угрюм-река была грозна...

– Здравствуйте, Ниночка! Дорогая моя, хорошая Ниночка...

– Прохор, вы?! И борода? Сейчас же отправляйтесь бриться.

Миловидная Домна Ивановна навстречу пухлую свою ручку протянула:

– Здрасте, здрасте, гостенек наш дорогой...

Ну, конечно, охи, ахи и первым делом – чай. К чаю, как и в тот далекий зимний вечер, пожаловал после бани и сам Яков Назарыч Куприянов.

– Ух ты, мать распречестная! Прохор!! – весело закричал он женским – не по фигуре – голосом, крепко облапил Прохора и крепко три раза поцеловал. – Ну и дядя! Ну и лешева дубина вырос... Никак больше сажени ты?..

– Что вы, Яков Назарыч, – басил Прохор, стоя фонарным столбом. – Какой же рост во мне?.. Карапузик.

Все захохотали.

– Хе-хе... В таком разе и я, по-твоему, щепка? – И хозяин похлопал ладонями по своему гладкому тугому животу. – Ну а как отец, мать? Давно писали? А черкесец тот, как его? Ну а деньжищ-то много в тайге нажил? Ого, отлично!.. Ба-а-льшой из тебя будет толк. Мать, угощай!

Прохор чувствовал себя великолепно – чисто вымытый, в свежем белье, новой венгерке со шнурами и козловых сапогах.

– Как вы удивительно похорошели, Ниночка, – сказал он.

– А разве я была не хороша?

– Нет, я... в сущности... я хотел сказать...

– Ничего, ничего, сыпь!.. Бабы это любят, – захехекал хозяин. – А ну-ка коньячку. Да, да, весь в дедушку. А батя твой непутевый, слабыня, бабник. Так и скажи ему. Есть, есть слушок такой... Да-да.

Прохор покраснел, по затылку прокатился холодок. Нина, склонившись над чашкой, урывками посматривала на него, весело подмурлыкивала что-то, улыбалась. «Строгая и насмешливая», – подумал Прохор и сказал, обращаясь к Якову Назарычу:

– Вот Нина Яковлевна писала, что вы собираетесь путешествовать. Правда это?

– Ах, вот как! – притворно сдвинув брови, закричала Нина. – Мне, мне не доверять?!

– Правда, правда, поедем, – закашлялся сам.

– Сейчас же просите прощения! На колени!..

– Да будет тебе, Нинка, представляться-то.

– Ничего, дочка, представляйся! Крути парню голову, хе-хе-хе!

– Папочка!

Нет, хорошо! Все, как и в тот вечер. Лампа с висюльками, пузатый, купеческой породы, самовар, пироги, варенье. Те же рыжеватые, с проседью, борода и кудри Якова Назарыча, даже пиджак чесучовый тот же. Все, как в тот вечер, все хорошо. Только в тот вечер не было еще у него в груди Анфисы. Почему же она теперь вдруг выплыла непрошеною тенью где-то там, за Ниной, и так укорно смотрит на него?

– Я шибко-то не тороплюсь. Лишь бы нам на Нижегородскую ярмарку попасть, – говорил на другой день Яков Назарыч Прохору.

Они шли по городу, в лавку. Жарко, солнечно. Яков Назарыч обливался потом, был под зонтиком и обмахивался платком.

– Я товар давно отправил, еще по весне. С собой только чернобурых захватим, да полярочка одна есть, как снег, что и за лиса! Ей-богу, право!

Лавка, в каменных новых рядах, большая, в три раствора. Хозяин лавку очень запустил, все по ярмаркам ездил да по селам, ведь у него во многих селеньях лавки. А здесь надо бы произвести учет. Прохор предложил свои услуги. Яков Назарыч рад. Уходили вдвоем с раннего утра и пропадали до вечера, обед им приносила горничная в сопровождении Нины. Иногда Нина подолгу оставалась в лавке, как-то даже стала с Прохором перебирать ленты, но у них дело не клеилось, путали сорта, цены, болтали. Яков Назарыч сметил и сказал, подняв на лоб круглые очки:

– Иди-ка ты, коза, с своей помощью домой. Не помощь это, а немощь.

– Папочка, – проговорила Нина и встряхнула шкуркой соболя, – ты знаешь, что в Древней Руси шкура называлась – скора?

– Сама-то ты «скора».

– Нет, верно. Отсюда – скорняк. Я же читала. Или вот перчатки, они назывались перстаты, от слова – перст.

Яков Назарыч все приглядывался к Прохору. Вот золотой человек, неужто Нинка оплошает?

В лавке четыре велосипеда.

– Выбери-ка себе самый лучший, – сказал Яков Назарыч, – и владей! За труды дескать.

Прохор подарком был очень растроган, поблагодарил и в тот же вечер своротил себе нос, но дня через два кой-как привык держаться на колесах.

Приближалось время отъезда. Домна Ивановна вся в заботе: надо же на дорогу наготовить припасов.

– Как жаль, Ниночка, что вы не велосипедистка, – сказал Прохор прохладным вечером.

– С чего вы взяли? Только с вами ездить стыдно: вы опять дьякона сшибете.

Однако они покатили за город. Ровная, убитая дорога несла их легко. Широкий цветистый луг.

– Давайте собирать цветы, – сказала Нина,и, нарвав букет незабудок, протянула Прохору: – Вот вам... Не забывайте.

В этот миг там, далече, черкес подал Анфисе последнее письмо.

– Ниночка! – воскликнул Прохор. – И как вам не грех так думать? Вас забыть?

...– Спасибо, Ибрагимушка, – прочла письмо Анфиса; губы ее кривились. – Спасибо и Прохору твоему... Прохору Петровичу.

Прохор поцеловал букет и прижал его к сердцу.

– Вот если б... Только боюсь сказать, – проговорил он, сдерживая улыбку.

– К чему говорить? Я же и так понимаю вас, – засмеялась, загрозила пальчиком Нина.

Прохор поймал ее руку.

– Нина... Ниночка!..

...И письмо из рук Анфисы упало. Широко раскрытые глаза ее глядели в пол.

– Ты чего? – спросил черкес.

– Так, Ибрагимушка... Зачем же ты одного-то его бросил?

– Прошка жениться хочет. Невеста выбирать поплыл.

– Невесту?.. – И ничего не сказала больше.

...– Нина! – начал Прохор, смущенно потупив глаза и перебирая поля шляпы. – Ах, если б вы только... если бы...

– Ужасно ненавижу эти ахи. Вы хотите сказать, что любите меня? Да?

...»А на вашу притворную любовь я плюю». Прохор ли это пишет? Анфиса дробно-дробно затопала, как в плясе, ударила кулаками в стол и замотала головой.

...У Прохора гудела радостью душа. Золото заката ослепляюще растеклось в его глазах. Нина сидела рядом, на лугу, пахучая, как цветы после дождя, и соблазнительно улыбалась. Прохор грубо схватил ее в охапку, опрокинул на спину и поцеловал в губы..

– Негодный мальчишка! Как вы смели?! – Вся взбешенная, она вскочила. – Нахал! – Выбежала с велосипедом на дорогу и быстро поехала домой.

Ошеломленный, Прохор едва залез на своего «дукса». Он, чуть не плача, ругал себя идиотом, подлецом, выписывал по дороге ужасные крендели, пред самым городом двинул какую-то старуху в зад и брякнулся с велосипеда.