Книга Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия онлайн - страница 10

Глава 17

Дни стремительно проходили… Казалось, еще вчера деревья были зелеными и вот они уже золотые. Осень в тот год ворвалась в нашу жизнь стеной мощных холодных дождей. С крыш текло, капало, булькало, все куда-то спешило. В наши души прокралась лень, мы готовились к зимней спячке. Даже Архипов махнул на нас рукой. Наступил период растерянности перед будущим. Работать в подвале мы уже не могли, а другого помещения нам пока не светило. К тому же у каждого накопилась масса неотложных дел. Вдруг влюбилась в какого-то волейболиста Инна, Ната увлеклась английским и бадминтоном, а Шут ударился в подработки (он называл это «малый бизнес»), так и не уговорив нас взять новый банк. А у Юры украли скрипку! Это был шок: у нас никогда ничего не пропадало! Ни часов, ни колечек, ни рубля, ни копейки. Вдруг исчезла скрипка! Это тоже был знак. В тебе возникает странное чувство растерянности и недоумения, когда взгляд упирается в непривычную пустоту на том месте, где ты привык видеть предмет всеобщего обожания – Юрину скрипку. Она принадлежала всем нам, она была нашим достоянием и талисманом, если хочешь – брэндом. И реликвией, да, не меньше.

– Юра, – успокаивал я его, – найдется твоя скрипка. Ты же видишь, что все, чем мы жили, катится козе под хвост. Пройдет черная полоса и мы снова…

– Не слепой, – оборвал меня Юра.

Стае уехал в Голландию, а Васька Тамаров – в Сибирь, разводить, кажется, кроликов…

Пропала и Аня…

Мне нужно ненадолго уехать, – сказала она и пропала надолго.

Только Ушков не мог ничего не делать. Он писал научные статьи и клепал уже докторскую. Его не интересовали никакие перспективы, кроме своей собственной. Не давая себе отдыха и не уставая, он резал на микротоме залитые в эпоксидную смолу кусочки тканей, аккуратно укладывал их на латунные сеточки и совал в дупло электронного микроскопа. Затем, не отрываясь смотрел в бинокуляр на межклеточные контакты и сиял, находя в них подтверждение своим умозаключениям. Глядя на него со стороны, казалось, что он был гармоничным продолжением этого блестящего куска железа, напоминающего то ли маленькую ракету, то ли огромный фаллос. Когда он работал, к нему было не простучаться.

– Слав?..

– Извини, ты же видишь…

Он произносил это, не меняя позы и не отрывая глаз от экрана.

Только пальцы его, как клешни перевернутого рака, лихорадочно шевелились, вращая ручки регуляции фокуса в поисках той картинки на серо-зеленом экране, которую он хотел видеть.

Иногда мы ненадолго встречались, но, не найдя темы для разговора, разбегались в разные стороны. Снова катастрофически не хватало денег! Ты смеешься, но тогда было не до смеха. Спас пожар!

– Пожар?!.

Лена удивлена: разве пожар может спасти? Просто удивительно, с каким искренним любопытством она выспрашивает о подробностях нашей затеи с покорением вечности.

– Сам Бог так решил. Он примчался на помощь по моей просьбе, когда отчаяние стало несносным. Я молился, я умолял, Он услышал. Я понимал: это то испытание, которое я сам для себя придумал. И Бог поспешил мне на помощь. Я просил, я молил и молился. И Он дал мне то, что я смог унести – пепелище пожара. Бог ведь не по силам не дает.

Меня затаскали по каким-то комиссиям, следователи просто пытали:

– Кто поджег?!

Кто-то должен за все ответить. Потом Новицкая все уладила: обвинили в пожаре грозу, буран, ветхую проводку и короткое замыкание… И т. д. и т. п… А меня злые языки обвиняли в поджоге. Дурачье и завистники! На кой мне этот поджог?! И еще меня обвиняли во многом таком, о чем я не мог даже мечтать: отравил, мол, всех парами горящей ртути! Взбрело же кому-то в голову! Говорят, что Валерочка тайно шептался с кем-то там… Ну да Бог с ним, с Валерочкой: воздастся и ему… Тогда я впервые узнал, как гадок может быть человек. Они были, как свора диких собак… Рвали кожу до крови и харкали желчью. Только Ушков помалкивал, он вообще куда-то пропал. Если бы не Новицкая – грыз бы я и сейчас сухари… А сегодня не найду времени даже позвонить ей!

Одним словом, тот пожар стал чертой, разделившей мою историю жизни на «до» и «после». Как мировая война, как рождение Христа. Сначала я был поражен, потрясен: за что мне такая немилость? И только теперь, с высоты своей Пирамиды, я ясно вижу: это был знак Неба, вмешательство Бога. Да, нужно было выбираться из подземелья на свет. Тогда я этого не понимал. Единственное, что меня радовало в те, казалось мне, черные и жаркие дни, это то, что украли Юрину скрипку. Хоть она-то осталась целой!

Лена тоже рада: да, скрипка – это важная деталь нашей жизни! Мои мысли возвращали меня в те годы, а с ними и Лена приобщалась к нашему прошлому и теперь переживала его вместе со мной. И все это совершенно серьезно! Она как бы протягивала мне руку помощи в трудную минуту. И я старался удержать эту руку. И наслаждался ее рассказами. У нее тоже, оказывается, случались в жизни пожары.

Глава 18

Я потерял покой, мне снились кошмарные сны, у меня возникло множество проблем: семья, дом, работа, будущее… 

Как-то поздним вечером я машинально приплелся в лабораторию. Я не мог нигде найти книгу Альберта «Избирательная токсичность» и надеялся обнаружить ее в той дальней комнате, где обычно хранилось старье и которая единственная уцелела в пожаре. Я не мог объяснить себе, зачем мне понадобилась эта «Избирательная токсичность»! На кой она мне? – спрашивал и спрашивал я себя. Но ноги сами привели меня сюда. Замок наружной двери, замененной после пожара, я легко открыл изогнутым гвоздем, который всегда носил в кармане. Замок можно было открыть небольшой монетой, кончиком ножа, булавкой, даже спичкой, если не прикладывать никаких усилий. Пропуская меня, дверь легко поддалась, приветствуя по-новому непривычным скрипом, вызвав во мне чувство вины. Я, и правда, был виноват: я забыл сюда дорогу. Запах гари, горелого пластика крепко ударил в нос. Еще бы! Ведь с тех пор, как пожар удалось погасить, эти двери ни разу не открывались. Нащупывая подошвой цементные ступеньки и скользя по стене левой рукой, я спустился вниз и привычно щелкнул выключателем. Лампочка не зажглась. В правой руке я уже держал большой латунный ключ от массивной железной двери. Года три тому назад нам сделали ее под заказ за два литра спирта, и теперь она уверенно охраняла тайны нашего подземелья. Альберт был, конечно же, только поводом. Мои клеточки! Я не мог не помнить, что две недели назад, незадолго до пожара, сделал первую в своей жизни попытку изменить ход истории. Правда, никаких надежд я тогда не питал, просто бросил на обычную питательную среду свой волос из медальона – фамильной драгоценности, который всегда ношу на груди. Бросил и забыл? Нет. Такое не забывается. Но я не рассчитывал на скорый успех. А тут еще этот пожар! Я вошел и закрыл за собой дверь. Полуслепые коридорные лампочки, как всегда это было, радостно не засияли: заходи, привет! Тишина в темноте была адская, словно я находился в могиле. Но мне вдруг показалось, что я не один. Показалось, конечно. Было ощущение, что за мной кто-то следит. Меня это насторожило. Кто? Я не двигался с места, стоял не шевелясь, сзади дверь, по бокам стены, передо мной – пустота коридора. Кто? Я кашлянул и спросил: «Кто-то есть?». «Кто-то есть?» – отозвалось только эхо. Через несколько осторожных шагов я осмелел и вскоре был на пороге той дальней комнаты. «Кто?» – снова спросил я и, не дожидаясь ответа, повернул выключатель. Лампочка загорелась. Здесь была автономная проводка, до которой язык пожара не смог дотянуться. Я осмотрелся: ни души. Да и кто здесь мог быть? Это были «апартаменты» Азы, подсобное помещение, где она была полновластной хозяйкой. Здесь была ее территория, ее табор и ее империя. Может быть, поэтому огонь пощадил эту комнату. Я стоял на пороге и шарил взглядом по стенам, по разбитым шкафам, по горам непотребного хлама, уснувшего на полу мертвым сном. Никого. Да и кто мог здесь быть в этом пекле сломанного и непотребного старья? Я смело шагнул внутрь, снял перчатку с левой руки, затем пуховик и упал в драное кресло. Оно здесь доживало свой век, и я время от времени, прячась от людей, бухался в него, продлевая теплом своей задницы его жизнь. Прислушался – тишина. Вдруг раздался щелчок, который заставил меня вздрогнуть. Что это? Я повернулся на звук, как на выстрел. И катапультировался из кресла, как пилот из горящего самолета.

– Аня, ты? Что ты… Как ты здесь оказалась?

– Вошла…

Я пальцами левой руки машинально провел по лицу справа налево, словно сдирая с него повязку.

– Что ты здесь делаешь?

– Так… вот пришла…

– Но зачем? И как?

– Я пойду?..

Она стояла передо мной и даже в этом подвальном полумраке блестела своими огромными глазами.

Я пожал плечами: иди. Я давно никого из наших не видел и Аню здесь встретить не ожидал. Было странно видеть ее здесь, в темноте, одну, поздним вечером. Как она сюда пробралась, для меня так и осталось загадкой. Сначала я уселся на стул, а затем было бросился за ней вслед (ночь на дворе!), но тотчас себя остановил: будь что будет. И потом долго корил себя за это. Я снова упал в кресло. Мне подмигнула зеленая лампочка термостата, который, по всей вероятности, уходя не выключили. Старый списанный и выброшенный сюда за ненадобностью термостат… Кто его включил? Не хватало и здесь пожара! Может быть, с ним работала Аня? Вряд ли. Я усмехнулся, задрал ноги на стул и закрыл глаза. Я вдруг почувствовал жуткую усталость – я не мог не работать. Для меня мишура мира была страшнее самой смерти. Впервые за долгое время я оказался в одиночестве и был рад этому. Я сидел и скучал, засыпая. Но разве я мог уснуть? Книга? Какая тут к черту книга! Я заставил себя прогнать все мысли о клеточках, которых, я был в этом уверен, не пощадило пламя пожара. Бушующее пламя пожара над моими клеточками – при мысли об этом у меня судорогой перехватило горло. Мне вдруг пришло в голову, что все эти годы, которые были нами отданы самому, на наш взгляд, важному делу, главному делу жизни, были потрачены зря. Жалкое запоздалое прозрение. Я стал убеждать себя в том, что другого пути быть не могло, что мы достигли желанных высот (в таких-то условиях!), что вполне осознанно и продуктивно трудились на благо людей и самой жизни и что, наконец, добились признания, славы… Каждый из нас, и я в том числе, теперь можем спокойно себе позволить…

Но что здесь делала Аня?!.

Реле термостата снова щелкнуло, и я открыл глаза. Теперь слышалось и булькание воды в канализационном люке. Я встал и осторожно, словно чего-то опасаясь, правой рукой открыл кран, из которого сначала раздалось угрожающее шипение, а вскоре он стал стрелять и чихать короткими очередями коричнево-ржавой воды. Резкий поворот вентиля заткнул горло водопровода. Я обвел взглядом комнату: на столах граненые стаканы и чашки с заплесневевшей чайной заваркой, сухие колбы и реторты, цилиндры и бутыли, всякие самодельные приборы и приспособления; шланги, змеевики, хлорвиниловые трубки и лакмусовая бумага, и фильтры, и розовые восковые кружки в чашках Петри; искореженные весы, гирьки, обломки карандашей, батарея спиртов, ванночки, ершики; сломанные стулья и табуретки; скрещенные скальпели и пинцеты на облупленных эмалированных лотках с бурыми пятнами засохшей крови; голые, зловещие корнцанги и захваты для кривых, как турецкие сабли, хирургических игл; мусор на бетонном полу, скукоженный, в испуге вжавшийся в угол, обшарпанный веник; новенькая белая швабра с сухой тряпкой…

Вспомнилась Аза. Господи, Боже мой! Какой набор надругательств над жизнью. Какие чувства он возбуждает! Пытки инквизиции, тьма Средневековья… Когда-то здесь билось сердце нашего организма. Оно остановилось. Ни единого удара, ни шевеления. Ни одна порция живой алой крови не выплеснулась из его желудочков, не вздрогнул ни один клапан, ни одна капля живой жизни не подпитала этот некогда слаженный, славный, кипящий идеями, организм. Это – смерть? У меня сердце сжалось и защемило в груди. Еще летом здесь бурлила жизнь, а сейчас я вижу ее агонию на замаранных простынях научного познания… «Щелк!». Это был единственный живой звук. Я перевел взгляд на термостат, он подмигнул: «Привет». Привет, дружище, привет! Здравствуй! Как тебе удалось уцелеть?! Я подошел и бережно погладил левой рукой потускневшую эмаль обшивки, а правая привычно потянулась к никелированной блестящей ручке. Зачем? Стоя у термостата, я рассматривал теперь перепачканные мелом и пеплом носки своих новых ботинок. Я ощутил прохладу металла и улыбнулся. Сколько раз я открывал эту дверцу, за которой хранилась тайна жизни, сколько раз своим вторжением в этот храм жизни я разрушал ее хрупкий остов, рвал ее тонкую нить, пытал ее розгами любопытства в надежде выведать…

Я потянул ручку на себя – дверца отворилась. Я боялся поднять глаза. Теперь еще одна дверца из органического стекла, которую я открыл легким движением указательного пальца. Я боялся заглянуть внутрь термостата. Теплым духом жизни пахнуло из темноты, я качнулся вперед в приветственном поклоне и смело взял один из флакончиков с розовой жидкостью. В подслеповатом свете лампочки едва ли можно было что разглядеть, но я видел кожей собственных пальцев: луковица волоса… да-да! Луковица моего волоса дала всходы! Клетки, мои милые клетки пустили корни! Да, мои клеточки проросли, как прорастают зерна пшеницы, попавшие в благодатную почву. Мне не нужно было даже бежать к микроскопу – я знал это. Кто каждый день живет ожиданием чуда, тому не нужен никакой телескоп, чтобы его, это чудо, хорошо рассмотреть. Я стоял и не мог произнести ни слова, затем улыбнулся и клетки улыбнулись мне в ответ. Вдруг просияли их лица, заблестели глаза. О! Это были сладкие минуты блаженства, когда я увидел своих питомцев, живых, красивых, радующихся встрече со мной.

– Привет!..

Я просто вскричал, возопил от восторга. Ноги оторвали меня от бетонного пола, руки вскинулись вверх… На глаза навернулись слезы.

– Привет, золотые мои!

Я и прежде замечал за собой удушливые наплывы сентиментальности, когда горло перехватывала спазма трогательной душевной грусти, и ноги вдруг теряли опору, но никогда еще в душе моей не пела так скрипка небесного блаженства. Есть, значит, есть Бог на этом свете, есть справедливость. Слава Тебе, Господи!..

Я был благодарен Ему за ту музыку, что тихо струилась пряным елеем из темноты термостата в мои оглохшие уши и наполняла невероятным блаженством мне душу и сердце, и мозг… Да, и мозг… Ведь это он так усердно работал все эти дни и годы, чтобы Небо упало на землю и засветились, просияли глаза землян светом Небесным. Я это знал, но видел только полуслепые глаза Ушкова и красные от усталости глаза Юры, и крик в глазах Анечки, когда она слышала мат Шута, крошащего собственными руками самодельную допотопную установку для перфузии печени лабораторных животных.

Конечно есть! Разве в этом я когда-нибудь сомневался? Он во всем и всегда, и везде, и всюду! Бог в сиянии этих глаз и в жужжанье реле, и в …

Щелк!..

Словно в подтверждение моим мыслям о вездесущности Всевышнего этот звук привел в действие мои руки. Почему до сих пор на руке перчатка? Я зубами, как пес, сорвал ее с правой руки и резким кивком головы зашвырнул в темноту. Тот же час высвободившиеся из перчатки пальцы, как щупальца спрута, потянулись к чашечке Петри. Осторожным движением я снял верхнюю стекляшку и увидел их, свои клетки. Словно сметенные ладонью с чистого ночного неба яркие звездочки они сияли, мерцая всеми красками радуги, весело подмигивая мне и благодаря за освобождение из темного плена термостата. Единение было полным, проникновенным и доверительным. Наши души слились, их музыка звучала в унисон с музыкой моего восторга в безупречной гармонии, мы читали мысли друг друга. Сейчас это кажется мистикой, но тогда я боялся шевельнуть пальцем, чтобы не разрушить это единство. Мне казалось, что это сон, и я не хотел просыпаться. Я дернул себя за мочку уха, чтобы убедиться, что я не сплю. Я не спал. С этим белесовато-золотистым сияющим монослоем клеток нужно было что-то делать. Я стоял у термостата с распахнутыми, словно жаждущими обнять меня, прозрачными дверцами, держа в левой руке чашку с клетками, а правой уже шарил по поверхности стола в поисках пипетки. Идея пришла мгновенно, и я не мог отказать себе в удовольствии тут же проверить себя: ты – жив. Никакой лихорадочной спешки, никаких колебаний. Сначала нужно было приготовить бескальциевый изотонический раствор для отрыва клеток от стеклянной подложки. Баночка с динатриевой солью этилендиаминтетраацетата стояла на привычном месте, старые торсионные весы, и это меня не удивило, работали исправно, нужно было рассчитать пропорцию, и я лихо это сделал в уме. Чтобы избежать температурного шока, жидкость необходимо было подогреть. Клетки снова были упрятаны в термостат и теперь ждали своего часа. Теперь термостат, мне казалось, был единственным на земле живым местом! Я сказал им, что время пришло, пришла та минута! Они тоже ее дожидались. Дождались! Я снял пиджак и бросил его на кресло. Галстук болтался, как маятник, пришлось стащить и его. Весь трепеща, но все же стараясь держать себя в руках, я до хруста пальцев сжал кулаки. Теперь я точно знал, чего хотел. Чего, собственно? Конечно же, я нервничал, у меня колотилось сердце, и слезы то и дело вызревали в уголках моих глаз. Да, это было до слез трогательное предприятие – знать, что ты жив. Этого знания было достаточно, чтобы раскричать на весь мир грядущие перемены. Наступает новая жизнь! Нет – эпоха! Эра!.. В чем, собственно, эта новизна выражается? Я не хотел даже пальцем пошевелить в поисках ответа на этот вопрос. И дятлу понятно, в чем! В том, что я могу теперь себя клонировать. Не только себя – кого угодно! Это было потрясение! Власть хромосомы была так сильна, что у меня судорогой перехватило дыхание. Да! Я чуть не умер! Мне казалось, я был бы гораздо счастливее, если бы это случилось. Единственное, что теперь нужно было сделать – тщательнейшим образом изучить и проанализировать условия выращивания собственных клеток, чтобы отработать технологию поддержания их жизни. Но это были технические трудности, которые, я в этом ни капельки не сомневался, легко можно преодолеть. Это были даже не трудности, а работа ума профессионала. Я теперь твердо знал: в жизни планеты Земля пришла новая эра! Ух, ты! Это звучало чересчур громко, дерзко, выспренно, вызывающе. Но и восхитительно! Больше всего на свете мне хотелось с кем-нибудь поделиться этим знанием, но никого не было под рукой. Некому было даже позвонить. И никто из моих, ни Шут, ни Тамара, ни Ната или Инна, не знали об этих клеточках. Юре я тоже ничего не сказал. Чтобы он занялся, наконец, своей скрипкой. А знала ли о них Аня? Жаль, ах, как жаль, что она ушла. Но я же ее просто выгнал!.. Мне вдруг пришло в голову: Аза! Где она, что с ней, как поживает наш клон – Гуинплен?

Через час я стоял уже в телефонной будке междугородного переговорного пункта, чтобы позвонить Жоре. Я его поражу! Хорошо, что в те минуты его не оказалось на месте! Длинные гудки, летевшие из Москвы, притишили бег моих мыслей, и я медленно поплелся домой. И долго не мог уснуть.

А утром был уже у термостата. Зачем?

– Ты ответил на свой вопрос?

– Ты не знаешь, куда я подевал свою флешку?