Книга Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия онлайн - страница 12

Глава 2

Я назвал свою технологию карманной культурой клеток. Пришлось повозиться, но игра стоила свеч.

Надо сказать, что как только результаты наших исследований стали достоянием не только мировой научной общественности, но и широких масс населения, у нас не было ни минуты покоя. О нас писали «Гардиан» и в «Нью-Йорк Тайме», «Le soir» и «Per Standart», «Le Figaro» и еще с десяток изданий. Мы стали героями многих телерепортажей, какой-то журналист из Англии уже писал о нас книжку, о нас снимали научно-популярные фильмы, мне предложили стать соавтором фантастического киносценария под названием «На пороге вечности». Словом, настигла и нас суета сует.

За цикл работ, посвященных изучению продолжительности жизни клеток и экспериментальных животных путем генетических рекомбинаций, меня объявили претендентом на соискание Нобелевской премии. Вот где был порох! К этой премии Шведская Академия представила Ларсона – немолодого шведа из Массачусетса и меня – нестарого ученого средней руки из периферии Союза, неожиданно ставшего известным всему научному миру своими оригинальными подходами к решению глобальных проблем человечества. Вот где был бум! Наши работы были оценены должным образом, и академики не ошиблись. Как потом оказалось, работы проторили надежную тропу и вывели-таки человечество на дорогу бессмертия. Мы с Ларсоном были заочно знакомы, и вот представилась возможность пожать руки друг другу. У многих из нашего окружения, выдающихся профессоров и руководителей местного, так сказать, разлива, случился удар: как же так?! Это невозможно! Но и такое, оказывается, бывает! А я был уверен, что премию заслужил, и готовил речь. Каждый из нас это заслужил, но на всех не хватило премий. Черный фрак до сих пор пылится в моем сундуке. Я ждал встречи с королевой Швеции и приготовил ей несколько лестных фраз на английском, в котором каждый день совершенствовался. Это был один из прекрасных сонетов Шекспира:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж…

– И т. д. Ну ты помнишь…

Все мерзостно, что вижу я вокруг…

– Да. Помню, – соглашается Лена.

– Если честно – я хотел прочитать его и принцессе!

Пожар, надо сказать, сильно нас подкосил, выбил из-под ног землю. Я мог бы долго рассказывать, как рвалась нить между нами, как мы рассыпались. Как жемчужины по паркету. Это было бы очень грустно. Можно остыть, потерять интерес, зачерстветь, но нет в мире силы, способной разрушить узы братства. Мы стали похожи на первых христиан в Римской империи. Нас, правда, никто не преследовал, не травил тиграми и львами, не распинал на крестах вдоль столбовых дорог…

Тем не менее, со временем каждый из нас достиг каких-то высот. Мы получили звания и должности… Профессора и члены-корреспонденты. Стае стал академиком национальной Академии наук Голландии, а Шут тоже достиг каких-то то ли научных, то ли коммерческих высот. Защитил свою докторскую по надуванию печени и Ушков… Одним словом, мы стали знамениты, мир нас признал, стал хвалить и холить, за нами гонялись… Кто-то, конечно, хулил и требовал новых подтверждений и доказательств результатов наших исследований. Мир ловил нас в свои сети, мы убегали. И как часто бывает, когда дело сделано и люди насытились славой, став для многих героями и кумирами, мы притишили свой бег по тропам науки и теперь наслаждались славой, рассказывая о своих достижениях.

Нам нравилось путешествовать по миру с лекциями и презентациями своих книг, быть героями телерепортажей и гостями королевских семей.

Шли годы, кто-то умер, кто-то сбежал в Штаты или в Париж… Мне удалось повидать мир и свет, я объелся славословий…

Вскоре мы разбежались.

Мы, конечно, перезванивались какое-то время, поздравляли друг друга с праздниками и днями рождениями… Как же, как же! Мы были ведь не чужие!

Вера в бессмертие, что бы там не говорили и как бы к этому не относились скептики, навсегда овладела нашими умами. Аза и связанные с ней ожидания чуда пропитали насквозь каждую нашу клеточку и переполнили все наши чувства. Даже живя вдалеке друг от друга, духовно мы всегда оставались вместе. Мы были единым живым организмом, синцитием, клетки которого рассеяны по всей планете, но живут одной жизнью. Так мне, по крайней мере, казалось и хотелось, чтобы было именно так.

Мы рассыпались, но не распались. Было нелегко, а новая зима только началась.

Глава 3

Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.

– Ты где? Приезжай…

Улицы просто кишели людьми. Москва!.. Мне пришлось выискивать лабораторию Жоры где-то на окраине Москвы в одном из корпусов Института дружбы народов. Новое здание из стекла и бетона сверкало в лучах солнца. Жора встретил меня на крыльце.

– Как нашел? – спросил он вместо приветствия.

Сверкающие стеклянные двери приветливо распахнулись, мы зашли в роскошный просторный светлый вестибюль, пересекли его по диагонали и тут же по крутым ступенькам юркнули куда-то вниз, как вскоре оказалось – в преисподнюю ада. Да-да, это были круги ада. Со света ничего нельзя было разглядеть. Я слышал только уверенные шаги Жоры и слепо спешил за ним.

– Здесь осторожненько…

Жора дождался меня и, положив мне свою теплую ладонь на голову, чуть-чуть примял меня к земле. Нужно было сделать поклон, чтобы пройти под какой-то трубой. Глаза постепенно свыкались с темнотой, и я почувствовал себя уверенней. Перед нами был длинный коридор, на протяжении которого над головами в голых патронах висели едва различимые тусклые лампочки Ильича, из которых густая удушливая темнота выжимала жалкий и, казалось, липкий желтый свет. Справа по ходу прохладно серебрились изолированные фольгой длинные теплопроводы, по которым Жора время от времени приветственно похлопывал правой рукой, мол, свои, все в порядке. Когда впереди возникала очередная преграда, Жора дожидался меня, а иногда даже брал за руку, чтобы не тратить слова, и вел меня за собой, как поводырь слепого. Мы шли по этим подземным лабиринтам минут пять-семь, а мне показалось – целую вечность. Наконец Жора открыл дверь.

– Заходи…

Это была не баня, но и не храм науки сверкающего лабораторного оборудования.

– Слушай, – сказал я, – что это?..

Жора не обратил внимания на мой вопрос.

– Знаю, – сказал он, – но я хотел бы услышать это от тебя.

Я коротко рассказал все, как было: гены кедра, черепахи, бабочки-однодневки… гетерогенный геном, что еще? Я уступал под его натиском, но рассказывал, конечно, не все. Никакой Азы не было и в помине. Не хватало еще и ее сюда приплести. Я темнил? Да нет. Мы же об Азе не напечатали ни строчки. Ни в «Nature», ни в «Science». И было бы ошибкой обличать меня в двоедушии.

– Граба, – поправил меня он, – гены граба…

– А я что сказал?

Он привычно дернул скальпом, и я тотчас узнал нашего Жору.

– При чем тут твои бабочки, мы говорим о мышках.

– Ну да?

Если честно – я запутался в этих экспериментах. Их было столько проведено и с генами дуба, и граба, и какой-то сосны, и черепахи – самые разные комбинации в самых невероятных условиях… И на бабочках, и на мушках, и на мышах, и на крысах… Даже на обезьянах в Сочинском питомнике… Я и правда не помню, какие результаты и где мы опубликовали.

– Не темни, – сказал Жора, – я с тобой.

У меня и в мыслях не было что-либо таить от него! Об этом не могло быть и речи! Я был полон признательности и уважения к Жоре, чтобы что-то скрывать от него. Но обо всем рассказывать – не хватило б жизни! Я попытался было как-то оправдаться, но он взял меня за руку.

– Да ладно тебе…

Затем он подвел меня к своему модулю.

– Вот смотри. Мы тут побеждаем рак, и скоро он упадет к нашим ногам. Как думаешь, упадет?

Я увидел новенький, с иголочки, шведский дезинтегратор тканей, предназначенный для испытания биологически активных химических соединений.

– Прямо с выставки, – хвастался Жора.

– Ух, ты! – сказал я.

Он взял трубку и стал набивать ее табаком, долго раскуривал. Я не переставал удивляться: Жора никогда не курил трубок! Затем он водил меня от прибора к прибору, рассказывал и рассказывал об открывающихся перед ним возможностях теперь, наконец-то! обеими руками вцепиться в горло непобедимому раку и душить его, душить…

– А вот наша гордость – модуль с биодатчиками, обыкновенный планктон…

– Планктон?..

– Да, планктон, память которого…

– Память?..

Оказалось, что память какого-то там планктона способна обнаруживать подводные лодки врага. И Жора (это была тайная разработка, спецзаказ военного ведомства) с удовольствием гонялся за ними под водами мирового океана и обнаруживал, что, видимо, доставляло ему немалое удовольствие.

– Слушай, – снова спросил я, – но как здесь можно работать? Это же Москва, а не какая-то там Хацапетовка…

– Нам строят испытательный полигон, – сказал Жора.

Когда я был наспех ознакомлен со всем арсеналом борьбы с раком и вражескими подлодками, мы снова уселись в какие-то драные кресла, он посмотрел мне в глаза и задал свой главный вопрос:

– Как там мои Натальи?

В Москве он жил один, и ему, я знал, не хватало его Наташ. Он, конечно, звонил им, но разговаривающий пластик, я это понимал, не мог заменить блеска их глаз и задорного смеха. Я это прекрасно понимал. Я стал рассказывать все, что о них знал. Жора слушал.

– Ладно, – вскоре прервал он меня, – хватит. Гоголь-моголь будешь? Яйца свежайшие, из соседней деревни.

Это был золотой вопрос!

– Давай свои яйца, – сказал я.