Книга Экспресс „Россия“ онлайн - страница 4

Эволюция «великих рассказов» – подход Ж.-Ф. Лиотара

Очень продуктивную идею в плане структурирования социальных «библиотек» выдвинул Ж.-Ф. Лиотар. Вот как она выглядит в авторском варианте⁸: «Знания – это рассказы различного типа. Отбор «правильных» рассказов происходит на основе различных процедур легитимизации. Для социальных рассказов в основе легитимизации лежат так называемые великие рассказы, которые, например, для традиционного общества представляют собой мифы, легенды, священные тексты, сочинения авторитетов, etc // Период Модерна характерен тем, что угасают традиционные великие рассказы и им на смену приходят два новых типа легитимирующих рассказов. Первый – это системный (или спекулятивный) рассказ, когда легитимным становится все, что соответствует принятой обществом системе или набору идей. Второй – эмансипационный рассказ, когда легитимным считается все, что способствует освобождению людей // Постмодерн характеризуется угасанием легитимизирующей силы рассказов модерна, а основой легитимности становятся перформистские рассказы. Т. е. легитимным считается все, что способствует общественной продуктивности или производительности».

Собственно говоря, Лиотар предлагает выявлять структурообразующие характеристики любой эпистемы в виде метатекстов, которые он обозвал «великими рассказами»⁹. Примером таких рассказов в плане, например, христианских конфессий могут служить Ветхий и Новый Заветы вместе с другими священными текстами – ведь именно по отношению к данному набору текстов рассматриваются все другие тексты для определения их ценности для общества. Было время, когда в зависимости от такой оценки другие тексты могли быть приняты к распространению среди населения, или, наоборот, быть преданы забвению, или даже активно уничтожаться.

При этом мы видим, что Ветхий и Новый Заветы являются общей характеристикой для христианской эпистемы – все конфессии чтят эти тексты. А вот интерпретация данных текстов в рамках разных конфессий уже различается – каждая христианская конфессия обладает своим набором священных текстов, интерпретирующих содержание основных книг, дающих моральные ориентиры для оценки поведения людей и происходящих событий.

Лиотар выделяет несколько периодов развития эпистемы – Традиция, Модерн, Постмодерн. Ключевым в понимании данного разделения является период Модерна – период общественного развития и прогресса, период научности. Соответственно «великие тексты» Модерна, по Лиотару, базируются на идее универсальной системы мира и/или на идее освобождения людей. Идея универсальной системы, системности основана на том, что каждый новый текст должен быть соотнесен с принятой в обществе системой мироустройства (которая к тому же является единственно верной), поддерживать данную систему, развивать ее. Внесистемные тексты уходят на периферию, предаются забвению. Для эмансипационных рассказов идея освобождения дает тексту ценность в зависимости от его вклада в стремление людей к свободе. Тексты, препятствующие свободе, должны быть выведены из дискурса, забыты.

Ценность текстов традиционного общества обычно определяется из их соотнесения со священными текстами как доминирующими, так и находящимися на периферии общественного сознания. Например, несмотря на доминирование христианства в средние века, дохристианские вакхические представления позволили сохраниться в дискурсе произведениям Боккаччо и Рабле. Другими источниками легитимности являются традиция («всегда так делали»), частота упоминания («все так делают») и авторитет («вы знаете, кто это говорил?»).

С наступлением эпохи Постмодерна Лиотар фиксирует ослабление влияния великих рассказов Модерна. При этом он находит рост влияния нового рассказа – продуктивного рассказа, – рассказа об эффективности. Все, что способствует росту производительности общества, начинает получать приоритет в системах знаний. Однако Лиотар отмечает, что рассказы эффективности, пережив максимум своего влияния, тоже начинают уходить, уступая место другим рассказам – великим рассказам будущего. Пытаясь разглядеть современные тенденции, Лиотар отмечает среди последних паралогический рассказ (т. е. когда ценность текста ставится в зависимость от фиксации различия частей объекта, его фрагментарности).

Понятно, что в своем исследовании Лиотар сосредоточился на самых общих подходах. Он только слегка затронул (практически только перечислил) более специфические наборы знаний типа науки (основной критерий легитимности – истинность), искусство (основной критерий – чувство прекрасного) и некоторые другие.

Эволюция «великих рассказов» – обществоведческие тексты – мой вариант

Данная концепция Лиотара начинает смотреться гораздо лучше после небольшой коррекции. Рассмотрим эту правку на примере эволюции эпистемы Запада.

В традиционные для средних веков «великие рассказы», основанные на христианстве, с появлением абсолютистских тенденций начинают плавно вплетаться системные моменты. Первые системы были связаны со священным монархическим принципом и с движением реформации. В ответ на реформацию Рим тоже начал развивать свою эпистему в системном плане, приводя комплекс традиционных священных текстов в относительный порядок. В начале XIX века эти две струи слились в единой универсальной системе Гегеля и других системах немецкой классической философии.

Наряду с этим в Англии начинают развиваться эмансипационные рассказы, которые набирают мощь к концу XVIII века (США, Франция). Далее XIX и начало XX столетия отмечены жесткой конкуренцией этих двух типов рассказов Модерна с постепенным вытеснением системных рассказов эмансипационными. Сначала было долгое сражение во Франции (три революции XIX века), затем Германия и последующее смещение идейных битв на Восток.

Следует отметить, что эмансипационные рассказы шли рука об руку с прогрессистскими рассказами или рассказами развития/прогресса, о которых Лиотар почему-то не упоминает. «Расцепление» этих двух типов рассказов произошло лишь к концу XX века в результате осознания ограниченности природных ресурсов планеты.

В Европе дольше всего системные рассказы продержались в России, причем интересно, что это произошло в виде своеобразного синтеза системных рассказов с эмансипационными. То есть мы имели систему социализма, учение Маркса – Ленина-Сталина, но вместе с освобождением труда, освобождением от национального и колониального гнета, etc. Однако в конце концов системная часть была окончательно отброшена, и с 90-х годов XX века эмансипационные рассказы стали основой общественного дискурса и в России тоже, причем в интересном варианте, без рассказов развития. И лишь с началом нового, XXI века рассказ развития стал потихоньку возвращаться в российский дискурс.

Со второй половины XX века на Западе на фоне максимума притягательности эмансипационных рассказов начинают набирать силу продуктивные рассказы. В принципе некоторое «замыливание» эмансипационных рассказов вполне понятно – идея освобождения людей в западных обществах уже исчерпала себя (люди стали практически полностью свободными) и начинает себя компрометировать (пользуясь уважением к свободе, меньшинства начинают паразитировать на обществе). С другой стороны, очевидна ограниченность продуктивных рассказов, ибо, исчерпав все резервы социальной неэффективности, которые еще остались от общества Модерна, социум довольно быстро приходит к падению отдачи от следования данной парадигме. Также остро критикуются рассказы развития, поскольку человечество начинает упираться в ограничения ресурсной базы планеты, т. е. общество оказывается в идейном кризисе, для характеристики которого и был введен термин «Постмодерн»¹⁰.

Интересно также проследить эволюцию телантропного¹¹ «великого рассказа» – метарассказа о всестороннем развитии личности. Возникнув в диалогах Платона в виде обобщения и разъяснения категории «калокагатия»¹², данный рассказ был надолго «задвинут» в общественном дискурсе, пока его вновь не достали из «дальнего угла» эпистемы гуманисты Ренессанса. Выродившись после этого в требование соответствия «естественной природе» человека как критерия разумности общественного устройства, данный рассказ был вновь поднят на щит социалистами. Начиная с Фурье¹³, в теориях социализма понятия «всестороннее развитие человека», а также «возможность самореализации для каждого» и «дающий удовлетворение творческий труд» всегда числились среди основных целей общества.

Обеспечив взрывную экспансию влиятельности социалистических идей в форме различных вариантов марксистских теорий, телантропный рассказ «атаковал» сторонников эмансипации людей. Успешность данной атаки выразилась в возникновении социального либерализма – гуманистического направления либеральной мысли¹⁴, который, начиная с «Нового курса» Ф.Д. Рузвельта, становится одной из двух доминирующих идеологий Запада (наряду с laisser-faire – идеологией минимизации вмешательства государства в экономические и социальные процессы). Другими словами, влиятельность телантропного «великого рассказа» становится всеобщей.

По всей видимости, именно телантропный «великий рассказ» будет основным метарассказом ближайшего будущего. Экономически это обусловлено смещением общественной потребности на рынке труда в сторону высококвалифицированных специалистов, которые по сути своей являются дорогим и штучным «товаром». Влиятельность телантропного рассказа прослеживается на примере современных западных практик управления персоналом, возрастающих общественных затрат на переобучение людей, включения соответствующих слоганов в лозунги и программы многих влиятельных партий.

В России телантропный рассказ получил максимальное развитие в советский период, но после революции 1989–1993 годов был сразу же исключен из дискурса и маргинализован. И вообще, в плане «великих рассказов» Россия последних лет является очень интересным случаем. У нас тут еще существенно не завершена ни повестка дня эмансипации – освобождения, ни повестка дня производительности – эффективности, ни повестка дня развития – прогресса. Т. е. для нас еще не исчерпана ни одна из идеологий Позднего Модерна, которые можно было бы использовать для консолидации общества. Однако вместо этого мы тоже имеем идейный кризис, аналогичный тому, что происходит в современных западных обществах. Это хорошо демонстрирует текущие способности наших «записных» обществоведов, которые, увы, могут лишь компилировать западный дискурс, но адаптация знаний к конкретным социальным условиям развития конкретного общества уже находится выше их сил.