Книга Дженни Герхардт онлайн - страница 3

Глава III

Сенатор Джордж Сильвестр Брэндер был человеком необычного склада. Изворотливость политического дельца своеобразно сочеталась в нем с отзывчивостью народного представителя. Уроженец южного Огайо, он там же вырос и получил образование, если не считать двух лет, когда он изучал право в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он знал гражданское и уголовное право, пожалуй, как никто другой во всем штате, но никогда не занимался им с тем усердием, которое необходимо для выдающихся успехов на адвокатском поприще. Он неплохо зарабатывал, и ему не раз представлялась блестящая возможность заработать куда больше, если бы он пожелал пойти на сделку с совестью, но на это он не был способен. И однако, при всей своей честности и неподкупности, он подчас не мог устоять перед просьбой какого-нибудь приятеля. Лишь недавно, на последних президентских выборах, он поддержал кандидатуру человека, который – Брэндеру это было хорошо известно – отнюдь не обладал качествами, необходимыми для правителя.

Точно так же он был повинен в том, что несколько раз предоставлял государственные должности людям сомнительным, а в двух или трех случаях – явно непорядочным.

Когда его начинали одолевать угрызения совести, он успокаивал себя любимым присловьем: «Мало ли что в жизни бывает». Иной раз он подолгу одиноко просиживал в своем кресле, погруженный в невеселое раздумье, и потом, поднимаясь, с виноватой улыбкой повторял эти слова. Совесть его отнюдь не молчала, а его сердце, во всяком случае, чутко отзывалось на все.

Этот человек, трижды избиравшийся в законодательное собрание штата от округа, в состав которого входил Колумбус, и дважды – в сенат Соединенных Штатов, никогда не был женат. В юности он серьезно влюбился, и не его вина, что это не кончилось браком. Дама его сердца не пожелала ждать его, а ему тогда предстояло еще долго добиваться положения, которое дало бы ему возможность содержать семью.

Высокий, статный, широкоплечий, он внушал уважение одним своим видом. Он пережил утраты, изведал удары судьбы, в нем было что-то вызывающее симпатию в людях с живым воображением. Он слыл добрым и любезным, а его коллеги по сенату считали, что он звезд с неба не хватает, но очень милый человек.

Тогдашнее пребывание сенатора Брэндера в Колумбусе вызвано было необходимостью укрепить его пошатнувшийся политический престиж. На последних выборах в конгресс его партии не повезло. Сам он располагал достаточным количеством голосов и мог вновь быть избран, но для того, чтобы удержать их за собой, требовалось немало политической изворотливости. Ведь есть еще честолюбцы, кроме него. Найдется с полдюжины возможных кандидатов, и любой из них будет рад занять его место. Он отлично понимал, чтó сейчас от него требовалось. Противникам будет не так-то просто его одолеть, но, если это и произойдет, думалось ему, президент, конечно, не откажется поручить ему какой-нибудь дипломатический пост за границей.

Да, сенатора Брэндера вполне можно было назвать человеком преуспевающим, но при всем том он чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает. Он еще не сделал всего, что хотел. Вот ему пятьдесят два года, у него незапятнанная репутация почтенного, уважаемого и видного деятеля, но он одинок. Невольно он все снова и снова думал о том, что рядом нет никого, кому он был бы дорог. Собственная комната подчас казалась ему странно пустой, и он испытывал отвращение к самому себе.

«Пятьдесят лет! – часто думал он. – И один, один как перст…»

В этот субботний вечер, когда он сидел у себя в комнате, к нему тихонько постучали. Он в это время размышлял о том, сколь преходяще все в мире – и жизнь, и слава – и сколь бесплодна с этой точки зрения его политическая деятельность.

«Вот мы бьемся, жаждем завоевать какое-то положение, – думалось ему. – А пройдет несколько лет, и как мало все это будет значить для меня!»

Он поднялся, распахнул дверь и увидел Дженни. Она предложила матери отнести белье, не дожидаясь понедельника, чтобы удивить сенатора быстротой работы.

– Заходите, – сказал Брэндер и, как и в первый раз, любезно пропустил ее вперед.

Дженни вошла, ожидая похвалы за то, что они так быстро справились, но сенатор этого даже не заметил.

– Ну, милая барышня, – сказал он, – как вы поживаете?

– Очень хорошо, – ответила Дженни. – Мы с мамой решили не ждать понедельника, а принести вам белье сегодня.

– Ну, это совершенно все равно, – небрежно заметил Брэндер. – Положите вон там, на стуле.

Дженни, не подумав о том, что ей еще не заплатили, собралась уходить, но сенатор удержал ее.

– Как поживает ваша матушка? – приветливо спросил он.

– Хорошо, – просто ответила Дженни.

– А ваша сестренка? Ей лучше?

– Доктор говорит, что лучше, – ответила Дженни.

– Присядьте, – предложил он. – Я хочу с вами побеседовать.

Девушка опустилась на стоявший рядом стул. Слегка откашлявшись, сенатор продолжал:

– А чем больна ваша сестра?

– У нее корь, – объяснила Дженни. – Одно время мы даже думали, что она уж не поправится.

Слушая девушку, сенатор пристально всматривался в ее лицо, и оно казалось ему необыкновенно трогательным. Она так бедно одета и так восхищается его высоким положением. В нем шевельнулся стыд за богатство и роскошь, в которой он жил. Что и говорить, судьба высоко вознесла его!

– Я рад, что ей лучше, – мягко сказал он. – А сколько лет вашему отцу?

– Пятьдесят семь.

– Он поправляется?

– Да, сэр, он уже встает с постели, только еще не выходит из дому.

– Кажется, ваша матушка говорила, что по профессии он стеклодув?

– Да, сэр.

Брэндер хорошо знал, что местная стекольная промышленность переживает кризис. Это было одним из результатов последней политической кампании. Должно быть, положение Герхардтов действительно очень тяжелое.

– Ваши младшие братья и сестры все ходят в школу?

– Д-да, сэр, – с запинкой ответила Дженни. Ей стыдно было сознаться, что один из братьев бросил ученье, потому что у него развалились башмаки. И ее мучило, что пришлось солгать.

Сенатор на минуту задумался; потом, сообразив, что у него нет больше предлога задерживать девушку, встал и подошел к ней. Вынув из кармана несколько кредиток, он протянул одну Дженни.

– Вот, возьмите, – сказал он. – Передайте вашей матушке, чтобы она распорядилась этим по своему усмотрению.

Дженни в замешательстве взяла деньги; ей не пришло в голову посмотреть, сколько ей дали. Она терялась в обществе столь замечательного человека, в его великолепном жилище и плохо понимала, что делает.

– Спасибо, – сказала она. – Вы назначите нам, в какой день приходить за бельем?

– Да-да, – ответил он. – Приходите по понедельникам. В понедельник вечером.

Она вышла, и он задумчиво притворил за нею дверь. Его интерес к этим людям был не совсем обычен. Несомненно, бедность и красота – сочетание, к которому трудно остаться равнодушным. Он уселся в кресло и предался приятным мыслям, на которые навело его посещение Дженни. Почему бы не помочь этой семье?

– Надо узнать, где они живут, – решил он наконец.

В последующие недели Дженни аккуратно приходила за бельем. Сенатор Брэндер все больше интересовался ею и вскоре сумел победить робость и неловкость, овладевавшие ею в его присутствии. Помогло, в частности, то, что он стал называть ее просто по имени. Это началось с третьего посещения Дженни, и потом, почти бессознательно, он стал все чаще называть ее так.

Едва ли можно сказать, что это выходило у него по-отечески – такое отношение к кому-либо было очень мало ему свойственно. Но, разговаривая с этой девушкой, он чувствовал себя каким-то помолодевшим и нередко спрашивал себя, неужели она не заметит и не оценит, что в нем еще столько юношеского.

А Дженни совсем покорили блеск и пышность, окружавшие этого человека, и – хотя она этого и не сознавала – сам Брэндер. Таких обаятельных людей она еще никогда не встречала. Все, что принадлежало ему, было прекрасно, все, что он делал, – благородно, значительно, достойно уважения. Неведомо откуда, быть может, от каких-нибудь своих немецких предков, Дженни унаследовала способность понимать и ценить все это. Жить нужно именно так, как живет этот человек. Особенно нравилось Дженни его великодушие.

Восхищение сенатором отчасти передалось Дженни от матери, у которой голос чувства всегда звучал громче, чем голос рассудка. Когда Дженни принесла ей десять долларов, миссис Герхардт была вне себя от радости.

– Я только на улице увидела, что тут столько денег, – сказала Дженни. – Он велел отдать их тебе.

Миссис Герхардт взяла бумажку и, бережно держа ее в ладонях, ясно представила себе сенатора – его статную фигуру и любезное обхождение.

– Что за человек! – сказала она. – Какое у него доброе сердце!

В этот вечер и на другой день миссис Герхардт только и говорила что об этом сказочном богаче, о том, какой он, без сомнения, добрый и великодушный. Когда дело дошло до стирки, она терла его белье чуть не до дыр, чувствуя, что, как бы она ни старалась, все будет мало. Сам Герхардт ни о чем не должен знать. Он человек таких строгих правил, что, как ни велика нужда, жене было бы нелегко убедить его взять лишние деньги, которые ими не заработаны. Поэтому она ничего не сказала, а просто стала покупать на эти деньги хлеб и мясо – совсем понемногу, чтобы нежданное богатство так и осталось незамеченным.

Отношение матери к сенатору передалось и Дженни, и, бесконечно благодарная ему, она стала разговаривать с ним проще и непринужденнее. У них установились настолько хорошие отношения, что, заметив, как понравилась Дженни маленькая кожаная рамка для фотографий, стоявшая на туалетном столе, Брэндер подарил ей эту вещицу. Всякий раз, как Дженни приходила к нему, он под каким-нибудь предлогом задерживал ее и скоро понял, что эту юную кроткую девушку до глубины души оскорбляет нужда, в которой ей приходится жить, и что она стыдится своей бедности. Это искренне восхищало его, и, глядя на ее жалкое платье и изношенные башмаки, он спрашивал себя, как бы ей помочь, не обидев.

Нередко он подумывал о том, чтобы как-нибудь вечером пойти за нею и самому посмотреть, в каких условиях живет ее семья. Но ведь он как-никак член сената Соединенных Штатов, а эти люди, должно быть, ютятся где-нибудь на убогой окраине. И он отбросил эту мысль – благоразумие на время взяло верх, и задуманный визит был отложен.

В начале декабря сенатор Брэндер на три недели вернулся в Вашингтон, и в один прекрасный день миссис Герхардт и Дженни с удивлением узнали, что он уехал. Он платил им за стирку не меньше двух долларов в неделю, а иногда и пять. Быть может, он не представлял себе, какую брешь в их бюджете пробьет его отъезд. Но делать было нечего, пришлось им кое-как сводить концы с концами. Сам Герхардт теперь чувствовал себя лучше; обойдя немало фабрик в тщетных поисках работы, он обзавелся козлами и пилой и ходил из дома в дом, предлагая напилить дров. Работы было немного, но, не щадя сил, он все же ухитрялся заработать два, а иногда и три доллара в неделю. Этих денег вместе с заработком жены и тем, что давал Себастьян, хватало на хлеб – но и только.

Наступила веселая пора Рождества, и нужда казалась Герхардтам особенно горькой. Немцы любят справлять Рождество с большой торжественностью. В эти дни всего нагляднее проявляется сила их родительских чувств. Они высоко ценят радости детства и стараются, чтобы малыши всласть натешились забавами и игрушками. Перед Рождеством, работая пилой, Герхардт-отец немало думал обо всем этом. Как бы ему хотелось порадовать и побаловать подарками маленькую Веронику – ведь она так долго была больна! Как бы он хотел подарить всем детям по паре крепких башмаков и сыновьям теплые шапки, а дочкам нарядные капоры. В прошлые годы они всегда получали на Рождество игрушки и сласти. Ему горько было думать, что настанет снежное утро праздника, а стол не будет щедро заставлен всем, чего так хочется детям.

Что до миссис Герхардт, ее чувства легче вообразить, чем описать. Она так болезненно переживала все это, что просто не в силах была заговорить с мужем о близящемся роковом дне. В надежде сэкономить деньги на покупку тонны угля и избавить злополучного Джорджа от ежедневного паломничества на угольный склад она ухитрилась отложить три доллара – и вот теперь решила потратить эти деньги на рождественские подарки. Герхардт-отец тоже потихоньку сберег два доллара, рассчитывая в сочельник, в критическую минуту, их выложить и хоть немного успокоить и порадовать жену.

Но когда наступил сочельник, эти жалкие пять долларов оказались очень слабым утешением. В городе царила праздничная суета. Бакалейные магазины были разукрашены остролистом. Магазины игрушек и кондитерские ослепляли своим великолепием: тут было все, что только может понадобиться уважающему себя Санта-Клаусу. И родители и дети смотрели на витрины – одни с тоскливым сознанием своей горькой нужды, другие – с неистовым восторгом и едва сдерживаемой жаждой обладать этими сокровищами.

Герхардт не раз говорил при детях:

– Санта-Клаус в этом году очень беден. Он не может принести много подарков.

Но ребенка, даже самого бедного, не заставишь в это поверить. Всякий раз отец видел, что, несмотря на его предупреждения, глаза детей горят все тем же радостным ожиданием.

Рождество приходилось на вторник, и накануне, в понедельник, в школе не было занятий. Уходя в отель, миссис Герхардт посоветовала Джорджу набрать побольше угля, чтобы хватило на завтрашний день. Джордж сейчас же отправился в депо, взяв с собою двух младших сестер, но угля было мало, им не скоро удалось наполнить свои корзинки, и к вечеру у них оказался лишь очень скудный запас.

– Ты ходил за углем? – первым делом спросила миссис Герхардт, когда она в тот вечер вернулась из отеля.

– Ходил, – ответил Джордж.

– На завтра хватит?

– По-моему, хватит.

– Пойдем-ка, я посмотрю.

И, взяв лампу, они вышли в сарай, где сложен был уголь.

– О господи! – воскликнула миссис Герхардт. – Да тут совсем мало! Пойди сейчас же и принеси еще.

– Ну вот, – протянул Джордж, надув губы. – Я уже ходил, пускай теперь Басс идет.

Басс пришел с работы ровно в четверть седьмого и сейчас мылся и одевался, собираясь в город.

– Нет, – сказала миссис Герхардт, – Басс работал целый день. Ты должен пойти сам.

– Мне неохота, – проворчал Джордж.

– Очень хорошо, – сказала миссис Герхардт. – А если завтра нечем будет топить, тогда что?

Они вернулись в дом, но самолюбие Джорджа было слишком сильно задето, чтобы он мог считать вопрос решенным.

– Басс, ты тоже иди, – еще с порога крикнул он старшему брату.

– Куда это?

– За углем.

– Вот еще, – ответил Басс. – За кого ты меня принимаешь?

– Ну, тогда и я не пойду, – упрямо тряхнул головой Джордж.

– А почему ты сегодня не набрал угля? – резко спросил брат. – У тебя был на это целый день.

– Да-а, я собирал, – сказал Джордж. – Только угля было очень мало. Где же я его возьму, раз его нет?

– Наверно, плохо собирал, надо было постараться получше.

– В чем дело? – спросила Дженни; она вернулась позже матери, так как по дороге заходила в лавку, и теперь, едва переступив порог, сразу заметила надутое и недовольное лицо Джорджа.

– Басс не хочет идти со мной за углем.

– А разве ты днем ничего не набрал?

– Набрал, да мама говорит – мало.

– Я пойду с тобой, – сказала сестра. – Пойдешь с нами, Басс?

– Нет, – холодно ответил молодой франт; он завязывал галстук и злился, что ему мешают.

– Да там и нет угля, – сказал Джордж. – Разве что с платформы скинем. А когда я ходил, так и платформ с углем не было.

– Уж наверно были! – воскликнул Басс.

– Не было, – повторил Джордж.

– Пожалуйста, не спорь, – сказала Дженни. – Бери корзинки, и пойдем, а то будет поздно.

Другие дети, очень любившие старшую сестру, тоже собрались идти с нею: Вероника взяла корзиночку, Марта и Уильям – ведра, Джордж – большую корзину для белья, которую им с Дженни предстояло наполнить и тащить вдвоем. И тут Басс, тронутый готовностью сестры поправить дело и все еще сохранявший к ней какие-то братские чувства, предложил:

– Вот что, Джен. Ты иди с малышами к Восьмой улице и обожди у платформы. Я тоже там буду. Только, когда я подойду, чтоб никто из вас и виду не подал, что вы меня знаете. Просто скажите: «Мистер, сбросьте нам, пожалуйста, немножко угля!» Я залезу на платформу и сброшу сколько надо. Поняли?

– Хорошо, – сказала Дженни, очень довольная.

Они вышли из дому в снежную вечернюю мглу и направились к железной дороге. Там, где улицу пересекали широкие подъездные пути товарной станции, стоял недавно прибывший состав, груженный углем. Дети укрылись в тени одного из вагонов. Пока они стояли, дожидаясь старшего брата, пришел вашингтонский скорый – великолепный длинный экспресс с несколькими спальными вагонами новейшего образца; сверкали большие зеркальные окна, за ними виднелись пассажиры, утонувшие в мягких, удобных креслах. Дети невольно отпрянули, когда поезд с громом проносился мимо.

– Какой длинный! – сказал Джордж.

– Вот бы мне быть кондуктором в таком поезде! – вздохнул Уильям.

Одна Дженни промолчала, но мысль о дальних путешествиях, о роскоши взволновала ее больше всех. Как прекрасна, должно быть, жизнь богатых людей!

Вдалеке показался Себастьян; у него была энергичная, мужественная походка, и все в нем выдавало человека, который знает себе цену. Он был необычайно упрям и решителен, и если бы дети не исполнили в точности его наставлений, он прошел бы мимо, даже не подумав им помочь.

Однако Марта отнеслась к делу с должной серьезностью и пропищала, как было велено: «Мистер, сбросьте нам, пожалуйста, немножко угля!»

Себастьян резко остановился, посмотрел на них, как на чужих, и со словами: «Что ж, можно!» – взобрался на платформу и с удивительным проворством сбросил столько угля, что с избытком хватило на все корзины. Потом, словно не желая задерживаться в столь недостойном обществе, он поспешно перешел через рельсы и скрылся из виду.

На обратном пути они встретили еще одного джентльмена, на сей раз настоящего, в цилиндре и великолепном плаще; Дженни его тотчас узнала. Это был не кто иной, как сенатор Брэндер, только что вернувшийся из Вашингтона и не ожидавший от праздника ничего хорошего. Он приехал тем самым экспрессом, который привлек внимание детей, и, желая немного пройтись, налегке, с небольшим саквояжем в руках, направлялся в отель. И вдруг ему показалось, что он увидел Дженни.

– Это вы, Дженни? – окликнул он, замедляя шаг, чтобы вглядеться.

Дженни, узнавшая его еще раньше, вскрикнула: «Ой, это мистер Брэндер!» – и, отпустив ручку корзины, велела младшим скорее нести уголь домой, а сама побежала в противоположную сторону.

Сенатор Брэндер пошел за нею и несколько раз позвал: «Дженни! Дженни!» – но напрасно. Потеряв надежду догнать девушку и вдруг поняв, чтó заставило ее убежать, он решил не смущать ее, повернулся и пошел за детьми. И снова, как всегда при встречах с этой девушкой, он ощутил всю пропасть между своим и ее положением. Вот он – сенатор, а эти дети подбирают на рельсах уголь. Какие радости принесет им завтрашний праздник? Полный сочувствия, он с наилучшими намерениями шел за ними и вскоре увидел, как они вошли в калитку и скрылись в убогом домишке. Сенатор пересек улицу и стал в негустой тени осыпанных снегом деревьев. Из окна, выходившего во двор, падал желтый свет. Все вокруг было покрыто снегом. Из сарая доносились голоса детей, и раз Брэндеру показалось, что он разглядел миссис Герхардт. Немного погодя какая-то тень проскользнула в калитку. Он узнал ее. Сердце его забилось, и, сдерживая волнение, он прикусил губу. Потом круто повернулся и зашагал прочь.

Крупнейшим бакалейным торговцем в городе был некто Мэннинг, стойкий приверженец Брэндера, очень гордившийся своим знакомством с сенатором. К нему-то и явился в этот вечер сенатор Брэндер и застал его за конторкой, поглощенного делами.

– Мэннинг, – сказал он, – не можете ли вы сегодня же выполнить одно мое поручение?

– Ну конечно, сенатор, конечно! – сказал бакалейщик. – Когда вы вернулись? Очень рад вас видеть. Я к вашим услугам.

– Подберите все, что нужно для праздника семье в восемь человек – отец, мать и шестеро детей: елку, угощение, игрушки… словом, вы понимаете.

– Конечно, конечно, сенатор.

– С расходами не считайтесь. Пошлите всего вдоволь. Я дам вам адрес. – И он вынул записную книжку.

– С удовольствием все сделаю, сенатор, – продолжал Мэннинг. – С величайшим удовольствием. Вы всегда были великодушны.

– Хорошо, хорошо, Мэннинг, – сказал сенатор и нахмурился, чтобы сохранить свое достоинство государственного мужа. – Отправьте все немедленно, а счет пришлете мне.

– С величайшим удовольствием, – только и мог сказать обрадованный торговец.

Сенатор вышел на улицу, но, вспомнив о стариках Герхардтах, зашел еще в магазин обуви и готового платья и, сообразив, что понятия не имеет, каких размеров нужны вещи, заказал кое-что с правом обменять покупки. Покончив с этим, он вернулся к себе.

«Подбирают уголь… – снова и снова думал он. – До чего же я был невнимателен. Впредь не следует о них забывать».