Книга Ангел для сестры онлайн

Посвящается семье Карран.

Самым лучшим членам нашей семьи, хотя на самом деле они нам не родственники.

Спасибо за то, что вы занимаете такое важное место в нашей жизни.

Благодарности

Как мама ребенка, перенесшего за три года десять операций, я хотела бы прежде всего поблагодарить врачей и медсестер. За то, что, каждый день сталкиваясь с самым страшным, что только может пережить семья, они стараются смягчить ситуацию. Доктору Роланду Иви и всем медсестрам детского отделения Массачусетской больницы отоларингологии и офтальмологии – спасибо вам за то, что действительно хорошо кончается. Во время написания «Ангела для сестры» я снова и снова понимала, как мало знаю и как часто полагаюсь на опыт и ум других. За то, что пустили меня в свою жизнь как человека и как писателя и поверили в мой писательский талант, огромное спасибо Дженнифер Стерник, Шерри Фрицше, Джанкарло Чикчетти, Грегу Кахеяну, докторам Винсенту Гуарере, Ричарду Стоуну, Фариду Буладу, Эрику Терману, Джеймсу Умласу, а также Вайату Фоксу, Андрее Грин, доктору Майклу Голдману, Лори Томпсон, Синтии Фолленсби, Робину Коллу, Мери Энн Маккенни, Харриет Сент-Лорен, Эприл Мурдоч, Айдану Каррану, Джейн Пиколт и Джо Энн Мэрсон. За то, что дали мне огнетушитель и взяли на одну ночь в настоящую пожарную бригаду, благодарю Майкла Кларка, Дейва Хаутанеми, «Медленного» Ричарда Лоу и Джима Беландера (который также получает золотую звезду за исправление моих ошибок). За постоянную поддержку спасибо Керолин Грейди, Джудит Курр, Камилле Макдаффи, Лоре Мюллен, Саре Бренхем, Карен Мендер, Шеннон Маккену, Паоло Пепе, Силь Балленджер, Анне Харрис и настойчивым сотрудникам отдела продаж компании «Atria». За то, что верила в меня с самого начала, от всего сердца благодарю Лору Гросс. За чуткие наставления и предоставленную мне возможность расправить крылья я искренне признательна Эмили Бестлер. Скота и Аманду Маклиллан и Дейва Кранмера благодарю за то, что помогли мне увидеть и понять все победы и поражения в борьбе с болезнью со смертельным диагнозом, – спасибо вам за великодушие и долгой вам и здоровой жизни.

И, как всегда, спасибо Кайлу, Джейку, Семми и особенно Тиму, за то, что они есть, и это главное.

Пролог

Никто не начинает войну – вернее, никому в здравом уме не следует этого делать, – не имея четкого представления о том, зачем нужна эта война и как ее вести

Карол фон Клаузевиц. «О войне»

Самое раннее мое воспоминание: мне три года и я пытаюсь убить свою сестру. Иногда воспоминание настолько яркое, что я чувствую, как зудят руки, держащие подушку, как нос сестры упирается в мою ладонь. Конечно, у нее не было никаких шансов, но у меня все равно ничего не получилось. Появился отец, который пришел ночевать домой, и спас ее. Укладывая меня обратно в постель, он сказал:

– Этого никогда не было.

Когда мы подросли, никто не воспринимал меня отдельно от нее. Наблюдая, как она спит по другую сторону комнаты, и глядя на длинную тень между нашими кроватями, я перебирала в голове разные варианты. Яд, подлитый в ее завтрак. Сильное течение во время купания. Удар молнии.

Тем не менее, я так и не убила свою сестру. Она все сделала сама.

Во всяком случае, так я говорила себе.

Понедельник

Брат мой, я – огонь,

Уходящий на дно океана,

И не встретится нам

Никогда и нигде;

Через тысячу лет, может, только

Я согрею тебя.

Обниму, закружу,

Буду пить из тебя

И менять тебя, брат,

Может, тысячу лет.

Карл Сандбург. «Семья»

Анна

Когда я была маленькой, меня интересовало не то, откуда берутся дети, а зачем они появляются. Сам процесс был мне понятен, в это меня посвятила сестра. Хотя я подозревала, что она сама не все правильно поняла. В то время как мои ровесники, воспользовавшись тем, что учитель отвлекся, искали в школьном словаре значение слов вагина и пенис, меня интересовали детали. Например, почему у одних мам только один ребенок, а в некоторых семьях родители уже сбились со счета, сколько у них детей. Или почему новенькая по имени Седона все время рассказывает о том, что родители дали ей имя в честь места, где они ее сделали (мой папа заметил, что ей повезло, ведь они в тот момент могли отдыхать в Нью-Джерси).

В тринадцать лет все стало еще сложнее: одну восьмиклассницу исключили из школы, поскольку она оказалась в интересном положении; соседка забеременела, чтобы удержать мужа. Честно говоря, если бы инопланетяне, прилетевшие на Землю, захотели узнать, почему рождаются дети, они пришли бы к выводу, что у большинства землян дети получаются или случайно, или потому, что они напились в определенный день, или оттого, что подвели контрацептивы, или по тысяче других причин, о которых даже неудобно говорить.

С другой стороны, я как раз родилась не просто так. Меня зачали не под влиянием выпитой бутылки дешевого вина, полнолуния или временного помутнения рассудка. Я родилась потому, что врачам удалось соединить мамину яйцеклетку и папин сперматозоид и создать особую комбинацию ценного генетического материала. По правде говоря, когда Джесси рассказал мне, как делаются дети, я не поверила ему и решила выяснить правду у родителей. В результате я узнала не только это, но и кое-что еще. Они усадили меня и рассказали то, что обычно рассказывают детям в подобных случаях, а также объяснили, почему выбрали именно тот эмбрион, который впоследствии стал мною: потому что я могла спасти свою сестру Кейт.

– Мы уже тогда очень любили тебя, так как точно знали, какой ты будешь.

Тогда я поинтересовалась, что случилось бы, окажись Кейт здоровой. По всей вероятности, я все еще обитала бы на небесах в ожидании тела, в котором смогу пожить какое-то время на земле. Конечно, я бы уже не попала в эту семью.

Вот так, в отличие от всех остальных, я появилась в этом мире не случайно. Если у ваших родителей была причина желать вашего рождения, это очень важно. Пока есть эта причина, есть ивы.

Ломбард – это место, где полно хлама, но для меня это прекрасное место, где можно придумывать разные истории. Что может заставить человека продать Ни Разу Не Надетое Кольцо с Бриллиантом? Кому так понадобились деньги, что он готов продать одноглазого плюшевого медвежонка? Я подумала, будет ли кто-то задавать себе те же вопросы, глядя на мой медальон. У сидевшего за прилавком человека нос был похож на луковицу, а глаза были настолько глубоко посажены, что непонятно, как он вообще что-то видел в своем магазине.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил он.

С трудом сдерживая желание повернуться и убежать, я сделала вид, что зашла сюда совершенно случайно. Мне помогало справиться с собой знание того, что я не первая стою возле этого прилавка, сжимая в руках то, с чем не собиралась расставаться никогда.

– Я хочу кое-что продать, – сказала я.

– Мне некогда разгадывать загадки. Показывай, что у тебя.

Проглотив застрявший в горле ком, я вытащила медальон из кармана джинсов. Сердечко упало на стекло прилавка, потянув за собой цепочку.

– Здесь четырнадцать каратов золота, и его практически не носили, – объявила я.

Это было ложью: до сегодняшнего утра я не снимала медальон в течение семи лет. Мне было шесть, когда отец подарил его, после того как у меня взяли костный мозг для сестры. Он сказал, что тому, кто сделал своей сестре такой дорогой подарок, тоже нужно дарить что-то дорогое. И теперь мне было очень неуютно при виде лежащего на прилавке медальона.

Владелец ломбарда посмотрел на медальон через лупу, которая увеличила его глаз до почти нормального размера.

– Я дам двадцать.

– Долларов?

– Нет, песо. Ну так как?

– Но он стоит в двадцать раз дороже!

Мужчина пожал плечами:

– Это не мне нужны деньги.

Я взяла медальон и уже была готова согласиться на сделку, когда с моей рукой случилось что-то непонятное – пальцы сжались в кулак так крепко, что я покраснела от усилия, пытаясь разжать их. Прошел, казалось, целый час, прежде чем медальон попал в раскрытую ладонь хозяина ломбарда. Он с сочувствием посмотрел на меня.

– Скажи, что потеряла медальон. – Советы он давал бесплатно.

Если бы господин Вебстер включил в свой словарь выражение ошибка природы, то Анна Фитцджеральд была бы наилучшей иллюстрацией. Начнем с того, что я тощая, без какого-либо намека на грудь, с волосами цвета пыли и архипелагами веснушек на щеках, на которые, должна заметить, не действуют ни сок лимона, ни солнцезащитный крем, ни даже наждачная бумага. Видимо, в мой день рождения Господь был не в духе, поэтому ко всему прочему добавил еще и мою семью.

Мои родители старались, чтобы все было как положено. Но на самом деле у меня не было настоящего детства. По правде говоря, у Кейт и Джесси его тоже не было. Возможно, мой брат и смог получить удовольствие от тех четырех лет, которые он успел прожить, пока Кейт не поставили диагноз. Но с тех пор у нас не было времени на постепенное взросление.

Знаете, многие дети думают, что в жизни, как в мультфильме: если на голову упадет наковальня, можно потом отлепиться от асфальта, встать и пойти дальше. Так вот, я никогда в это не верила. Иначе и быть не могло, ведь Смерть буквально стала членом нашей семьи.

У Кейт острая промиелоцитная лейкемия. Хотя это не совсем так – сейчас болезнь впала в спячку, но в любой момент может поднять голову.

Молекулярный рецидив, гранулоцит – эти слова знакомы мне, хотя их не встретишь ни в одном экзаменационном тесте. Я – аллогенный донор, идеально подходящий своей сестре. Когда Кейт нужны лейкоциты, стволовые клетки или костный мозг, чтобы внушить своему организму, будто он здоров, она получает их от меня. Практически каждый раз, когда Кейт попадает в больницу, туда же попадаю и я.

Все это, в принципе, не важно, только не следует верить всему, что обо мне говорят. Особенно тому, что говорю я.

Поднимаясь по лестнице, я встретила маму в вечернем платье.

– Вот кто мне нужен, – сказала она, поворачиваясь ко мне спиной.

Я застегнула «молнию» и смотрела, как моя мама вертится. Она была бы красавицей, если бы жила не в этой жизни. У нее длинные темные волосы, красивая, как у принцессы, линия шеи и плеч, но уголки рта опущены, будто ей сообщили плохие новости. У мамы почти нет свободного времени, ведь как только у моей сестры появляется синяк или идет из носа кровь, все мамины планы рушатся. А оставшееся от забот о сестре время она тратит на Интернет-сайт Bluefly.com, заказывая себе роскошные наряды, которые некуда надеть.

– Ну как?

Ее платье переливалось всеми оттенками заката, и ткань шуршала при каждом движении. Платье с открытым лифом, из тех, в каких кинозвезды проходят по красным ковровым дорожкам, выглядело неуместно в частном доме в пригороде Верхнего Дерби, штат Род-Айленд. Мама подняла и заколола волосы. На ее кровати лежали еще три платья: одно черное и облегающее, одно – расшитое бисером и еще одно, которое казалось невероятно маленьким.

– Ты выглядишь… – Я проглотила последнее слово «усталой».

Мама замерла, и я испугалась, что нечаянно высказала свою мысль вслух. Она подняла руку, не давая мне ничего добавить, и прислушалась.

– Ты слышала?

– Что?

– Кейт.

– Я ничего не слышала.

Но она мне не поверила. Когда дело касается Кейт, она не верит никому. Она быстро прошла по коридору, открыла дверь в нашу комнату, увидела мою сестру, бьющуюся в истерике на кровати, и мир рухнул в очередной раз. Мой папа, астроном-любитель, как-то пытался рассказать мне о черных дырах, объяснял, как они поглощают все, даже свет. Подобные моменты создают такой же вакуум, и что бы ты ни делал, тебя все равно подхватит и затянет этот вихрь.

– Кейт! – Мама упала на колени возле кровати, дурацкая юбка всколыхнулась вокруг нее. – Кейт, солнышко, что болит?

Кейт прижимала подушку к животу, по ее щекам катились слезы, светлые волосы влажными прядями прилипли к щекам, она тяжело дышала. Я замерла в дверях, ожидая указаний: «Позвонить папе», «Позвонить 911», «Позвонить доктору Шансу». Пытаясь получить вразумительный ответ, мама начала трясти Кейт за плечи, но сестра только вытирала слезы, не в состоянии ответить.

– Престон, – всхлипывала она, – он бросает Серену навсегда.

Только тогда мы заметили включенный телевизор. На экране красавец блондин смотрел на женщину, которая плакала так же горько, как и моя сестра, а потом вышел, хлопнув дверью.

– Но что болит? – спрашивала мама, уверенная, что должно быть что-то еще.

– Боже! – протянула Кейт, хлюпая носом. – Ты хоть представляешь, сколько Серена и Престон пережили вместе? Представляешь?

Когда выяснилось, что все в порядке, рука, сжимавшая мой желудок, расслабилась. Жизнь в нашем доме похожа на короткое одеяло: иногда ты прекрасно под ним помещаешься, а иногда мерзнешь и трясешься всю ночь. Хуже всего то, что ты никогда не знаешь, как будет в этот раз. Я села на краешек кровати Кейт. Ей шестнадцать, но я выше, и люди часто думают, что я старше. За лето она влюблялась почти во всех главных героев этого сериала – Каллахана, Виатта и Лима. Теперь, видимо, настала очередь Престона.

– Помнишь ту историю с похищением? – спросила я.

Я знала сюжет, потому что Кейт заставляла меня записывать серии во время своего очередного курса лечения.

– Когда она чуть не вышла замуж за его брата-близнеца, – подхватила Кейт.

– А потом он погиб в катастрофе? Два месяца назад, по-моему, – присоединилась к разговору мама, и я вспомнила, что и она часто смотрела сериал, когда была с Кейт в больнице. Только тогда сестра заметила мамин наряд.

– Что это на тебе?

– О, я собираюсь вернуть его обратно. – Она поднялась и встала передо мной, чтобы я расстегнула «молнию» платья.

Интересно, мама это делает, чтобы примерить ненадолго чужую жизнь или чтобы забыть о своей?

– Ты уверена, что ничего не болит?

Когда мама вышла, Кейт немного погасла: только так можно описать то, что краски сошли с ее лица и она начала сливаться с подушкой. Когда ей становится хуже, она чуть-чуть блекнет, и я боюсь, что однажды проснусь и не увижу ее совсем.

– Отойди, – скомандовала Кейт, – ты загораживаешь мне экран.

Я села на свою кровать.

– Это же только эпизоды следующей серии.

– Если я умру сегодня вечером, то хоть буду знать, что пропущу.

Я взбила свою жесткую, как камень, подушку. Все мягкие подушки Кейт, как всегда, забрала себе. Она заслужила это потому, что она на три года старше, или потому, что больна, или потому, что Луна в созвездии Водолея, – причина есть всегда.

Я искоса посмотрела на экран. Мне хотелось переключить канал, но шансов у меня не было.

– Престон похож на манекен.

– Поэтому ты по ночам шепчешь в подушку его имя?

– Заткнись, – сказала я.

– Сама заткнись. – Кейт улыбнулась. – Скорее всего, он гей. Он не стоит внимания, тем более что сестры Фитцджеральд…

Вздрогнув, она остановилась посреди фразы, и я наклонилась к ней.

– Кейт?

– Ничего. – Она потерла поясницу – это давала знать ее почка.

– Хочешь, я позову маму?

– Нет еще.

Она протянула руку. Расстояние между нашими кроватями как раз позволяет коснуться руками. Я протянула свою. Когда мы были маленькими, то часто делали такой «мост» и смотрели, сколько кукол Барби поместится.

В последнее время мне снится сон, будто меня порезали на множество кусочков и не могут собрать обратно.

Папа говорит, что огонь поглотит сам себя, если не открывать окна и не дать ему немного воздуха. Думаю, то же самое происходит со мной. Но папа также говорит, что если огонь наступает на пятки, то человек способен сломать стену, чтобы спастись. Когда Кейт уснула после выпитых лекарств, я взяла кожаную папку, которую прячу под матрацем, и пошла в ванную, где мне никто не мог помешать. Я знала, что Кейт заглядывала в папку: красная нить, которую я протянула между зубцами «молнии», чтобы увидеть, если кто-то откроет папку, была разорвана, но все было на месте. Я повернула кран, чтобы полилась вода и все думали, будто я моюсь, села на пол и начала считать.

Если добавить те двадцать долларов из ломбарда, у меня 136 долларов 87 центов. Этого не хватит, но, думаю, можно что-то придумать. У Джесси не было 2900 долларов, когда он купил свой потрепанный джип, и банк дал ему какой-то кредит. Конечно, родителям пришлось подписывать бумаги. Учитывая ситуацию, я сомневалась, что они сделают то же самое для меня. Я еще раз пересчитала деньги: вдруг какая-нибудь купюра волшебным образом удвоилась, но математика есть математика, и сумма не изменилась. Тогда я принялась читать вырезки из газет.

Кемпбелл Александер. Дурацкое имя, на мой взгляд: звучит, как название дорогого спиртного напитка или брокерской конторы. Но послужной список этого человека впечатлял.

Чтобы попасть в комнату моего брата, нужно сначала выйти из дома. Это именно то, что ему нравится. Джесси переехал на чердак над гаражом три года назад – идеальный выход, поскольку он не хотел, чтобы родители знали, чем он занимается, а родители, честно говоря, и не хотели знать.

Лестницу, ведущую в его комнату, загораживали четыре шипованные шины, небольшая куча картонных коробок и перевернутый дубовый письменный стол. Думаю, Джесси сам выстроил эти баррикады, чтобы к нему труднее было добраться.

Я преодолела все препятствия и поднялась по лестнице, держась за вибрирующие от громкой музыки перила. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он услышал мой стук.

– Что? – резко спросил он, приоткрыв дверь.

– Можно войти?

Он подумал, потом отступил, пропуская меня. Комната была завалена грязной одеждой, журналами, пакетами из-под китайской еды. Пахло так, как пахнут пропитавшиеся потом язычки старых ботинок для коньков. Единственным сияющим чистотой местом была полка, где Джесси хранил свою коллекцию знаков, украшающих автомобили: серебряный знак «ягуара», символ «мерседеса», лошадь «мустанга». По словам брата, их можно просто найти на улице, однако я не настолько глупая, чтобы верить в это.

Не надо думать, будто родители не заботились о Джесси или не интересовались его делами. Просто у них не хватало на него времени, поскольку в их списке приоритетов он был где-то в середине.

Не обращая на меня внимания, Джесси вернулся к прерванному занятию на другом конце этого хаоса. Я увидела керамический горшок, который исчез из кухни несколько месяцев назад, а теперь стоял на телевизоре, и медную трубку: один ее конец выходил из-под крышки, а второй был опущен в пластиковый кувшин для молока, наполненный льдом. Заканчивалась вся эта конструкция стеклянной банкой, куда что-то капало.

Возможно, Джесси похож на уголовника, но он очень умный. Как только я протянула руку, чтобы потрогать его хитроумное изобретение, Джесси обернулся.

– Эй! – Он перелетел через кровать и ударил меня по руке. – Ты нарушишь конденсирующую цепь.

– Это то, что я думаю?

На его лице появилась хитрая ухмылка:

– Смотря что ты думаешь. – Он поднял банку, и жидкость начала капать на ковер. – Попробуй.

Для кое-как сделанного перегонного аппарата виски был довольно крепким. Все мои внутренности будто опалило адским огнем, потом ноги подогнулись, и я упала на кровать. Голос пропал почти на целую минуту.

– Отвратительно, – выдохнула я.

Джесси засмеялся и тоже сделал глоток, хотя на него это, похоже, подействовало не так сильно.

– Ну, чего ты от меня хочешь?

– Откуда ты знаешь, что мне что-то нужно?

– Потому что никто не наносит мне визитов вежливости, – сказал он, усаживаясь на подлокотник кресла. – И если бы что-то случилось с Кейт, ты бы сразу сказала.

– Это как раз насчет Кейт. В некотором смысле, – сказала я, уставившись на свои колени. Я все еще чувствовала огонь внутри. – Помнишь, когда ты пришел домой пьяный и я притащила тебя сюда? Ты мне должен.

– Что должен?

Я сунула ему в руки газетные вырезки. Они лучше меня могли все объяснить. Брат пролистал их, потом посмотрел на меня. У него светло-серые глаза, и иногда, когда он смотрит на тебя, ты совершенно забываешь, что хочешь сказать.

– Не связывайся с системой, Анна, – горько сказал он. – У всех у нас свои выученные роли, от которых мы не отступаем: Кейт строит из себя мученицу, я – Позор Семьи, ну, а ты… ты у нас Миротворец.

Он думал, что знает меня, но и я знала его. Когда дело касается нарушения правил, Джесси нет равных. Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Кто сказал?

Джесси согласился подождать меня на парковке. Это был один из немногих случаев, когда он меня послушался. Я подошла ко входу, который охраняли две горгоны.

«Господин Кемпбелл Александер, офис на третьем этаже». Стены обшиты деревянными панелями цвета конского каштана, а персидский ковер был настолько толстым, что мои кроссовки утонули в ворсе. Туфли секретарши блестели так, что в них можно было увидеть собственное отражение. Я посмотрела на свои обрезанные шорты и кроссовки, которые я недавно от скуки разрисовала фломастерами.

У секретарши были идеальные брови, идеальная кожа и красивый рот, из которого лилась брань, адресованная кому-то, кто находился на другом конце телефонной линии.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я скажу это судье. Только потому, что ты хочешь вывести Клемана из себя, я не собираюсь… Нет, вообще-то эту прибавку я получила за свою уникальную работу и за то дерьмо, с которым имею дело каждый день, когда мы на самом деле на… – Она отвела трубку от уха, и я услышала гудки отбоя. – Сволочь, – проворчала она и, кажется, только тогда заметила меня в трех футах от себя. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

Секретарша смерила меня взглядом с головы до ног, оценивая по общей шкале первого впечатления. Баллов мне явно не хватало. Я вздернула подбородок, стараясь казаться круче.

– У меня назначена встреча с мистером Александером. В четыре.

– Ваш голос, – проговорила она. – По телефону вы не казались такой…

– Маленькой?

Она неловко улыбнулась:

– Мы, как правило, не работаем с делами несовершеннолетних. Если хотите, я могу предложить вам список практикующих адвокатов, которые…

Я набрала воздух в легкие.

– Вообще-то вы ошибаетесь, – перебила ее я. – В делах Смит против Вотели, Эдмунде против больницы матери и ребенка и Джером против провиденской епархии участвовали стороны, не достигшие восемнадцати. Во всех этих делах вердикт был в пользу клиентов мистера Александера. И это только за прошлый год.

Секретарша моргнула, и я, вероятно решив, что все-таки нравлюсь ей, улыбнулась.

– Ну, раз так обстоит дело, почему бы вам не подождать его? – сказала она и пригласила меня в кабинет.

Даже если каждую оставшуюся минуту своей жизни я провела бы за книгами, думаю, мне не удалось бы прочитать все это невероятное количество слов, хранящихся на полках, которые украшали стены кабинета адвоката Кемпбелла Александера от пола до потолка. Я начала считать: если на каждой странице около четырехсот слов, в каждой из этих юридических книг около четырехсот страниц, по двадцать книг на полке, шесть полок в шкафу, – получается около девятнадцати миллионов слов, и это еще далеко не все.

На огромном письменном столе был идеальный порядок и оставалось столько места, что на нем спокойно могла играть в футбол половина Китая. Никаких фотографий: жены, детей или его собственной. Единственное, что нарушало стерильность этой комнаты, – стоящая на полу кофейная чашка.

Я поймала себя на том, что старалась придумать объяснение этому странному факту: может, это муравьиный бассейн, или какой-то примитивный увлажнитель воздуха, или обман зрения. Почти убедив себя в последнем, я наклонилась, чтобы проверить, существует ли чашка на самом деле. Вдруг дверь резко распахнулась. Я чуть не упала со стула, на котором сидела, и оказалась лицом к лицу с немецкой овчаркой. Пронзив меня своим взглядом, она прошла к чашке и начала пить из нее воду.

Кемпбелл Александер тоже вошел. Это был темноволосый мужчина, почти такого же роста, как и мой отец, – шести футов. У него было лицо с квадратной челюстью и застывшими глазами. Он снял пиджак и аккуратно повесил его на крючок за дверью, потом вытащил папку из ящика стола и положил на стол. Так и не взглянув на меня, он произнес:

– Я не покупаю печенья у девочек-скаутов. Хотя ты заслужила поощрительные очки за упорство. – Он улыбнулся своей шутке.

– Я ничего не продаю.

Он с любопытством посмотрел на меня, потом нажал кнопку селектора:

– Керри, – сказал он, когда секретарь ответила. – Что это делает в моем кабинете?

– Я пришла, чтобы нанять вас.

Адвокат отпустил кнопку селектора.

– Боюсь, ничего не выйдет.

– Но вы даже не знаете, в чем дело.

Я сделала шаг вперед, и собака сделала то же самое. Только сейчас я заметила, что на ней жилет с красным крестом, как на сенбернарах, которые носят ром в горах. Я автоматически протянула руку, чтобы погладить ее.

– Не надо, – остановил меня Александер. – Судья – собака-поводырь.

Моя рука застыла в воздухе.

– Но вы же не слепой.

– Спасибо за напоминание.

– Тогда что же с вами?

Я тут же пожалела о вылетевшем вопросе: мне ведь приходилось сотни раз слышать, как бестактные люди задавали Кейт подобный вопрос.

– У меня железное легкое, – сухо сказал Кемпбелл Александер. – Собака не подпускает меня близко к магнитам. А теперь, если вы окажете мне честь и уйдете, секретарь подыщет вам имя кого-нибудь, кто…

Но я пока не могла уйти.

– Вы действительно выступали с обвинением против Бога? – Я достала все свои газетные вырезки и аккуратно разложила их на столе.

Его щека дернулась, он взял лежащую сверху вырезку.

– Я выступал с обвинением против епархии Провиденса, представлял интересы ребенка из одного принадлежащего им сиротского приюта. Ему необходимо было пройти экспериментальное лечение с использованием эмбриональных тканей, что, по их словам, нарушало решение Второго Ватиканского собора. Этот девятилетний мальчик, скорее, обвинял Бога в том, что жизнь так жестоко обошлась с ним.

Я просто смотрела на него.

– Дилан Джером хотел обвинить Бога в том, что тот недостаточно о нем заботился, – признался адвокат.

Если бы в этот стол из красного дерева ударила молния, эффект был бы тот же.

– Мистер Александер, у моей сестры лейкемия.

– Мне очень жаль. Но даже если бы я хотел опять судиться с Богом – а я не хочу этого, – то вы не можете подавать иск от чьего-либо имени.

Я могла бы многое ему рассказать о том, как моя кровь перетекала в вены сестры, как медсестры держали меня, чтобы взять лейкоциты для Кейт, и как доктора говорили, что опять взяли недостаточно. О синяках, о ноющей боли в костях, после того как я отдавала свой костный мозг, об уколах, заставляющих мой организм вырабатывать больше лейкоцитов, чтобы хватило и сестре. И о том, что я хоть и здорова, но вполне могу стать инвалидом. И что зачали меня только как донора для Кейт. Что даже сейчас, когда принимаются важные решения, никто не интересуется моим мнением, которое, по сути, должно быть решающим.

Я могла бы многое объяснить и именно поэтому сказала только:

– Не с Богом, со своими родителями. Я хочу судиться с ними за право на свое собственное тело.