Книга Ангел-хранитель онлайн - страница 2

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Дороти, вы что, с ума сошли?

На подобный вопрос мне труднее всего ответить. К тому же задал его Пол, одетый в элегантный темно-синий блайзер и сурово меня разглядывающий. Мы находились на террасе моего домика, и я была одета для работы в саду: старые холщовые брюки, блузка с вылинявшими цветами и тесемка в волосах. Нет, я не только никогда не занималась садом, но даже один вид секатора наводил на меня ужас. Просто я обожаю маскарад. Субботними вечерами я, подобно всем соседям, наряжаюсь садовницей, но вместо того чтобы таскать обезумевшую газонокосилку или выпалывать непокорные сорняки, я усаживаюсь на террасе с большим бокалом виски и книгой в руках. За этим занятием меня и застал Пол где-то между шестью и восьмью часами. Я чувствовала себя виноватой и заброшенной, два примерно равных по силе чувства.

– Вы знаете, что весь город говорит о вашей последней выходке?

– Весь город, весь город, – повторила я недоверчиво и скромно.

– Ради всего святого, что делает у вас этот парень?

– Поправляется, Пол, поправляется. У него, как-никак, совершенно разбита нога. И вам прекрасно известно, что у него нет ни денег, ни семьи, ничего.

Пол набрал воздуху:

– Именно это меня и беспокоит, дорогая. И еще тот факт, что ваш битник был накачан ЛСД, когда бросился под мою машину.

– Но послушайте, Пол, он ведь сам вам все объяснил. Под действием этих своих наркотиков он не осознавал, что на него едет машина. Он принял фары за…

Пол внезапно покраснел.

– Мне плевать, что он там осознал. Этот болван, этот хулиган чуть не сделал нас убийцами, а назавтра вы забираете его к себе домой, устраиваете в комнате для гостей и кормите завтраками! А что если он вас убьет, приняв за цыпленка или Бог знает за что? А если он сбежит, прихватив ваши драгоценности?

Я восстала:

– Знаете, Пол, меня еще никогда не принимали за цыпленка. А что касается моих драгоценностей, то они, бедняжки, вряд ли являются таким уж состоянием. И в конце концов, нельзя же его бросить на улице, к тому же полубольного.

– Вы бы могли отправить его в больницу.

– Он там был и нашел, что больница ужасно мрачная. По правде говоря, не могу с ним не согласиться.

Пол с растерянным видом опустился напротив меня в кожаное кресло. Он даже взял машинально мой стакан и отпил половину. Хоть я и злилась, но не остановила его. Было очевидно, что он на грани срыва. Он как-то странно на меня посмотрел.

– Вы работали в саду?

Я кивнула. Любопытно отметить, что некоторые люди вас прямо-таки заставляют себя обманывать.

Я совершенно не смогла бы объяснить Полу мое невинное субботнее времяпрепровождение. Он бы в очередной раз назвал меня сумасшедшей, и я задумалась, так ли он не прав.

– Что-то незаметно, – подал он голос, оглядевшись вокруг.

Мой несчастный клочок земли действительно похож на настоящие джунгли. Но при этих словах я приняла оскорбленный вид.

– Делаю то, что в моих силах, – отрезала я.

– А что у вас в волосах?

Я провела рукой по волосам и вынула две-три деревянные стружки, тонкие, как листочки. Я поразилась.

– Это стружки, – сказала я.

– Вижу, – произнес Пол, – их и на земле хватает. Вы что, кроме садовых работ занимаетесь еще и столярными?

В этот момент легкая стружка опустилась с неба ему на голову.

Я резко подняла глаза.

– Ах да! – сказала я. – Понятно. Это Льюис лежит и, чтобы развлечься, вырезает деревянную голову.

– А мусор вежливо выбрасывает в окно? Великолепно.

Я тоже начала немного нервничать. Может быть, я напрасно устроила Льюиса у себя дома, но, в конце концов, это было сделано из милосердия, безо всяких задних мыслей и к тому же ненадолго. А Пол не имеет на меня никаких прав. Я решила ему на это указать. Он ответил, что имеет на меня права, которые любой здравомыслящий мужчина имеет на неразумную женщину, то есть право ее опекать, и понес всякий прочий вздор. Мы поспорили, он ушел взбешенный, а я осталась, сгорбившись от усталости в кресле, перед теплым виски, и вечер обещал быть бесцельным, так как из-за размолвки с Полом мы не пошли на вечеринку, где должны были появиться вместе. Оставалось смотреть телевизор, который мне порядком надоел, или слушать сопение Льюиса, когда я принесу ему ужин. Кстати, никогда не встречала более молчаливого существа. Он высказался достаточно ясно только один раз, через день после аварии, сообщив о своем решении покинуть больницу, приняв как должное мое приглашение. В тот день я пребывала в прекрасном настроении, может быть, даже слишком прекрасном, в том состоянии, когда все люди кажутся одновременно и братьями, и сыновьями, о которых надо заботиться. Я кормила Льюиса, переехавшего в мой дом и вяло лежавшего на кровати с забинтованной ногой, повязку на которой он менял сам. Он не читал, не слушал радио, не говорил. Иногда принимался мастерить странные фигурки из сухих веток, которые я подбирала в саду. А порой упрямо и бесстрастно смотрел в окно. Может, он полный идиот? В сочетании с его красотой это было бы даже романтично. В ответ на мои редкие застенчивые вопросы о его прошлом, о целях, о жизни раздавался один и тот же ответ: «Это неинтересно». Он оказался ночью на шоссе перед нашей машиной, его зовут Льюис, вот, пожалуй, и все. Хотя мне это облегчало жизнь – не люблю всяких рассказов, и, Бог знает, почему люди меня от них не избавят.

Я вышла на кухню, приготовила на скорую руку изысканный ужин из консервов и поднялась по лестнице. Постучалась в дверь к Льюису, вошла и поставила поднос к нему на кровать.

Она была усыпана деревянными стружками. Вспомнив о той, которая упала на голову Пола, я расхохоталась. Льюис с заинтересованным видом поднял глаза. Глаза у него были зеленовато-голубые, очень светлые, почти кошачьи, брови черные, и я каждый раз думала, что в «Коламбия-пикчерс» его взяли бы за один взгляд.

– Почему вы смеетесь?

Голос у него был низкий, с хрипотцой, немного задумчивый.

– Я смеюсь, потому что недавно одна из ваших стружек упала на голову Пола, и он страшно возмутился.

– А ему что, больно было?

Я взглянула на него с изумлением. Первая шутка из его уст, если, конечно, это была шутка. Я глупо рассмеялась и вдруг почувствовала себя совершенно не в своей тарелке. Пожалуй, Пол был в чем-то прав. Что я тут делаю, наедине с этим типом, в пустом доме, в субботу вечером? А ведь могла бы сейчас танцевать, веселиться с друзьями, флиртовать с моим дражайшим Полом или с кем-нибудь другим…

– Вы никуда не пойдете?

– Нет, – ответила я с горечью. – Я вас не отвлекаю?

И сразу же пожалела о своей фразе.

Она противоречила всем законам гостеприимства. Но Льюис вдруг рассмеялся, как-то по-детски, мило, от всего сердца. Это чудесный смех тут же вернул ему и его возраст, и обаяние.

– Вы очень скучаете?

Вопрос застал меня врасплох. Можно ли сказать, очень или не очень скучаешь в безумной суматохе нашего существования? Ответила я крайне добропорядочно:

– У меня для этого нет времени. Я работаю сценаристкой на RKB и…

– Там?

Он мотнул подбородком влево, в сторону сверкающего побережья Санта-Моники, Беверли Хиллз, обширных владений Голливуда, киностудий и кинофирм, объединив их презрительным «там». Презрение – пожалуй, сказано слишком сильно, но, уж во всяком случае, это не было безразличием.

– Там. Так я зарабатываю себе на жизнь. Я разволновалась. После трехминутного разговора с этим незнакомцем я сначала почувствовала себя мещанкой, а потом бездельницей. Ведь в самом деле, что еще приносила эта идиотская профессия, кроме кучки долларов, которую раз в месяц получаешь и тут же тратишь? При всем при том, было довольно унизительно, что на это мне указывает какой-то наркоман. Я ничего не имею против подобного рода медикаментов, но не люблю, когда свои вкусы превращают в философию, полную презрения к тем, кто их не разделяет.

– Зарабатывать на жизнь… – повторил он задумчиво, – зарабатывать на жизнь…

– Это довольно распространенное занятие.

– Как жалко! Вот я бы хотел жить во Флоренции, когда там было полно людей, кормивших многих других просто так, ни за что.

– Они кормили скульпторов, художников, писателей. Вы что, к ним относитесь?

Он помотал головой.

– Может быть, они кормили просто так тех, кто им нравился, и все?

Я цинично рассмеялась, совсем как Бэт Девис.

– Уж это вы могли бы найти и здесь. И тоже мотнула головой влево, совсем как недавно он. Льюис закрыл глаза.

– Я сказал «просто так». А это не просто так. Он произнес «это» таким убитым голосом, что в голове у меня тут же зароились мысли, одна романтичнее другой. В сущности, что я знаю о нем? Любил ли он кого-нибудь до безумия? Хотя то, что называют безумием, по-моему, единственно нормальное проявление любви. И что его толкнуло под колеса «Ягуара» – случайность, наркотики или отчаяние? А может, сейчас выздоравливала не только его нога, но и сердце? И эти взгляды, устремленные в небо, возможно, различали там чье-то лицо? Внезапно я, к моему ужасу, вспомнила, что уже использовала этот образ в фильме о жизни Данте, куда так трудно было засунуть хоть каплю эротики. Когда бедный Данте, сидевший за грубым средневековым бюро, поднимал голову от рукописи, голос за кадром шептал:

"А эти взгляды, упрямо устремленные в небо, возможно, различали там чье-то лицо? " Вопрос, на который зрители сами должны были дать ответ, и, надеюсь положительный.

Итак, я начала думать так же, как пишу – вещь, которая меня бы, возможно, обрадовала, если бы я хоть в малейшей степени претендовала на талант или высокую литературу. Увы… Я посмотрела на Льюиса. Он снова открыл глаза и начал меня разглядывать.

– Как вас зовут?

– Дороти, Дороти Сеймур. Разве я вам не говорила?

Я сидела у него в ногах, в окно проникал вечерний воздух, несущий запах моря, запах такой сильный, такой неизменный уже сорок пять лет, что он казался почти жестоким в своем постоянстве. Сколько еще я буду его сладострастно вдыхать, сколько еще, пока не придет тоска по прожитому, по поцелуям, по теплу мужского тела? Мне бы нужно выйти замуж за Пола. Мне бы нужно оставить безграничную уверенность в собственном отменном здоровье и душевном равновесии. Приятно ощущать свое тело, когда есть кто-то, кто хочет к нему прикоснуться, вдохнуть его тепло, но потом? Да, что потом? А потом будут психиатры, и от одной этой мысли у меня заныло сердце.

– У вас грустный вид, – сказал Льюис, взял меня за руку и принялся ее рассматривать. Я тоже посмотрела на нее. Мы вместе ее разглядывали с неожиданным интересом: Льюис – потому что не знал, а я – потому что в его ладони она выглядела как-то иначе: как предмет, больше мне не принадлежащий. Ни одно прикосновение не доставляло мне так мало волнения.

– Сколько вам лет? – спросил он. Сама поражаясь собственной глупости, я сказала чистую правду:

– Сорок пять.

– Вам повезло.

Я изумленно посмотрела на него. Ему, должно быть, двадцать шесть, может, меньше.

– Повезло? Почему?

– Дожить до таких лет… Здорово!

Он выпустил мою руку, точнее (так мне показалось), отстранил ее. Потом отвернулся и закрыл глаза. Я встала.

– Спокойной ночи, Льюис.

– Спокойной ночи, – сказал он мягко. – Спокойной ночи, Дороти Сеймур.

Я тихонько прикрыла дверь и спустилась на террасу. Чувствовала я себя до странности хорошо.