Книга Расплата кровью онлайн - страница 4

4

Барбара Хейверс закрыла блокнот. Это намеренное движение давало ей пару секунд на раздумья. Напротив нее Линли нащупывал нагрудный карман пиджака. Хотя красный след от пощечины леди Хелен все еще пылал на его лице, его руки ничуть не дрожали. Он неспешно вынул портсигар и зажигалку, зажег сигарету и передал их через стол. Барбара проделала то же самое, хотя, затянувшись один раз, скривилась и затушила сигарету.

Барбара была не из тех женщин, которые тратят много времени на копание в своих чувствах, но на этот раз она изменила себе, осознав с некоторым смущением, что ей хотелось вмешаться в то, что только что произошло. Все вопросы Линли, разумеется, были совершенно стандартной полицейской процедурой, но сама манера, в которой он их задавал, и эти гнусные намеки, угадывавшиеся в его тоне, вызвали у Барбары желание броситься на защиту леди Хелен. Почему, она и сама не могла понять. После ухода леди Хелен она задумалась над этим и нашла ответ: молодая женщина была так добра к ней в течение многих месяцев – с тех пор, как Барбара была назначена работать вместе с Линли. Леди Хелен умела найти тысячи способов, чтобы проявить эту доброту.

– Мне кажется, инспектор, – Барбара провела большим пальцем по складке на обложке своего блокнота, – что сейчас вы вели себя довольно-таки грубо.

– Сейчас не время обсуждать издержки процедуры, – ответил Линли. Его голос прозвучал достаточно бесстрастно, но Барбара почувствовала, как тяжко дается ему это спокойствие.

– Ну понятно… Это ведь не имеет никакого отношения к процедуре допроса, не так ли? Это всего-навсего такая малость, как вежливость. Вы обращались с Хелен как со шлюхой, инспектор. Вы можете ответить, что она вела себя как шлюха, но вам бы стоило припомнить один-два эпизода из вашего собственного богатого прошлого и спросить себя, так ли уж безгрешны вы сами… чтобы предъявлять ей претензии.

Линли затянулся сигаретой, но, найдя ее вкус неприятным, затушил в пепельнице. Делая это, он резко дернул рукой, и пепел просыпался на манжету его рубашки. Они оба уставились на черную плюху, особенно яркую на белом.

– Хелен угораздило не вовремя тут оказаться – именно в этом месте, – ответил Линли. – Обойти это обстоятельство не было никакой возможности, Хейверс. Я не могу обращаться с ней по-особому только потому, что она мой друг.

– В самом деле? – спросила Барбара. – Что ж, я с удовольствием полюбуюсь вашей беспристрастностью, когда вы будете беседовать со старым приятелем.

– О чем это вы?

– Лорды Ашертон и Стинхерст, присевшие поразмышлять и поболтать о том о сем. Мне не терпится увидеть, как вы управляете Стюартом Ринтулом с той же железной хваткой, что и Хелен Клайд. Пэр – пэром, приятель – приятелем, итонец – итонцем. Но это ведь не важно? Ведь лорда Стинхерста тоже, к несчастью, угораздило не вовремя тут оказаться. – Она знала его достаточно хорошо, чтобы почувствовать, как в нем закипает гнев.

– И что же вы от меня хотите, сержант? Чтобы я проигнорировал факты? – Линли начал методично их перечислять: – Дверь из комнаты Джой Синклер в коридор заперта. Запасные ключи фактически недоступны. Отпечатки пальцев Дэвис-Джонса на ключе от единственного помещения, дающего доступ в комнату. Плюс его отсутствие – неизвестно сколько времени, когда Хелен спала. Вот уже сколько всего… а мы еще не выясняли, где Дэвис-Джонс был до часу ночи, прежде чем прийти к Хелен, и почему именно Хелен поместили в эту комнату. Очень кстати, не правда ли? Принимая во внимание, что у нас есть человек, якобы случайно заявившийся посреди ночи соблазнять Хелен, и как раз в тот момент, когда в соседней комнате убивали его кузину…

– Вот в чем крамола, не так ли? – заметила Барбара. – Не столько в убийстве, сколько в соблазнении.

Линли убрал в карман портсигар и зажигалку и, ничего не сказав, поднялся. Барбара и не ждала от него ответа. Да он ей и не требовался, так как она очень хорошо знала, что все его изысканное воспитание, призывавшее никогда не падать духом, летит к черту, когда затронуто его личное… Все было ясно как день. Как только Барбара увидела сегодня лицо своего шефа – когда леди Хелен через всю библиотечную комнату шла к нему в этом нелепом пальто, так жалко свисавшем до пят, – ей сразу стало понятно, что для Линли эта ситуация чревата тяжкими переживаниями и даже душевным кризисом…

На пороге появился инспектор Макаскин. Его лицо пылало от гнева, глаза метали молнии.

– Ни единого экземпляра сценария во всем доме, инспектор, – объявил он. – Получается, что наш добрый лорд Стинхерст сжег их все до единого.

– Вот вам и высшее общество, – пробормотала в потолок Барбара.

В нижнем северном коридоре, который составлял одну из сторон прямоугольника, окружавшего внутренний двор (нетронутый снег там доходил почти до середины окон), была дверь, выходящая на угодья за домом. В уголочке рядом с этой дверью Франческа Джеррард складывала ненужные в данный момент вещи, вроде резиновых сапог, рыболовных снастей, ржавого садового инструмента, плащей, шляп, пальто и шарфов. Леди Хелен, стоя на коленях перед этой кучей, отшвыривала один сапог за другим, в лихорадочных поисках пары тому, который она уже натянула. Заслышав звук неуклюжих шагов Сент-Джеймса, спускавшегося по ступенькам, она еще яростней стала копаться в мешанине сапог и рыболовных корзин: ей хотелось успеть улизнуть от него.

Но небывалая проницательность, которая всегда позволяла ему предугадать ее действия еще до того, она сама только-только успевала о них подумать, привела его теперь прямо к ней. Она услышала его тяжеловатое дыхание – из-за быстрого спуска по лестнице, и, даже не видя еще его лица, знала, что оно искажено досадой. Сент-Джеймса очень раздражала его немощность. Она отпрянула, почувствовав осторожное прикосновение к своему плечу.

– Хочу пройтись, – сказала она.

– Не стоит. Слишком уж холодно. И потом, мне было бы слишком тяжело угнаться за тобой, а я очень хочу поговорить с тобой, Хелен.

– Думаю, нам не о чем говорить. Сеанс подглядывания в замочную скважину ты уже получил. Или ты хочешь на закуску совсем пикантных подробностей?

Тут она подняла взгляд и увидела, что его серо-голубые глаза потемнели от боли. Но вместо того, чтобы порадоваться, что ее слова крепко его задели, она сразу же почувствовала себя побежденной и покорно встала, держа в руке ненужный сапог. Сент-Джеймс протянул к ней руку, и леди Хелен почувствовала, как его прохладные сухие пальцы сжали ее запястье.

– Я чувствовала себя настоящей проституткой, – прошептала она. Глаза ее были сухи и горели. Плакать она не могла. – Я никогда его не прощу.

– Я и не попрошу тебя об этом. Я пришел не извиняться за Томми, а только сказать, что сегодня он получил – прямо наотмашь – сразу несколько ударов. К сожалению, он был не готов справиться ни с одним из них. Правда иногда жестока. Но это он сам тебе объяснит. Когда сможет.

Леди Хелен с жалким видом теребила верх сапога, который держала в руках. Он был черный и испачкан вдоль верхнего края чем-то липким, отчего казался еще чернее.

– Ты бы ответил на его вопрос? – резко спросила она.

Сент-Джеймс улыбнулся, и его непривлекательное худое лицо преобразилось, потеплев.

– Знаешь, я всегда завидовал твоей способности проспать все что угодно, Хелен: будь то пожар, потоп или буря. Я часами лежал рядом с тобой, не сомкнув глаз, и проклинал твою настолько чистую совесть, что ничто не может нарушить твой сон. Я-то знаю, что, даже если прогнать через спальню Королевскую конную гвардию, ты и этого не заметила бы. Но я бы ему ни за что этого не сказал. Есть вещи, которые, несмотря на все, что случилось, касаются только нас с тобой. И честно говоря, эта – тоже.

И тут леди Хелен почувствовала, как подступают слезы, под веками стало горячо-горячо. Она, сморгнув, загнала их назад и отвела взгляд, не в силах ничего сказать. Сент-Джеймс и не ждал никаких слов. Он мягко увлек ее к узкой скамье на плетеных ножках, стоявшей у одной из стен. Над ней на крючках висело несколько пальто, он снял два, одно накинул на плечи ей, а вторым укрылся от холода, проникавшего сюда, сам.

– Помимо изменений, которые Джой внесла в сценарий, что-нибудь еще могло, по-твоему, привести к вчерашней ссоре? – спросил он.

Леди Хелен задумалась, напрягая память.

– Трудно сказать. Но нервы у всех были напряжены.

– У кого в особенности?

– У Джоанны Эллакорт, например. Судя по тому, я услышала прошлым вечером за коктейлями, она уже была несколько возбуждена той мыслью, что Джой, возможно, пишет пьесу, которая позволит ее сестре обрести былую популярность.

– И это, конечно же, беспокоило ее, да?

Леди Хелен кивнула.

– Кроме открытия нового театра «Азенкур», этой постановкой должны были отметить юбилей Джоанны – двадцать лет на сцене. Поэтому предполагалось, что главным персонажем в ней станет она, а не Айрин Синклер. Но у меня сложилось впечатление, что она вдруг сильно в этом засомневалась.

Леди Хелен рассказала об одной любопытной сценке в салоне, где вся компания собралась перед ужином. Лорд Стинхерст вместе с Рисом Дэвис-Джонсом стоял у рояля, просматривая эскизы костюмов, когда к ним скользящей походкой приблизилась Джоанна Эллакорт, продефилировав по комнате в блестящем платье с сильно открытым лифом – это теперь очень модно. Она взяла рисунки, и буквально через мгновение ее лицо сделалось неузнаваемым.

– Джоанне не понравились костюмы Айрин Синклер, – догадался Сент-Джеймс.

– Она заявила, что они все до единого изображают героиню Айрин… женщиной-вамп, кажется, так она сказала. Она скомкала рисунки и сказала лорду Стинхерсту, что его художникам по костюмам придется все переделать, если он рассчитывает на ее участие, после чего бросила все рисунки в камин. Она страшно разозлилась, а потом, когда стали читать пьесу в гостиной, по изменениям, внесенным Джой, поняла, что ее худшие опасения совсем не напрасны. Поэтому-то она и швырнула свой экземпляр пьесы на пол и – ушла. А Джой… что ж, у меня такое ощущение, что она наслаждалась произведенным эффектом и срывом читки.

– А какой она была, Хелен?

На этот вопрос нелегко было ответить. Потому что у Джой Синклер была поразительная внешность. Не красавица, объяснила леди Хелен, очень походила на цыганку, оливковая кожа, черные глаза, такие лица на римских монетах, четко очерченные, с печатью ума и силы. Она была женщиной, излучающей чувственность и жизнь. Даже нетерпеливый жест, которым она выдергивала из мочки уха надоевшую сережку, казался призывом к любви.

– Обращенным к кому? – спросил Сент-Джеймс.

– Трудно сказать. Но, по-видимому, самым интересным мужчиной здесь был Джереми Винни. Как только она вчера вошла в салон, он тут же вскочил – она пришла последней – и сразу к ней. А за ужином просто не отставал от нее.

– Они были любовниками?

– Судя по ее поведению – нет, исключительно дружеские отношения. Он посетовал, что пытался дозвониться до нее и на прошлой неделе оставил на ее автоответчике с дюжину сообщений. А она только засмеялась и сказала, что ужасно сожалеет, но она давно не прослушивает свой автоответчик, потому что уже на полгода задержала одну книгу, на которую у нее контракт с ее издателем, и ей не хочется чувствовать себя виноватой, выслушивая укоры и напоминания о сроках от своего издателя.

– Книгу? – переспросил Сент-Джеймс. – Кроме пьесы она написала еще и книгу?

Леди Хелен грустно рассмеялась.

– Невероятная женщина, правда? И подумать только, я чувствую себя просто героиней, если мне удается месяцев через пять просто ответить на письмо.

– Похоже, эта женщина могла возбудить и сильную ревность.

– Вероятно. Но я думаю, что главной ее чертой было то, что она, сама того не замечая, отталкивала людей. – Леди Хелен рассказала ему об одном эпизоде, когда все пили коктейли. Связан он был с картиной Рейнэгла^[14], висевшей над камином. На ней изображена женщина эпохи Регентства в окружении двоих детей и игривого терьера, обнюхивавшего мяч. – Джой сказала, что часто вспоминает эту картину, что, приезжая ребенком в Уэстербрэ, она любила воображать себя этой дамой, такой благополучной и защищенной, которой все восхищаются, у которой двое прекрасных, обожающих ее детишек. Она сказала что-то вроде того, что чего же еще желать, кроме этого, и что не странно ли, как повернулась жизнь. Ее сестра сидела как раз напротив картины в этот момент. И я помню, что Айрин страшно покраснела.

– Почему?

– Да потому, что когда-то у Айрин все это было. Благополучие и полная защищенность, муж и двое детей. А потом явилась Джой и разрушила все это.

Сент-Джеймс отнесся к этому скептически:

– Как ты можешь быть уверена, что Айрин Синклер болезненно отреагировала на слова своей сестры?

– Конечно, не могу. Но я это знаю. И еще… за ужином, когда Джой и Джереми Винни разговаривали и Джой отпускала всякие шуточки по поводу своей новой книги, развлекая весь стол историями о каком-то человеке, у которого она пыталась взять интервью на Болотах^[15], Айрин… – Леди Хелен запнулась. Ей трудно было передать то, что она почувствовала, глядя на Айрин Синклер. – Айрин сидела очень спокойно, пристально глядя на свечи на столе, и она… это было довольно-таки страшно, Саймон. Она воткнула вилку прямо себе в большой палец. Но, по-моему, ничего не почувствовала.

Сент-Джеймс опустил взгляд на свои башмаки. На них засохла грязь – он наклонился, чтобы протереть их.

– Получается, Джоанна Эллакорт ошибается относительно роли Айрин в измененном варианте пьесы. С чего бы Джой Синклер писать выигрышную роль для своей сестры, если она продолжала отталкивать ее при любой возможности?

– Но, повторяю, мне кажется, она делала это неосознанно. А что касается пьесы… вероятно, Джой чувствовала себя виноватой. Как-никак она разрушила ее личную жизнь. Мужа она ей вернуть не могла. Но могла попытаться вернуть ей успех.

– В пьесе с участием Роберта Гэбриэла? После грязного развода, причиной которого была сама Джой? Тебе не кажется, что это смахивает на садизм?

– Нет. Ведь больше никто в Лондоне не желал предоставить Айрин шанс, Саймон. Она же на много лет выпала из актерской среды. Эта роль – единственная для нее возможность снова оказаться на сцене.

– Расскажи мне о пьесе.

Насколько леди Хелен помнила, Джой Синклер намеренно подогревала страсти, описывая новый вариант пьесы. Еще до читки… Когда Франческа Джеррард спросила о сюжете, Джой с улыбкой смерила всех взглядом и сказала: «Действие происходит в доме, очень похожем на этот. В разгар зимы, когда дороги обледенели, вокруг на многие мили ни души, и некуда бежать. Она о семье. И о человеке, который умирает, и о людях, которым приходится его убить. И почему. Это самое главное – почему». Вслед за этим леди Хелен уже была готова услышать вой волков.

– Интересно… похоже, она хотела кого-то о чем-то предупредить.

– Вот и мне так показалось. И потом, когда мы все собрались в гостиной и она начала говорить об изменениях в сюжете, она сказала примерно то же самое.

Речь шла о семье, которая готовилась к встрече Нового года, но из этого ничего не вышло. По словам Джой, старший брат хранил какую-то ужасную тайну, тайну, которая вот-вот должна была разрушить жизнь всех действующих лиц.

– А потом они начали читать, – сказала леди Хелен. – К сожалению, я почти не слушала – в гостиной было душно, как в кухне, где кипят сто котлов, и я не очень-то следила за ходом событий в пьесе. Но я помню точно, что как раз перед тем, как Франческа Джеррард вышла из себя, старшему брату в этой истории – его текст читал лорд Стинхерст, так как на эту роль еще не подобрали актера – только что позвонили. Он заявляет, что должен немедленно уехать, что после двадцати семи лет он не собирается становиться еще одним вассалом. Я совершенно уверена в этих словах. Тут-то Франческа и вскочила, и началась вся эта свара.

– Еще одним вассалом? – тупо повторил Сент-Джеймс.

Она кивнула:

– Странно, правда? И поскольку пьеса не имела никакого отношения к эпохе феодализма, я, конечно же, сразу решила, что это что-то безумно авангардное и я просто не уловила сути.

– Но они уловили?

– Лорд Стинхерст, его жена, Франческа Джеррард и Элизабет – безусловно уловили. Хотя все остальные, если отвлечься от всеобщего раздражения из-за изменений в сценарии, растерялись точно так же, как и я. – Леди Хелен рассеянно провела пальцами по сапогу, который все еще держала в руках. – Короче, насколько я поняла, пьеса должна была послужить некоей благородной цели, но из этого ничего не вышло. А целей было даже несколько: воздать должное усилиям Стинхерста в отношении обновленного «Азенкура», прославить двадцатилетние актерские заслуги Джоанны Эллакорт, вернуть в театр Айрин Синклер, снова дать Рису возможность осуществить большую постановку в Лондоне. Не исключено, что Джой собиралась задействовать даже Джереми Винни. Кто-то упомянул, что он начинал как актер до того, как стал театральным критиком, и, в сущности на читку он явился лишь затем, чтобы написать о волшебных изменениях, которые ожидаются в захиревшем «Азенкуре». Теперь ты сам видишь, – заключила она с невольной настойчивостью, от которой не смогла удержаться, – что мысль о том, чтобы кто-то из этих людей убил Джой, просто нелепа.

Сент-Джеймс нежно улыбнулся ей.

– Особенно в отношении Риса, – очень мягко произнес он.

Леди Хелен увидела в его глазах столько доброты и сочувствия, что у нее защемило сердце, и она отвела взгляд. Тем не менее она знала, что он – единственный человек на свете, кто поймет ее. Поэтому решилась на откровенность:

– Прошлой ночью с Рисом. Впервые… за многие годы я почувствовала такую любовь к себе, Саймон. К такой, какая я есть, со всеми моими недостатками и достоинствами, со всем моим прошлым и моим будущим. У меня не было такого после… – Она замолчала, затем с усилием все-таки произнесла: – После тебя. Я не надеялась, что когда-нибудь снова испытаю подобное. Потому что я буду наказана. За то, что случилось между нами столько лет назад. Я заслужила наказание.

Сент-Джеймс резко мотнул головой, не отвечая. Потом сказал:

– А если сосредоточиться, Хелен, ты уверена, что ничего не слышала прошлой ночью?

Она ответила на его вопрос вопросом:

– Когда ты в первый раз занимался любовью с Деборой, ты что-нибудь замечал?

– Конечно, ты права. Я бы не заметил, даже если бы рядом дом сгорел дотла; а если бы и заметил, то не кинулся бы его спасать. – Он поднялся, снова повесил пальто на крючок и протянул руку за ее пальто. Взяв его, Сент-Джеймс нахмурил брови. – Боже мой, что ты с собой сделала? – спросил он.

– Я? Сделала?

– Что у тебя с рукой?

Она опустила глаза и увидела, что на пальцах у нее кровь, она чернела под ногтями. При виде этого зрелища Хелен вздрогнула.

– Где… я не…

Она увидела, что ее шерстяная юбка с одной стороны тоже в крови, которая кое-где успела высохнуть и стать коричневой. Она оглянулась, потом посмотрела на сапог, который держала, и присмотрелась к липкому веществу на голенище, ярко-черному на тускло-черном при этом скудном освещении. Она молча протянула его Сент-Джеймсу.

Перевернув сапог, он звучно стукнул им о край скамьи, и оттуда выпала большая перчатка, когда-то кожаная, на меху, а теперь превратившаяся в желеобразную массу из крови Джой Синклер. Еще не засохшей, еще не уничтоженной.

Расположенная слева от широкой роскошной лестницы, гостиная Уэстербрэ была вдвое меньше библиотеки и показалась Линли не очень-то удобной для большой группы. Тем не менее она все еще была обставлена для чтения пьесы Джой Синклер: в центре комнаты стояли по кругу столы и стулья для актеров, вдоль стен – стулья для всех остальных. Даже запах в комнате свидетельствовал о злополучном вчерашнем собрании – запах табака, сгоревших спичек, кофейной гущи и бренди.

Когда под бдительным оком сержанта Хейверс вошел лорд Стинхерст, Линли направил его к камину на неудобный стул со спинкой из перекладин. В небольшом камине горел уголь, изгоняя из комнаты холод. Снаружи, за дверью, стоял громкий шум – это приехали криминалисты из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда.

Стинхерст с готовностью занял указанное место, положив ногу на ногу и отказавшись от сигареты. Одет он был безукоризненно, идеальный вариант для выходных за городом. Однако, несмотря на раскованность, свойственную человеку, привыкшему находиться на сцене под взглядами сотен людей, он выглядел каким-то истощенным, но было ли это следствием преодоления собственного стресса или усилий, необходимых для успокоения дамской половины его семейства, Линли сказать не мог. Но он не преминул воспользоваться возможностью хорошенько его рассмотреть, пока сержант Хейверс листала свой блокнот.

Кэри Грант^[16], подумал Линли, и это сравнение ему понравилось. Хотя Стинхерсту было за семьдесят, его лицо нисколько не утратило своей необычайной красоты и по-юношески волевого выражения, а его волосы, по-прежнему жесткие и густые, отливали разными оттенками серебра в лучах неяркого мягкого света. Своим телом, не обремененным лишним весом, Стинхерст опровергал понятие «старость», являясь живым доказательством того, что неустанное трудолюбие и есть ключ к молодости.

И все же, несмотря на все совершенство Стинхерста, Линли чуял, что под этим благообразным обликом таятся мощные подводные течения, которые этому человеку приходится усмирять. Линли подумал, что ключевое свойство этой личности – сила воли. Он, по-видимому, умел держать себя под контролем: и тело, и чувства, и ум. А умом он обладал очень живым и, насколько мог судить Линли, вполне способным наилучшим образом перетасовать гору улик. В данный момент волнение из-за предстоящей беседы выдавал всего один непроизвольный жест: лорд Стинхерст с силой нажимал большим пальцем на подушечку указательного, отчего кожа под ногтями то белела, то краснела. Линли тотчас приметил этот нервный жест, и ему стало интересно, приведет ли нарастающее напряжение к тому, что лорд Стинхерст утратит железный контроль над своим телом.

– Вы очень похожи на своего отца, – сказал Стинхерст. – Полагаю, вам часто об этом говорят.

Линли увидел, как Хейверс резко вскинула голову.

– Вообще-то нет, учитывая специфику моей работы, – ответил он. – Я бы хотел, чтобы вы объяснили, почему вы сожгли все копии сценария Джой Синклер.

Если Стинхерст и не ожидал, что Линли не пожелает признать общность их статуса, он этого не показал. Лишь коротко обронил:

– Без сержанта, пожалуйста.

Покрепче сжав карандаш, Хейверс посмотрела на лорда сузившимися от презрения глазами: ей претила его спесь. Она напряженно ждала ответа Линли и радостно вспыхнула, не сдержав улыбки, когда ее шеф твердо заявил:

– Это невозможно.

Услышав это, Барбара откинулась на стуле.

Стинхерст не пошевелился и даже не взглянул на сержанта Хейверс, как и секундой раньше, когда попросил об ее удалении.

– Я вынужден настаивать, Томас.

Это неофициальное обращение тут же напомнило Линли не только о сердитом вызове Хейверс, призывавшей не делать поблажек лорду Стинхерсту, но и о беспокойстве, которое он почувствовал, узнав, что ему поручают вести это дело. Да, недаром тогда сработали все сигналы тревоги.

– Боюсь, на это вы права не имеете.

– Не имею… права? – Стинхерст улыбнулся улыбкой игрока, у которого на руках выигрышные карты. – Я отнюдь не обязан говорить с тобой, Томас. Это все блажь. У нас не такая юридическая система. И мы оба это знаем. Или сержант уходит – или мы ждем моего адвоката. Из Лондона.

Стинхерст увещевал его как капризного ребенка. Но при этом он точно знал, какова реальность, и, пока этот красавец говорил, Линли решал, что выбрать: юридический менуэт с адвокатом допрашиваемого человека или сиюминутный компромисс, который можно будет использовать, чтобы выкупить правду. Придется на него пойти.

– Выйдите, сержант, – сказал он Хейверс, не отводя взгляда от своего собеседника.

– Инспектор… – Ее тон был невыносимо сдержанным.

– Поговорите с Гоуваном Килбрайдом и Мэри Агнес Кэмпбелл, – продолжал Линли. – Это сэкономит нам время.

Хейверс резко втянула ртом воздух.

– Могу я поговорить с вами с глазу на глаз?

Линли покорно последовал за ней в большой холл и плотно закрыл дверь. Хейверс быстро глянула налево и направо, остерегаясь чужих ушей, и яростно зашептала:

– Какого черта вы это делаете, инспектор? Вы не можете допрашивать его в одиночку. Давайте поговорим о нормах процедуры, которыми вы с таким удовольствием тыкали мне в нос год с лишним.

Линли ничуть не был задет этой страстной отповедью.

– Насколько мне известно, сержант, Уэбберли пренебрег этими нормами, поскольку привлек нас к этому делу без формального запроса из Департамента уголовного розыска Стрэтклайда. И теперь я не собираюсь терять время из-за каких-то формальностей.

– Но при вас должен быть свидетель! У вас должен быть протокол записи! Какой смысл допрашивать его, если у вас не будет никаких записей, чтобы использовать против… – Внезапное понимание отразилось на ее лице. – Разумеется, если вы заранее не собираетесь поверить каждому словечку, которое изречет его светлость! Милейший лорд!

Линли уже достаточно долго проработал с Хейверс, чтобы понять, когда легкая стычка грозила перерасти в настоящую словесную баталию. Он прервал ее:

– В какой-то момент, Барбара, приходится решать, может ли принадлежность к определенному сословию быть достаточным основанием для того, чтобы человеку не доверять. В конце концов, сословие мы выбираем не сами.

– Так что же? Я должна доверять Стинхерсту? Он уничтожил груду улик, он по уши вляпался и отказывается сотрудничать. И я должна ему доверять?

– Я говорил не о Стинхерсте. Я говорил о себе.

Она молча смотрела на него, разинув рот. Он подошел к двери и, взявшись за ручку, остановился.

– Я хочу, чтобы вы поговорили с Гоуваном Килбрайдом и Мэри Агнес Кэмпбелл. Мне нужны записи. Точные записи. Воспользуйтесь помощью констебля Лонана. Задание ясно?

Хейверс одарила его взглядом, от которого увяли бы цветы.

– Абсолютно… сэр.

Захлопнув блокнот, она зашагала прочь.

Когда Линли вернулся в салон, он увидел, что Стинхерст успел расслабиться, плечи и спина поникли, он больше не был натянут как струна. Он теперь казался менее непреклонным и гораздо более уязвимым. Его дымчато-серые глаза остановились на Линли. Их выражение было непонятным.

– Спасибо, Томас.

Это изменение образа – быстрый переход от высокомерия к благодарности – тут же напомнило Линли о том, что в жилах Стинхерста течет кровь не только аристократа, но и лицедея.

– Вернемся к сценариям, – сказал Линли.

– Это убийство не имеет никакого отношения к пьесе Джой Синклер.

Лорд Стинхерст смотрел не на Линли, а на разбитую антикварную горку рядом с дверью. Он встал со стула и, подойдя к ней, извлек из груды осколков, которые так и лежали на нижней полке, голову пастушки из дрезденского фарфора. С ней он вернулся на свое место.

– Думаю, что Франчи еще даже не осознала, что разнесла ее вчера вечером, – заметил он. – Она страшно расстроится. Ее ей подарил наш старший брат. Они были очень близки.

Линли не был склонен вдаваться в тонкости их семейных отношений.

– Мэри Агнес обнаружила тело в шесть пятьдесят этим утром, а в полиции ваш звонок зафиксировали только в семь десять… Почему вам потребовалось двадцать минут, чтобы обратиться за помощью?

– До сего момента я даже не подозревал, что тогда прошло двадцать минут, – ответил Стинхерст.

Интересно, как долго он репетировал этот ответ, подумалось Линли. Умный ход – ответ без ответа, к которому не привяжешь ни дальнейших комментариев, ни обвинений.

– Тогда почему бы вам не рассказать мне, что именно случилось сегодня утром, – произнес он с продуманной вежливостью. – Возможно, таким образом мы сможем вместе отыскать эти двадцать минут.

– Мэри Агнес обнаружила… Джой. И сразу повежала к моей сестре, Франческе. Франческа пришла ко мне. – Лорд Стинхерст, похоже, заранее угадал, о чем подумал Линли, так как пояснил: – Моя сестра невероятно растерялась. Она была в ужасе. Не представляю, чтобы она сама стала звонить в полицию. Она привыкла что с любой неприятной ситуацией разбирается ее муж Филип. Но Филипа больше нет, и она переложила это на меня. Что вполне естественно, Томас.

– И это все?

Стинхерст смотрел на фарфоровую головку, которую осторожно держал в ладони.

– Я попросил Мэри Агнес отправить всех в салон.

– Они подчинились?

Он поднял глаза.

– Они были в шоке. Никто ведь не ожидает, что одного из вчерашних твоих сотрапезников и собутыльников ночью заколют. Проткнут ему шею ножом. – Линли вопрошающе поднял бровь. Стинхерст объяснил: – Я посмотрел на тело, когда запирал сегодня утром ее комнату.

– Вы сохранили на редкость ясную голову для человека, который впервые в жизни видит труп.

– Мне кажется, следует сохранять ясную голову, когда рядом бродит убийца.

– Вы в этом уверены? – спросил Линли. – Вам не приходила мысль, что убийцей мог быть посторонний?

– Ближайшая деревня от нас в пяти милях. Сегодня утром полиции потребовалось почти два часа, что-бы добраться сюда. Вы можете предположить, что кто-то среди ночи потащился бы сюда в снегоступах или на лыжах, чтобы разделаться с Джой?

– Откуда вы позвонили в полицию?

– Из кабинета сестры.

– Как долго вы там находились?

– Пять минут. Возможно, меньше.

– Это был единственный ваш звонок?

Вопрос явно застал Стинхерста врасплох, что сразу отразилось на его лице.

– Нет. Я позвонил своей секретарше в Лондон. На квартиру.

– Зачем?

– Я хотел, чтобы она знала о… ситуации. И еще я велел ей отменить все встречи, назначенные на вечер воскресенья и понедельник.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны. Но при данных обстоятельствах, согласитесь, довольно странно думать о своих личных встречах. Сразу после того, как вы узнали, что произошло убийство?

– Может, и странно. Но что поделаешь… Я действовал именно так.

– И что это были за встречи, которые вам пришлось отменить?

– Понятия не имею. Книжку с моим расписанием секретарша держит у себя. Я знаю лишь о том, что мне предстоит делать в ближайший день, она мне напоминает. – И он нетерпеливо закончил, словно чувствуя необходимость защититься: – Меня часто не бывает в офисе. Так мне проще.

И однако, думал Линли, Стинхерст не похож на человека, которому требуются какие-то няньки, пусть даже в виде секретарши. Поэтому два последних заявления очень смахивали на уход от прямого ответа и вообще были весьма сомнительны. Линли гадал, заем Стинхерст вообще приплел сюда свой офис.

– Каким образом в ваши планы на выходные затесался Джереми Винни?

Это был второй вопрос, к которому Стинхерст, похоже, готов не был. Но на сей раз его колебания при ответе были вызваны скорее вдумчивым размышлением, а не желанием вывернуться.

– Джой хотела, чтобы он был здесь, – ответил он через минуту. – Она рассказала ему о читке, которую мы собирались провести. Он пишет об обновлении «Азенкура» – целая серия статей в «Тайме». Полагаю, эти выходные казались естественным продолжением его темы. Он позвонил мне и спросил, можно ли ему приехать. Эта просьба выглядела достаточно безобидной, и потом, совсем неплохо получить хорошие отзывы накануне открытия. В любом случае они с Джой, как оказалось, довольно хорошо знали друг друга. Она настаивала, чтобы он приехал.

– Но зачем он ей понадобился? Ведь он театральный критик, не так ли? Почему она решила допустить его к самой первой читке, когда еще нет никакого спектакля? Может, он был ее любовником?

– Не исключено. Мужчины всегда находили Джой невероятно привлекательной.

– Или его интересовал исключительно текст пьесы? Почему вы его сожгли?

Линли постарался, чтобы вопрос прозвучал как логически неизбежный. На лице Стинхерста отразилось смиренное признание этого факта.

– Уничтожение сценария, а я сжег все экземпляры, не имело никакого отношения к смерти Джой, Томас. Пьеса в новом варианте не увидела бы свет. Как только я лишил ее своей поддержки – а я сделал это вчера вечером, – она умерла сама собой.

– Умерла. Интересный выбор слов. Тогда зачем вы сожгли сценарий?

Стинхерст не ответил. Его взгляд был устремлен на огонь. Было очевидно, что он пытается принять какое-то решение. Эта борьба отражалась на его лице.

Но что это были за противостоящие друг другу силы и что стояло на карте? По-видимому, какие-то деликатные подробности конфликта, который еще так и не прояснился.

– Сценарии, – неумолимо напомнил Линли. Тело Стинхерста шевельнулось, это движение было похоже на содрогание.

– Я сжег их из-за сюжета, – сказал он. – Пьеса была о моей жене Маргерит. О ее романе с моим старшим братом. И о ребенке, который родился у них тридцать шесть лет назад. Об Элизабет.