Книга Колеса онлайн - страница 5

Глава 5

В центре моделирования – примерно в миле от административного здания, где проходила пресс-конференция, – как всегда, сильно пахло гипсом. Люди, работавшие здесь, утверждали, что через некоторое время человек перестает замечать этот несильный, но стойкий запах серы и глицерина, исходивший из десятков тщательно охраняемых конструкторских бюро и лабораторий, опоясывавших круглое строение в центре. Здесь в гипсе рождались модели будущих машин.

Однако посетители с отвращением морщили нос, почувствовав запах. Правда, посетителей-то бывало здесь не так уж и много. Большинство допускалось не дальше приемной или одной из полдюжины комнат, расположенных за ней, но все равно охрана проверяла их при входе и выходе, при них постоянно кто-то находился и им выдавали цветные значки, строго ограничивавшие зону допуска.

Государственные тайны и атомные секреты охраняются порой менее тщательно, чем эскизы деталей будущих машин.

Даже дизайнеры, постоянно работающие в компании, не имеют права свободного передвижения по территории центра. Младших сотрудников допускают в одно или два конструкторских бюро, – лишь с годами они получают большую свободу. Эти меры предосторожности отнюдь не бессмысленны. Дизайнеров нередко переманивают другие компании, и, поскольку в каждом конструкторском бюро или лаборатории разрабатывается какой-то свой секрет, чем больше для сотрудника закрыто дверей, тем меньше знаний, уходя, он уносит с собой. Обычно дизайнеры знают о работе над новыми моделями лишь то, что, как говорят военные, “строго необходимо”. Однако для дизайнеров, которые состарились на работе и уже “привязаны” к компании благодаря появившимся у них акциям и перспективам высокой пенсии, делаются послабления, и им выдается особый значок, который носят как боевую медаль, ибо он открывает многие двери. И тем не менее бывают проколы: время от времени какой-нибудь видный старший дизайнер переходит к конкуренту, предложившему такие условия, которые перевешивают все другие соображения. И с его уходом компания оказывается отброшенной на многие годы назад. Некоторые дизайнеры за свою жизнь перебывали во всех крупных автомобильных компаниях, хотя у “Форда” и “Дженерал моторс” есть неписаное соглашение о том, что ни одна из корпораций не переманивает – во всяком случае, открыто – дизайнеров другой. Менее щепетильна на этот счет компания “Крайслер”.

Лишь несколько человек – руководители проектов и начальники конструкторских бюро – допускались во все помещения центра. Одним из них был Бретт Дилозанто. В то утро он не спеша шел в конструкторское бюро Х по приятному, засеянному травой двору. В данный момент это бюро имело здесь такое же значение, как Сикстинская капелла в Ватиканском дворце.

Заслышав шаги Бретта Дилозанто, охранник оторвал взгляд от газеты.

– Доброе утро, мистер Дилозанто. – И, окинув взглядом молодого дизайнера, легонько присвистнул. – Да на вас же без темных очков смотреть нельзя!

Бретт Дилозанто рассмеялся. Он и без того был весьма колоритной фигурой – длинные, подстриженные по последней моде волосы, спускавшиеся до подбородка баки и аккуратная вандейковская бородка; сегодня к тому же на нем была розовая рубашка с сиреневым галстуком, брюки и туфли в тон галстука и белый кашемировый пиджак.

– Нравится, а?

Охранник ответил не сразу. Это был уже седеющий бывший солдат, раза в два старше Бретта.

– Скажем прямо, сэр, другого такого не встретишь.

– Единственная разница между вами и мной. Эл, то, что я сам придумываю себе униформу. – И спросил, кивнув на дверь конструкторского бюро:

– Много там сегодня народу?

– Да все те же, что и всегда, мистер Дилозанто. Ну, а что там происходит – не знаю, потому что, когда я пришел, мне сказали: “Повернись спиной к двери и гляди прямо перед собой”.

– Вы разве не знаете, что там “Орион”? Вы же наверняка видели машину.

– Да, сэр, видел. Когда приезжали шишки для приема, ее ведь перевели в демонстрационную.

– И как она вам показалась?

Охранник улыбнулся.

– Сейчас скажу, мистер Дилозанто, как она мне показалась. По-моему, она вся в вас.

Бретт вошел в здание, и дверь плотно закрылась за ним. “Ничего удивительного, если это в самом деле так”, – подумал он.

Немалая толика его жизни и таланта ушла на создание “Ориона”. Порой, подводя итоги, Бретт думал: не слишком ли много он ему отдал? Не одну сотню раз он входил в эту самую дверь на протяжении насыщенных лихорадочной работой дней и долгих, мучительных ночей, пока из эмбриона идеи родилась готовая машина.

Он с самого начала принимал участие в ее разработке.

Задолго до того, как в конструкторских бюро началась работа над “Орионом”, Бретт и другие дизайнеры засели за изучение статистики рынка, роста населения, экономики, социальных изменений, возрастных групп, потребностей, тенденций моды. Был установлен лимит стоимости. Затем возникла идея создания принципиально новой модели. Несколько месяцев ушло на заседания, на которых плановики, дизайнеры и инженеры вырабатывали принципы создания будущей машины. После этого инженеры сконструировали силовой агрегат, в то время как дизайнеры – и в их числе Бретт – мечтали, потом остановились на чем-то конкретном, и “Орион” стал принимать определенные формы и очертания. Пока шел этот процесс, надежды вспыхивали и гасли; планы претворялись в жизнь, ломались, снова выправлялись; сомнения возникали, утихали, снова возникали. Сотни людей принимали участие в создании модели, во главе же их стояло человек пять-шесть.

Дизайнеры продолжали без конца что-то менять: одни изменения были продиктованы логикой, другие шли от интуиции. Затем начались испытания. И вот наконец начальство дало согласие запустить машину в производство – слишком рано, как всегда считал Бретт, – и дело закрутилось. Теперь, когда “Орион” уже значился в планах выпуска, оставалось меньше года до самого решающего испытания – примет его публика или нет. И все это время Бретт Дилозанто больше, чем кто-либо из дизайнеров, вкладывал в “Орион” свои идеи, свои силы, свое художественное чутье.

Бретт и Адам Трентон.

Собственно, из-за Адама Трентона Бретт и находился в это утро здесь, приехав в центр гораздо раньше обычного. Они собирались вместе пойти на автодром, но Адам только что сообщил, что задерживается. Бретт, человек, менее подчинявшийся трудовой дисциплине, чем Адам, и предпочитавший вставать поздно, разозлился: ну чего ему без толку пришлось так рано встать? Потом решил, что, раз уж так получилось, он побудет наедине с “Орионом”. И сейчас, открыв внутреннюю дверь, он вошел в главное Конструкторское бюро.

В нескольких ярко освещенных местах шла работа над гипсовыми модификациями “Ориона” – спортивным вариантом, который должен появиться года через три, “универсалом” и другими разновидностями первоначальной модели, которые – кто знает! – могут пригодиться в будущем.

Сам “Орион”, который предполагалось выпустить на рынок только через год, стоял под прожекторами в глубине помещения на мягком сером ковре. Бретт с возрастающим чувством радостного волнения направился к машине – собственно, чтобы вновь ощутить это чувство, он сюда и пришел.

Модель была небесно-голубого цвета, небольшая, компактная, изящной, вытянутой формы. У нее, по словам тех, кто работал в отделе сбыта, был этакий “подобранный, обтекаемый вид”, явно заимствованный у ракеты, отчего она казалась функционально полезной, но в то же время элегантной и стильной. В ней было немало коренных новшеств. Конструкторы впервые создали машину с круговым обзором выше пояса. Автомобилестроители десятки лет говорили о том, чтобы сконструировать машину со стеклянным верхом, и робко экспериментировали в этом направлении. И вот теперь в “Орионе” была осуществлена эта идея, причем машина нисколько не потеряла в смысле прочности. В прозрачную стеклянную крышу были вмонтированы почти невидимые, тонкие вертикальные силовые элементы из высокопрочной стали, которые незаметно пересекались и сходились наверху. В результате “оранжерея” (термин, изобретенный дизайнерами для обозначения верха автомобиля) получилась более прочная, чем у обычных машин, что подтверждала целая серия испытаний в аварийных условиях – столкновений и кульбитов. Скат – угол, под которым крыша скошена по отношению к вертикали, – предусматривался мягкий, так что оставалось достаточно места для головы. Не менее просторно было и внизу, ниже пояса, что казалось совсем уж удивительным для столь маленькой машины, – она была лихо спланирована, но не производила странного впечатления, так что “Орион” со всех точек зрения радовал глаз.

Внутри – Бретт это знал – инженеры тоже придумали немало новшеств. Самое примечательное: замена обычного карбюратора от примитивных моторов электронной подачей топлива. Одной из функций компактного компьютера, который установят на “Орионе”, как раз и будет контроль за системой подачи топлива.

Однако сейчас в конструкторском бюро Х стоял лишь макет без какой-либо механической начинки – плексигласовая коробка, отлитая в той же форме, что и первоначальная гипсовая модель, но так, что даже самый внимательный глаз не мог бы заметить, что в свете прожекторов стояла не настоящая машина. Она была установлена для сравнения с другими моделями, которые появятся позже, а также для того, чтобы ответственные сотрудники компании приходили сюда, думали, волновались и лишний раз убеждались, что не зря верят в нее. А верить в нее было очень важно. Не только огромные суммы принадлежащих акционерам денег, но и карьера, и репутация всех, кто связан с “Орионом”, начиная с председателя совета директоров вплоть до самого скромного служащего, зависели от того, как будут крутиться колеса “Ориона”. Совет директоров уже ассигновал сто миллионов долларов на внедрение машины в производство, и немало миллионов будет, по-видимому, еще вложено, прежде чем она поступит на рынок.

Бретт вдруг вспомнил: кто-то однажды сказал про Детройт, что “там играют азартнее, чем в Лас-Вегасе, и ставки там выше”. Мысль о Детройте вернула Бретта на землю и напомнила, что он еще не завтракал.

Когда Бретт вошел в столовую для дизайнеров, там уже сидело несколько человек. Он не стал делать заказ через официантку, а направился прямо на кухню, где, пошутив с отлично знавшими его поварами, уговорил их приготовить ему особый омлет, какого не бывает в меню. Затем он присоединился к своим коллегам, которые завтракали за большим круглым столом.

Сегодня здесь было двое посторонних – студенты из колледжа дизайна при Лос-Анджелесском центре искусств, который всего пять лет назад окончил сам Бретт Дилозанто. Один из студентов, задумчивый юноша, что-то рисовал ногтем на скатерти; его спутницей была девятнадцатилетняя девушка с живыми глазами.

Посмотрев вокруг, чтобы удостовериться, что у него есть слушатели, Бретт возобновил со студентами разговор, который они вели накануне.

– Если вы приехали сюда работать, – обратился он к ним, – вам надо создать у себя в мозгу что-то вроде фильтровальных установок, чтобы они не пропускали всякие замшелые идейки, которые будут вам подкидывать наши старики.

– Бретт считает стариками, – вмешался в разговор дизайнер лет тридцати с небольшим, сидевший по другую сторону стола, – всякого, кто имел право голосовать, когда выбирали Никсона.

– Этого пожилого мужчину, который только что подал голос, зовут мистер Робертсон, – сообщил Бретт студентам. – Он создает отличные семейные седаны, этакие катафалки, в которые не хватает только впрячь лошадь. Кстати, чеки он подписывает гусиным пером и ждет не дождется пенсии.

– За что мы любим нашего юного Дилозанто, – вставил седеющий дизайнер Дэйв Хеберстейн, – так это за его уважение к опыту и возрасту. – Дэйв Хеберстейн, возглавлявший лабораторию красок и внутренней отделки, окинул взглядом тщательно продуманный, тем не менее ошарашивающий костюм Бретта. – Кстати, где это сегодня бал-маскарад?

– Если бы вы внимательно изучали мою внешность, – парировал Бретт, – а потом использовали увиденное для ваших предложений по отделке машин, покупатели потекли бы лавиной.

– К нашим конкурентам? – спросил кто-то. – Лишь в том случае, если я перейду к ним. – Бретт усмехнулся. Поступив сюда на работу, он сразу установил с большинством дизайнеров такую манеру разговора, и это, казалось, продолжало многим нравиться. Любовь к острословию не повлияла и на быстрое восхождение Бретта по социальной лестнице, а восхождение это было поистине феноменальным. Будучи лишь двадцати шести лет от роду, он уже занимал положение, равное шефу лаборатории или конструкторского бюро.

Всего несколько лет назад человек облика Бретта Дилозанто никогда бы и близко не подошел к главным воротам, где стоит охрана, не говоря уже о том, что никто не допустил бы его к работе в разреженной атмосфере конструкторского бюро компании. Но взгляды изменились. Начальство поняло, что авангардные машины способны скорее всего создать “шагающие в ногу со временем” дизайнеры, которые обладают развитым воображением и умеют экспериментировать с модой, в том числе и со своей внешностью. Соответственно если от проектировщиков требовали упорного и продуктивного труда, то людям вроде Бретта разрешалось – в пределах разумного – самим выбирать часы работы. Нередко Бретт Дилозанто приходил поздно, болтался без всякого дела, а потом исчезал на целый день, зато в другой раз работал и ночь напролет. И поскольку результаты его труда были на редкость удачные и он всегда являлся на заседания, если его заранее предупреждали, никто ничего ему не говорил.

– Наши древние старцы, – снова обратился он к студентам, – включая некоторых сидящих сейчас вокруг этого стола и поглощающих глазунью, будут говорить вам… А, большое спасибо! – перебил сам себя Бретт, пока официантка ставила перед ним особый омлет, затем продолжал:

– Так вот, они будут вам говорить, что в модель машины никаких серьезных изменений внести уже нельзя. Отныне, заявляют они, мы будем делать лишь небольшие модификации и развивать уже существующие образцы. Но ведь именно так думали газовики до того, как Эдисон изобрел электричество. А я утверждаю, что в дизайне намечаются фантастические перемены. И одна из причин: мы скоро получим потрясающие новые материалы. В эту область почти никто не заглядывает, потому что она пока еще недостаточно освещена.

– Но вы же туда заглядываете, Бретт, – заметил кто-то. – Заглядываете за всех нас.

– Совершенно справедливо. – Бретт Дилозанто отрезал большой кусок омлета и подцепил на вилку. – И потому, ребятки, вы можете спать спокойно. Я помогу вам сохранить ваши места. – И он принялся с аппетитом есть.

– А это правда, что в новых моделях теперь будет прежде всего учитываться их функциональная полезность? – спросила студентка с живыми глазами.

– Но они же могут быть одновременно и функционально полезными, и с фантазией, – с полным ртом ответил ей Бретт.

– А от вас будет такая же польза, как от передутой шины, если вы будете столько есть. – Хеберстейн с явным неодобрением оглядел большую тарелку Бретта, полную еды, и, обращаясь уже к студентам, добавил:

– Почти любая хорошая модель функционально полезна. Так было всегда. Исключение составляют художественные абстракции, которые никогда не служили никакой цели – разве что радовать глаз. А модель, если она функционально неполезна, значит, плохо сконструирована или близка к тому. В викторианскую эпоху все было помпезно и функционально неоправданно – потому-то столь многое и вызывает у нас изумление. Учтите, что и мы тоже иногда этим грешим, когда устанавливаем огромное хвостовое оперение, или перебарщиваем в хромировке, или делаем выпирающую вперед решетку на радиаторе. К счастью, мы все меньше и меньше к этому прибегаем.

Задумчивый студент перестал рисовать на скатерти.

– Вот “фольксваген” – машина на сто процентов функционально полезная, но вы же не назовете ее красивой.

Бретт Дилозанто взмахнул вилкой и поспешно проглотил пищу, чтобы никто не успел его опередить.

– Тут, мой друг, и вы, и вся остальная публика в мире невероятно ошибаетесь. “Фольксваген” – типичный случай грандиозного блефа.

– Это хорошая машина, – возразила студентка. – У меня как раз такая.

– Конечно, это хорошая машина. – Бретт проглотил еще кусок, тогда как двое молодых будущих дизайнеров с любопытством смотрели на него. – Если составить перечень вершинных машин нашего века, мы обнаружим там и “фольксваген” наряду с “пирсэрроу”, “фордом” – модель “Т”, “шевроле-шесть” тысяча девятьсот двадцать девятого года, “паккардом” до сороковых годов, “роллс-ройсом” до шестидесятых, “линкольном”, крайслеровским “эйрфлоу”, “кадиллаком” тридцатых годов, “мустангом”, “понтиаком-гранд-туризм”, двухместным “тандербердом” и некоторыми другими. И все же в случае с “фольксвагеном” имел место грандиозный блеф, так как реклама внушила людям, что машина уродлива, а это неверно, иначе она столько времени не продержалась бы на рынке. На самом же деле “фольксваген” отличают и форма, и балансировка, и чувство симметрии, и даже что-то гениальное: будь это скульптура в бронзе, она стояла бы на пьедестале рядом с творениями Генри Мура. Но поскольку публике все время вбивали в голову, что “фольксваген” уродлив, она этому поверила, как и вы. Впрочем, все владельцы машин любят заниматься самообманом.

– Вот тут речь пошла обо мне, – заметил кто-то. Заскрипели отодвигаемые стулья. Большинство начало расходиться по своим лабораториям и бюро.

– Если вы, как советовал этот сосунок, профильтруете то, что он выдает, – послышался голос начальника лаборатории красок и отделки, остановившегося за стульями двух студентов, – то, пожалуй, одну-две жемчужины найдете.

– К тому времени, когда я кончу излагать им свои идеи, – Бретт вытер салфеткой пятнышко от яйца и кофе, – у них будет столько жемчужин, что они смогут приготовить из них джем.

– Как жаль, что я не могу остаться! – уже с порога дружелюбно заметил Хеберстейн и кивнул. – Загляните ко мне попозже, Бретт, хорошо? Мы получили данные об одном материале, которые, я думаю, могут вас заинтересовать.

– Это у вас всегда так? – Парнишка, снова принявшийся было чертить свои параболы на скатерти, с любопытством взглянул на Бретта.

– Здесь – да. Но не обманитесь насчет трепа. В процессе такого обмена обнаруживается немало полезных идей.

И это было действительно так. Руководство автомобильных компаний всячески поощряло дизайнеров – равно как и представителей других творческих профессий – вместе завтракать и обедать в специально отведенных для них столовых, которые тем приятнее, чем выше ранг тех, кто туда допущен. Причем разговор за столом – на любом уровне – неизбежно заходит о текущих делах. Собеседники зажигают друг друга, работа мозга обостряется, и поистине блестящие идеи рождаются порой за закуской или десертом. Столовые для руководящего состава обычно приносят убытки, но правление компании охотно восполняет дефицит, считая, что эти деньги с лихвой окупятся.

– А почему вы сказали, что владельцы машин любят заниматься самообманом? – спросила девушка.

– Мы это знаем. Такова человеческая природа. – Бретт отодвинулся от стола и качнулся на стуле. – Большинство наших милых граждан Джо, живущих в тесном сообществе, любят броские машины. В то же время они любят считать себя людьми рациональными. Что же происходит? Они себя обманывают. Ведь они даже в мыслях себе не признаются, что побуждает их купить очередную новую торпеду.

– А вам откуда это известно?

– Все очень просто. Если гражданин Джо хочет иметь надежное средство передвижения – а очень многие говорят, что именно этого они и хотят, – то ему следует купить дешевую, простую, экономичную модель без всяких украшательств, какой-нибудь “шевроле”, “форд” или “плимут”. Однако почти все хотят большего – они хотят лучшую машину, потому что проехаться в роскошной машине – все равно что пройтись под руку с аппетитной крошкой или иметь элегантный дом – это греет душу. И тут нет ничего плохого! Но наш Джо и его друзья считают, что есть, – вот почему они себя и обманывают.

– Так, значит, исследование покупательского спроса…

– Это для дураков! О'кей, мы посылаем на улицу дамочку с блокнотом спросить первого попавшегося человека, какой он хочет видеть свою будущую машину. Он тотчас соображает, что должен произвести на нее хорошее впечатление, и начинает перечислять общеизвестные вещи: надежность, расход бензина на милю, безопасность, продажная цена. Если же ответы просят дать в письменной форме, без подписи, он дает такие, чтобы произвести благоприятное впечатление на самого себя. В самом конце в обоих случаях он упомянет про внешний вид машины, а то и промолчит. Однако когда наступает время покупки и этот же самый Джо является в демонстрационную, как раз внешний вид машины – признается он себе в этом или нет – все и решит. – Бретт встал и потянулся. – Есть люди, которые скажут вам, что публика разлюбила машины. Ерунда! Мы с вами, детки, еще долго продержимся на плаву, потому что старина Джо, что бы он там время от времени ни выкидывал, по-прежнему любит нас, дизайнеров.

Бретт взглянул на часы: оставалось еще минут тридцать до встречи с Адамом Трентоном возле автодрома, значит, он успеет заскочить в лабораторию красок и отделки. Выходя из столовой, Бретт спросил студентов:

– Так что же вы все-таки вынесли из своей практики? Это было ему небезынтересно. Не так давно он сам проходил такую практику. Автомобильные компании регулярно приглашают на свои предприятия студентов-дизайнеров и обращаются с ними, как авиакомпании с особо важными персонами. Студенты же знакомятся с атмосферой, в которой им предстоит работать. Автомобильные компании обхаживают студентов и во время их обучения в школах. Представители Большой тройки по несколько раз в год посещают школы дизайнеров, открыто конкурируя друг с другом, чтобы заполучить наиболее многообещающих выпускников (так же вербуют они и ученых, инженеров, юристов, счетных работников и специалистов по сбыту); в итоге автомобильные компании, с их щедрой оплатой труда и системой поощрения в виде участия в прибылях, а также заранее запланированным продвижением по службе, “снимают пенки”, набирая талантливых профессионалов. Иные – в том числе и думающие люди в самой автомобильной промышленности – считают этот процесс несправедливым, ибо компании забирают себе лучшие умы мира, обедняя тем самым цивилизацию в целом, которой не хватает мыслителей для решения стоящих перед человечеством неотложных и весьма непростых проблем. Но так или иначе, ни одной организации или отрасли промышленности пока еще не удалось добиться столь постоянного притока первоклассных знатоков своего дела. К числу таких высокоталантливых людей принадлежал и Бретт Дилозанто.

– Это безумно интересно, – отвечая на его вопрос, сказала девушка с живыми глазами. – Самой творить, создавать что-то реальное… Страшновато, конечно. Ведь столько конкурентов надо одолеть, да еще когда ты знаешь, какие это специалисты! Зато если удастся чего-то здесь достичь, сразу будет имя, “У нее правильное отношение к делу, – подумал Бретт. – Остается лишь, чтоб был талант да чтобы кто-то подтолкнул и помог преодолеть предубеждение, существующее в автомобильной промышленности против женщин, которые хотят работать не просто секретаршами”.

– А ты что скажешь? – спросил Бретт юношу.

Тот неуверенно помотал головой и насупился.

– Не знаю. Да, конечно, все это безумно интересно – берись за любую идею и вкалывай, и наверняка работать тут увлекательно… Она правильно сказала, – добавил он, кивнув на девушку. – Только вот что я думаю: а стоит ли этим заниматься? Может, я так, сбрендил; правда, уже поздно что-либо менять – ведь я почти закончил обучение и, можно сказать, без пяти минут дизайнер. И все равно невольно задаешься вопросом: стоит ли настоящему художнику заниматься этим? Хочешь ли ты посвятить всю свою жизнь автомобилям?

– Чтобы работать тут, надо, конечно, любить автомобиль, – сказал Бретт. – Он должен стать для тебя самым главным. Дышишь, ешь, спишь – и все время думаешь об автомобиле. Просыпаешься ночью, и перед глазами у тебя возникает автомобиль – тот, что ты создал, тот, что хотел бы создать. Это твой бог, твоя религия. И если ты этого не чувствуешь, – сухо добавил он, – тебе здесь не место.

– Я люблю машину, – возразил парень. – И всегда любил, сколько себя помню. Только вот последнее время… – Он не докончил фразы, словно не хотел вторично впадать в ересь.

Бретт не стал продолжать разговор. Мнения, оценки такого рода – дело сугубо личное, и решение должен принимать человек сам. Никто тут не поможет, потому что в конечном счете все зависит от того, что ты думаешь, что ты ценишь, да еще – что тебе подсказывает совесть. А кроме того, было кое-что, чего Бретт вовсе не собирался обсуждать с этими ребятами: в последнее время у него самого появились такие же вопросы и сомнения.

В лаборатории красок и внутренней отделки, в кабинете заведующего, сразу за дверью, висел скелет: сиденья в машине конструировали применительно к анатомии человеческого тела. Скелет болтался на цепи, прикрепленной к металлической пластине, вделанной в череп. Войдя в кабинет, Бретт Дилозанто поздоровался с ним за руку:

– Доброе утро, Ральф.

Дэйв Хеберстейн тотчас поднялся из-за стола и, кивнув в направлении главного помещения, сказал:

– Пошли? – По дороге он дружески похлопал по скелету. – Лояльный и весьма полезный член коллектива – никогда не критикует, никогда не просит надбавки.

Лаборатория красок, куда они вошли, представляла собой большое круглое помещение с куполообразным потолком; стены здесь были почти целиком стеклянные, открывая доступ дневному свету. Из-за купола помещение походило на собор, а закрытые кабины для просмотра при определенном освещении образцов лаков и тканей – на часовни. Толстый ковер на полу приглушал звуки. По всему помещению были расставлены витрины с образцами материалов и тканей, а также цветовая библиотека, где можно было найти любой цвет спектра и тысячи разных оттенков.

Хеберстейн остановился у одной из витрин.

– Вот что я хотел вам показать, – сказал он Бретту Дилозанто.

Под стеклом лежало с полдюжины образцов обивки, на каждом – название фабрики и каталожный номер. Еще несколько образцов лежало поверх стекла. По цвету они были разные, но назывались все одинаково: “Металлическая плетенка”. Дэйв Хеберстейн взял в руки один из образцов.

– Помните эту ткань?

– Конечно. – Бретт кивнул. – Она мне нравилась. И нравится по-прежнему.

– Мне тоже. Собственно, я и рекомендовал использовать ее. – Хеберстейн помял в пальцах образец, приятный и мягкий на ощупь. Ткань была красивая, с серебристой искоркой. – Это волнистое плетение с металлической ниткой.

Оба знали, что такой тканью – за особую плату – обтягивали в этом году самые дорогие машины. Она нравилась публике, и скоро в разных цветовых вариантах ее собирались выпустить для “Ориона”.

– Ну и в чем загвоздка? – спросил Бретт.

– В письмах, – ответил Хеберстейн. – Недели две назад от наших клиентов посыпались письма. – Он достал из кармана связку ключей и открыл ящик под витриной.

Там лежало десятка два фотокопий с писем. – Прочтите несколько на выбор.

Во всех письмах, авторами которых были в основном женщины или их мужья – а несколько было от юристов, писавших от имени своих клиентов, – говорилось одно и то же. Женщина села в машину в норковом манто. При выходе же из машины всякий раз часть меха оставалась на сиденье, что, естественно, портило манто. Бретт тихонько присвистнул.

– Отдел сбыта сделал проверку на компьютере, – доверительно сообщил ему Хеберстейн. – Всякий раз сиденья в машине были обиты металлической плетенкой. Я предвижу, что мы получим еще немало таких писем…

– Но вы же проверяли материю. – Бретт вернул ему папку с письмами. – Что показала проверка?

– Штука-то совсем простая – беда в том, что никто раньше об этом не подумал. Вы садитесь в машину, материя растягивается, и составляющие ее нити разъединяются. Это, конечно, вполне нормально, только в данном-то случае разъединяются металлические нити, что тоже не так страшно при условии, если у вас не норковое манто. А вот если у вас мех, то волоски попадают между металлическими нитями. Вы встаете, нити смыкаются и выдирают попавшие между ними волоски. И трехтысячное манто можно выбрасывать после одной поездки вокруг квартала. Бретт усмехнулся.

– Если об этом станет известно, то все женщины нашей страны, у кого есть старое норковое манто, отправятся кататься на наших машинах, а затем потребуют от компании возмещения убытков.

– Это не смешно. В штабе уже паника.

– Ткань сняли с производства?

Хеберстейн кивнул.

– С сегодняшнего утра. Поэтому мы ведем сейчас опробование новых тканей. Естественно, называется это “испытание на норку”.

– А что будет с машинами, где сиденья уже обиты этой тканью?..

– Одному Богу известно! К счастью, об этом не у меня будет болеть голова. Я слышал, что это уже дошло до председателя совета директоров, а наш юридический отдел, насколько мне известно, тихонько утрясает все претензии. Всем ясно, что могут быть ведь и фальшивые претензии, но лучше заплатить, лишь бы не сорвать крышку с котла.

– Крышку из норки?

– Избавьте меня от ваших шуточек, – невесело заметил заведующий лабораторией. – Обо всем этом вы должным путем узнаете, но я считал, что вам – и еще кое-кому – не мешает уже сейчас быть в курсе дел из-за “Ориона”.

– Спасибо. – Бретт задумчиво кивнул. Да, конечно, придется менять обивку в “Орионе”, правда, это не его забота. И все же он был благодарен Хеберстейну за информацию.

Придется ему в ближайшие же дни заменить машину или перебить сиденья. Дело в том, что они обиты металлической плетенкой, а в будущем месяце он собирался подарить кое-кому к дню рождения норковую шубу и вовсе не хотел, чтобы она тут же была испорчена. В шубе этой будет ездить в его машине Барбара.

Барбара Залески.